О НАШЕМ ПОРАЖЕНИИ
Диакон Андрей КУРАЕВ
В поисках "золотого" века
Когда лукавый дух удерживает человека вдали от Церкви, он это делает не однообразно. Порой в сознание человека влагается мысль о том, что Церковь –место гнусных фарисеев, корыстолюбцев, торгашей и развратников. И подсказывается вывод: “Сам понимаешь, тебе, порядочному человеку в такой компании не место!”.
Но иногда человек удерживается вдали от Церкви рассуждениями совершенно противоположными. Ему кажется, что Церковь – это собрание святых и только святых (причем святость понимается как абсолютная неоимроность, безгрешность и “ангельская кротость”). Там “такие духовные” люди, – а я… Нет, мне там не место. В человеке формируется слишком завышенная, слишком идеализированная картинка о жизни Церкви, а потом его взгляд падает на не то что даже грех, а просто на какую-то бытовую, земную подробность жизни церковных людей – и вот уже готово: “я разочаровался…”.
Я по себе помню, какие идеализированные представления о верующих людях были у меня в пору, когда я сам стоял еще на пороге веры (“Ум жаждет Божества, а сердце не находит…”). Монахи, думал я – все такие аскеты, они в день кушают по одной просфорке, и запивают ложечкой святой воды… Батюшки туалетом не пользуются… Семинаристы весь день ходят, молитвенно сложив ручки на груди (как мадонны на католических картинках)… И вот однажды, едва ли не в первый раз сознательно-паломнически приехав в Лавру, и вдруг вижу на своем пути монаха очень крупного объема. Изумленный, я смотрю на него: мол, никакого “аскетизма”. Батюшка же вдруг подходит ко мне и спрашивает: “А ты думаешь, отчего я такой толстый? Это потому что, когда я юношей был, я толстого монаха осудил!”. Надо заметить, что в ту пору я и сам был еще вполне худенький…
Позднее мне один архиерей рассказывал, что он сам из-за такой бытовой мелочи едва не оказался вне священнослужения. Он приехал поступать в семинарию, пошел прямо с поезда на раннюю Литургию – и вдруг увидел, что один из диаконов, стоявший на солее в ожидании своей ектеньи, зевнул. “Ну, все – вижу я теперь, какие они тут молитвенники и святые! – пронеслось в голове кандидата в семинаристы. - Все это лицемерие и показушество!”. И ему стоило немало труда, чтобы распознать, откуда же взялся этот якобы благочестивый помысел, отогнать его от себя и все-таки вступить на путь служения Церкви.
А в середине 90-х годов мне пришлось увидеть уже в других людях работу этого искушения. Дело было, если не ошибаюсь, в Ярославле. Проходила конференция для городских учителей. После моей лекции вдруг встает одна учительница и говорит: “Вы тут нам про духовность рассказывали. Ну, не знаю, может, у вас там, в Москве, духовность и есть, а у нас городе никакой духовности в помине нет. У нас даже духовенство бездуховно. Вот вы представьте: Захожу как-то в храм. Там какая-то ваша служба идет. Посередине батюшка в этих ваших золотых одеждах стоит. И, представляете, при этом пальцем в носу ковыряет. Ну, какая же тут духовность!”. Я растерялся. Сцена прямо из Шукшина: “Срезал”. И пока я собираюсь с мыслями, – на помощь мне приходит один мудрый и опытный батюшка из Москвы. Он из моих хладных рук берет микрофон и обращается к моей собеседнице: “Простите, милая, я что- то не понял Ваш вопрос. Если Вы заходите в храм и видите, что там стоит батюшка и ковыряет пальцем в носу, это означает, что у батюшки сопли. При чем здесь духовность?!”.
Это было замечательным проявлением трезвости. Но если этого умения трезво различать немощи людей и силу Божию нет 1, если нет умения, проверять свои первые впечатления, то легко впасть в прелесть. В том числе и в ту, которая скрупулезно подсчитывает “признаки скорого воцарения антихриста” и вырезает из газет новости соответствующей тематики. “Ты глянь-ка, – вон снова самолет разбился. Не иначе как скоро конец света!”. “А что на соседнем приходе-то произошло, ты слышал? Ну, уж если духовенство у нас нынче такое стало – то уже точно конец скоро!”
Итак, расположенность людей к рассказам о том, что последние времена уже настали, питается не только литературой и листовками. Есть еще и самые обыденные наблюдения. Для человека верующего тяжело видеть нестроения и болезни в церковной жизни. “Мерзость запустения на святом месте”. Слишком мрачный взгляд на церковную жизнь может вытолкнуть человека из Церкви. А взгляд этот тем мрачнее, чем более светлой ему представлялась предшествующая церковная история.
Семинарские курсы говорят об истории Церкви как истории святых. Только имена святых или еретиков остаются в памяти слушателей вводных историко-церковных курсов. Помнят митр. Филиппа и патр. Гермогена, преп. Сергия и мученика митр. Арсения (Мациевича). Но не помнят, что именно соборами остальных епископов-собратий лишались сана и осуждались и Филипп, и Гермоген, и Арсений...
Именно благодушие преподавателей церковной истории порождает у их воспитанников апокалиптический испуг, сводящий их чувство и мысль, едва те взглянут на реальную церковную жизнь. Раньше-то - что ни монах, то преподобный, что ни епископ - то святитель, а ныне - “оскуде преподобный”. И вот уже так невозможно не уйти в раскол (“в знак протеста”), и так хочется, чтобы двусмысленность и бесконечная ответственность исторического бытия разрешились молнией Апокалипсиса.
Поэтому и имеет смысл напомнить о плаче, который проходит сквозь всю отеческую литературу, но никак не может прорваться на страницы школьных пособий по церковной истории. Имеет смысл напомнить о том, что никогда в истории Церкви не было века, который сам себя считал бы “золотым”. Не найти в истории христианства “беспроблемного” времени. Мы не научились грешить как-то по новому. Конечно, если не знать церковной истории, то распространение “неуставного богослужения” можно воспринять как признак “апостасии”. А если церковную историю знать? – Тогда придется сказать словами К. Победоносцева: “В истории древней Церкви мы не можем указать такого времени, когда бы, по свидетельству памятников, церковная служба в приходских храмах совершалась в добром порядке и благоговении, упорядоченно. Все памятники XVI и последующих столетий свидетельствуют противное”2.
И не только в храме было “все не так, как надо”. И не только начиная с шестнадцатого века.
Уже апостолам приходилось писать горькие слова о своих учениках: "Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом" (Гал. 5,15). “Вы шли хорошо: кто остановил вас, чтобы вы не покорялись истине?” (Гал. 5,7). “Все ищут своего, а не того, что угодно Иисусу Христу” (Фил. 2,20-21). Уже апостолу Иоанну приходилось слышать грозные слова о первохристианских церквах (обращение к Лаодикийской церкви в Откр. 3,15-17).
Тем меньше оснований для самовлюбленности у христиан последующих столетий. Итак:
II век
“Вам теперь говорю, которые начальствуете в Церкви и председательствуете: не будьте подобны злодеям. Злодеи, по крайней мере, яд свой носят в сосудах, а вы отраву свою и яд держите в сердце” (Ерм)3.
“Вся слава была дана вам, и исполнилось что написано: “он ел и пил, разжирел и растолстел, и сделался, непокорен возлюбленный” (Втор. 32, 15). А отсюда ревность и зависть, вражда и раздор, гонение и возмущение, война и плен. Поэтому удалились, правда и мир - так как всякий оставил страх Божий, сделался, туп в вере Его, не ходит по правилам заповедей Его и не ведет жизни, достойной Христа” (св. Климент Римский4).
III век
Ориген, убежденный, что современная ему церковная жизнь значительно хуже, чем в былые времена (см. 4 Беседа на книгу Пророка Иеремии, 3; Толкования на Евангелие от Матфея, кн. 17,24), так поясняет верность евангельского предупреждения об обилии неверных христиан: “Ясно, что и в неводе всей Церкви находятся и добрые и злые. Если бы все были чистыми, что осталось бы для суда Божия? По другой притче, на гумне вместе зерно и мякина. Я не говорю, что гумно весь мир, но гумно - совокупность народа христианского. Гумно описывается таким, что оно полно зерна и мякины, - не все зерно, но не все и мякина, так и в земной Церкви один - зерно, другой - мякина. Если кто когда увидит в собраниях наших грешника, пусть не смущается и не говорит: вот грешник в сонме святых. Пока мы в настоящем веке, т. е. на гумне, и в неводе, и добрые и злые находятся вместе” (1 Беседа на книгу пророка Иезекииля, 11). А потому: “Если у Иисуса были основания оплакивать Иерусалим, гораздо более их у Него для оплакивания Церкви, которая воздвигнута, чтобы стать домом молитвы, но постыдной алчностью, помрачающей ум ненавистью некоторых (к несчастью, столь многочисленных!) превращена в “разбойничье гнездо”. Поэтому Иисус мог бы, имея в виду пребывающих в воздвигнутом Им живом святилище грешников, повторить слова псалмопевца: Что пользы в крови моей, когда я сойду в могилу? (Пс.29,10)... Он бродит в поисках остатков урожая, но находит лишь несколько раздавленных гроздей и жалких плодов. Ни одного прекрасного плода, да и плохих немного. Кто из нас мог бы предложить Ему гроздья добродетели? Кто мог бы принести плоды благодатью Божией?” (Толкования на Евангелие от Матфея, кн. 16, 21; 15 Беседа на книгу пророка Иеремии,3)5. Ориген жалуется на развитие деспотизма в церкви, ибо епископы перестали быть рабами Христовыми, а сделались в церкви как бы господами. Они забыли заповеди Христа о снисхождении ко всем, о кротости, с какой они должны были бы научать противляющихся, о том, что они должны поддерживать и ободрять слабых. Те, кому поручены попечения о насыщении алчущих - пастыри - сами пиршествуют с пьяницами и позволяют себе подобное другое. Дьякона, принимая участие в управлении церковными сокровищами, пользуются последними для личной выгоды: в целях собственного обогащения они отдавали деньги под проценты, превращаясь в ростовщиков (Там же 16,12; PG 13, 1449)6. Жизнь мирян не многим отраднее жизни духовенства: "Не должны ли мы плакать и стенать, видя, что вы не приходите слушать слово Божие, что вы являетесь в церковь, лишь по праздничным дням и то не столько из желания послушать слово Божие, сколько увлекаемые торжественностью и под предлогом принять участие в общественном торжестве? Большая часть вашего времени, скажу больше - почти все ваше время вы проводите на публичных местах, в мирских занятиях или занимаетесь с торговлей. Что же касается слова Божия, то никто о нем не заботится или, по крайней мере, мало найдется таких, которые находили бы для себя удовольствие слушать его. Но зачем жалеть об отсутствующих? Даже вы, присутствующие в церкви, вы оказываетесь мало внимательными; рабы привычки, обращаете спину к слову Божию или к Священному тексту, чтение которого вам предлагают. Я опасаюсь, чтобы Господь не отнес также и к вам следующих слов пророка: "Они обратили ко Мне спину, вместо того, чтобы представить Мне лице". Какое средство перенести эти жемчужины святого слова в глухих, к народу, отвращающему слух?" (Ориген. На книгу Бытия Беседа 10)7. “Продолжительный мир повредил учение, преданное нам свыше. Стали все заботиться о приумножении наследственного своего достояния и, забыв о том, как поступали верующие при апостолах и как всегда поступать должны, с ненасытным желанием устремились к увеличению своего имущества. Не заметно стало в священниках искреннего благочестия, в служителях — чистой веры, в делах — милосердия, в нравах — благочиния. С гордой надменностью презирают предстоятелей церкви, ядовитыми устами клевещут друг на друга, упорной ненавистью производят взаимные раздоры. Весьма многие епископы, которые должны увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о божественном, стали заботиться о мирском: оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараясь не пропустить торговых дней для корыстной прибыли, и, когда братья в Церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, коварно завладевают братскими доходами и, давая чаще взаймы, увеличивают свои барыши... Тотчас, при первых словах угрожающего врага большое число братьев предало свою веру и, не быв опрокинуто бурей гонения, само себя низвергло добровольным падением. Они не дожидались даже, чтобы идти, по крайней мере, когда их схватят; отречься, когда будут спрашивать. Многие побеждены прежде сражения, низвержены без боя и даже не оставили для себя видимого предлога, будто они приносили жертву идолам по принуждению. Охотно бегут на торжище, добровольно поспешают к смерти, — как будто рады представившемуся случаю, которого всегда ждали с нетерпением! Сколь многим правители делали там отсрочку по причине наступившего вечера и сколь многие просили даже, чтобы не отсрочивали их пагубы!” (св. Киприан Карфагенский)8.
“В прежние времена решительно употреблялась краткость в изъяснении, потому что старались не о том, чтобы доставить удовольствие, а пользу присутствующим. Впоследствии, когда изъяснять Писания стало без всякого затруднения дозволенным для всех, и все, исполнившись самомнения, сделались, тупы к деланию добра, а начали преуспевать в красноречии, тогда обратились к пустым спорам и богохульствам” (св. Мефодий Олимпийский)9.
IV век
Первый церковный историк Евсевий Кесарийский дает весьма нелестный отзыв о церковной жизни в период между гонениями в конце III века: "И вот эта полная свобода изменила течение наших дел: все пошло кое-как, само по себе, мы стали завидовать друг другу, осыпать друг друга оскорблениями и только что при случае не хвататься за оружие; предстоятели Церквей - ломать друг о друга словесные копья, миряне восставать на мирян; невыразимое лицемерие и притворство дошли до предела гнусности. Божий суд, по обыкновению, щадил нас... Словно лишившись всякого разумения, мы не беспокоились о том, как нам умилостивить Бога; будто безбожники, полагая, что дела наши не являются предметом заботы и попечения, творили мы зло за злом, а наши мнимые пастыри, отбросив заповедь благочестия, со всем пылом и неистовством ввязывались в ссоры друг с другом, умножали только одно - зависть, взаимную вражду и ненависть, раздоры и угрозы, к власти стремились так же жадно, как к тирании тираны. Тогда, да, тогда исполнилось слово Иеремии: "Омрачил Господь в гневе своем дочь Сиона, сверг с небес на землю славу Израиля и уничтожил все ограждения его"... Все это действительно исполнилось в наши дни. Своими глазами видели мы, как молитвенные дома рушили от верха до самого основания, а Божественные святые книги посередине площади предавали огню; как церковные пастыри постыдно прятались то здесь, то там, как их грубо хватали и как над ними издевались враги... Тогда, именно тогда многие предстоятели Церквей мужественно претерпели жестокие мучения; многое можно рассказать об их подвигах. Тысячи других, не помнивших себя от трусости, при первом же натиске лишились всех сил" (Церковная история. 8,1,7 - 8,3).
Церковь, наконец, становится господствующей. Значит ли это, что более благоденствующей и более духовной?
Нет - уровень духовенства становится еще более низким: Церкви уже ничего не грозит. Нужно открывать множество новых приходов, потребно огромное количество новых священников. Итог: многие становятся пастырями, не имея к тому призвания от Бога.
"Не хвалю беспорядка и неустройства, которое у нас. Теперь есть опасность, как бы самый святейший чин не соделался у нас наиболее осмеиваемым, потому что председательство приобретается не добродетелью, но происками... Нет врача, который бы прежде не вникал в свойства недугов... А председатель в Церкви удобно выискивается; не трудившись, не готовившись к сану: едва посеян, как уж и вырос, подобно исполинам в басне (имеется в виду миф о Титанах - А.К). В один день производим мы во святые и велим быть мудрыми тем, которые ничему не учились и кроме одного произволения, ничего у себя не имеют, восходя на степень... Он думает, что, получив могущество, стал он премудрее - так мало знает он себя, до того власть лишила его способности рассуждать!" (св. Григорий Богослов. Слово 43. Надгробное слово Василию)10.
Один из мотивов, по которым сам свт. Григорий Богослов после долгих уклонений все же принял священство - "Мне стыдно было за других, которые, будучи ничем, не лучше прочих (если еще не хуже) с неумытыми, как говорится, руками, с нечистыми душами берутся за святейшее дело, и прежде, нежели сделались достойными приступить к священству, врываются в святилище, теснятся и толкаются вокруг Святой Трапезы, как бы почитая, сей сан не образом добродетели, а средством к пропитанию, не служением, подлежащим ответственности, но начальством, не дающим отчета. И такие люди, скудные благочестием, жалкие в самом блеске своем, едва ли не многочисленнее тех, над кем они начальствуют" (Слово 3)11. "Никто не останавливайся вдали (от священства), - земледелец ли, или плотник, или кожевник, или зверолов или кузнец, - никто не ищи себе другого вождя, т. е. пастыря над собой; лучше самому властвовать, т. е. священствовать, чем покоряться властвующему. Брось из рук, кто большую секиру, кто рукоять плуга, кто мехи, кто дрова, кто щипцы, и всякий иди сюда, все теснитесь около божественной трапезы" (св. Григорий Богослов)12. "Некоторые приходят (к пастырскому служению) прямо от стола, на котором меняют деньги, иные сожженные солнцем - от плуга, иные от мотыги, за которой проводят целый день, иные оставили корму корабельную и армию, и пахнут еще морской водой или покрыты рубцами, иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов. Вчера еще ты был в театре в числе комедиантов, а что ты делал после театра, о том неприлично и говорить мне, но теперь ты сам представляешь совершенно новую комедию. Недавно ты был любителем лошадей и поднимал пыль к небу, как иной молитвы и благочестивые мысли, а теперь ты так смиренен и смотришь так стыдливо, хотя, может быть, втайне снова возвращаешься к прежним нравам. Вчера ты продавал, как адвокат, право и толковал туда и сюда законы, а теперь сделался судьей, вторым пророком Даниилом. Вчера ты сидел в суде с обнаженным мечом и свою судейскую трибуну делал законной разбойничьей пещерой, вчера ты оправдывал на основании законов воровство и насилие, а теперь как ты кроток и смиренен! Трудно поверить, чтобы кто-нибудь так легко мог переменить свою одежду, как ты свой образ жизни" (св. Григорий Богослов)13. “Я не увлекся епископским духом, не, вооружаюсь, вместе, с, вами, чтобы драться, как дерутся между собою псы за брошенный им кусок” (Письмо 49. К Василию Великому)14.
В результате: “Спрашиваешь, каковы наши дела? Крайне горьки. Церкви без пастырей; доброе гибнет, злое наружи; надобно плыть ночью, нигде не светят путеводительные звезды. Христос спит” (св. Григорий Богослов)15 16.
"Все мы благочестивы единственно потому, что осуждаем нечестие других... Для всех отверзли мы не врата правды, но двери злословия и наглости друг против друга. У нас не тот совершеннее, кто из страха Божия не произносит праздного слова, но тот, кто как можно больше злословит ближнего или прямо, или намеками, нося, под языком своим труди болезнь. Мы ловим грехи друг друга не для того, чтобы оплакивать их, но чтобы пересудить, не для того, чтобы уврачевать, но чтобы уязвить, и раны ближнего иметь оправданием своих недостатков. У нас признаком добрых и злых - не жизнь, но дружба или несогласие с нами... Как во время ночной битвы, не различая в лицо врагов и своих, мы нападаем, друг на друга, и друг от друга гибнем. И не мирянин только так, священник же иначе. Напротив, мне кажется, что ныне явно исполняется изреченное древле в проклятии: якоже людие, тако и жрец (Ос. 4,9)... С кем бывает сие потому, что он стоит, а веру, за самые высокие и первые истины, того не порицаю... Но ныне есть люди, которые с крайним невежеством и с наглостью сами стоят за малости и вовсе неполезные вещи.... До сего довели нас междоусобия; до сего довели нас те, которые чрез меру подвизаются за Благого и Кроткого, которые любят Бога больше, нежели сколько требуется... Ужели же подвизающийся за Христа не по Христу угодит тем Миру (Еф. 2,14), ратоборствуя за Него недозволенным образом?.. Не боюсь я внешней брани... Но что касается предстоящей мне брани, не знаю, что мне делать, какой искать помощи, какого слова мудростию, какого дара благодати" (Григорий Богослов. Слово 3)17.
"Лев, ехидна, змея более великодушны и кротки в сравнении с дурными епископами, исполненными гордости и не имеющими и искры любви. Посмотри - и ты сквозь овечью кожу увидишь волка; если же он не волк, то пусть убеждает меня в этом не словами, а делом; я не ценю учение, которое противоречит жизни... Пастыри по отношению к слабым как львы, а по отношению к сильным как собаки, всюду сующие свой нос и пресмыкающиеся чаще у дверей людей влиятельных, нежели у дверей людей мудрых. Один из них хвалится своим благородством, другой красноречием, третий богатством, четвертый своими связями, а те, кто не могут похвалиться чем-нибудь подобным, хвастаются пороками". (св. Григорий Богослов)18.
“Предлогом споров у нас Троица, а истинною причиной — невероятная вражда” (св. Григорий Богослов)19.
“По-видимому настоящая жизнь наша во всем оставлена без Божия попечения, которое охраняло Церкви во все времена, нам предшествовавшие” (св. Григорий Богослов)20.
“Где смыло землю стремительным потоком, там остаются одни мелкие камни. Страшный же, изрытый пропастями овраг — это мы, то есть наше, забывшее чин свой, сословие; это мы, не на добро восшедшие на высоких престолах, мы, председатели народа, учители прекрасного... И эта решетка (речь идет об алтарной преграде, прообразе нынешнего иконостаса — А.К) отделяет нас не нравом, а высокомерием” (св. Григорий Богослов)21.
“Иные пороки по временам то усиливались, то прекращались; но ничего никогда и ныне и прежде, не бывало в таком множестве, в каком ныне у христиан сии постыдные дела и грехи” (св. Григорий Богослов)22.
“А Церкви почти в таком же положении, как и мое тело: не видно никакой доброй надежды: дела непрестанно клонятся к худшему” (св. Василий Великий)23.
“Епископы, состоящие со мною в общении, по лености ли, по подозрительности ли и не искреннему расположению ко мне, не хотят вспомоществовать мне. Не помогают мне ни в чем самонужнейшем” (св. Василий Великий)24.
“Я, быв когда-то на духовных празднествах, встретил едва одного брата, который, по-видимому, боялся Господа, но и тот был, одержим диаволом. Много, правда, слышал я и душеполезных речей; впрочем, ни в одном из учителей не нашел добродетели соответствующей речам” (св. Василий Великий)25.
“Очень прискорбно мне, что отеческие правила уже не действуют и всякая строгость из церквей изгнана” (св. Василий Великий)26.
“Любовь охладела, разоряется учение отцев, частые крушения в вере, молчат уста благочестивых... И хотя скорби тяжкие, но нигде нет мученичества, потому что притеснители наши имеют одно с нами именование” (св. Василий Великий)27.
“Когда обращаем внимание на дела, приходим о себе в полное отчаяние. Расслабевает вся Церковь” (св. Василий Великий)28.
“Здешними жителями ни один род жизни не подозревается уже столько в пороке, как обет жизни подвижнической” (св. Василий Великий)29.
“Кого обучал, возвратились к прежнему навыку жизни” (св. Василий Великий)30.
“Господь видимым образом оставляет нас, в которых от преумножения беззакония иссякла любовь” (св. Василий Великий)31.
“Тогда, в древние времена, мы, христиане, хранили между собою мир, тот мир, который оставил нам Господь, которого теперь нету нас и следа - с такою жестокостию отгнали мы его друг от друга!” (св. Василий Великий)32.
“В Церкви водворилась губительная беспечность” (преп. Ефрем Сирин)33.
“Христиане губят принадлежащее Христу более врагов и губителей” (св. Иоанн Златоуст)34. "По имени мы братья, а по делам - враги; называемся членами одного тела, а чужды друг другу как звери" (Беседы 2 Послание Коринфянам, 27).
“Всепожирающий пламень зависти окружает священников. Как тиран боится своих телохранителей, так и священник опасается своих близких и сослужащих более всех, потому что никто столько не домогается его власти, и никто лучше их не знает дел его, как они” (св. Иоанн Златоуст)35.
“Где Маркион, где Валент, где Манес, где Василид, где Нерон, где Юлиан, где Арий? Где все противоборствовавшие истине, о которых Церковь восклицала: обыдоша мя пси мнози (Пс.21,17)? Рассеяны они, потому что встретили себе борцов в лице тогдашних предстоятелей Церквей: то были истинные пастыри! Но я вижу большое различие между тогдашними пастырями и современными. Те были борцы; а эти беглецы; те совершенствовались в книгах и учении, а эти изощряются в нарядах и украшениях. Эти как наемники оставляют овец и бегут, а те душу свою полагали за овец”36.
"Берут в священники каких-то невежд и делают их приставниками такого стяжания, за которое заплатил собственной кровью Сын Божий" (св. Иоанн Златоуст)37.
“Или ты не знаешь, что тело Церкви подвержено большим болезням и напастям, нежели плоть наша; скорее ее повреждается и медленнее выздоравливает” (св. Иоанн Златоуст)38.
К Причастию "приступают не с трепетом, но с давкою, ударяя других, пылая гневом, крича, злословя, толкая ближних, полные смятения” (св. Иоанн Златоуст [39]). Многие выходят из храма сразу после своего причастия — не дожидаясь, пока причастятся все. И Златоуст восклицает: “После обеда ты благодаришь, а после Причастия уходишь, не выслушав благодарственные молитвы?!” (там же).
И этот “золотой век патристики” был похож на наш даже в том, что слушателями Златоуста и Богослова были столь знакомые нам “бабушки”. “Мы - галилеяне, люди презренные, ученики рыбарей, мы, которые заседаем и поем псалмы вместе со старухами” (св. Григорий Богослов)40. И еще узнаваемая черта: и в ту эпоху “Уши народа оказывались святее сердец иерархов” (св. Иларий Пиктавийский)41.
И нет ничего для нас незнакомого в такой картине: “Стыдно сказать, сколько девиц ежедневно теряют невинность, скольких из них отторгает от своего лона мать Церковь. Смотри, как многие из них, став вдовами раньше, чем женами, прикрывают свою нечистую совесть обманчивой одеждой. Если их не выдает вздутый живот или крик младенца, они ходят танцующим шагом с высоко поднятой головой. Некоторые заранее пьют снадобья против зачатия и совершают убийство человека еще до его зарождения. Другие, чувствуя, себя зачавшими в грехе, хватаются за яды для вытравливания плода и при этом нередко умирают сами и отправляются в ад, виновные в трех преступлениях: самоубийстве, прелюбодеянии по отношению к Христу, убийстве еще не родившегося ребенка. Это те, что любят повторять: “Для чистых все чисто. Мне достаточно моего убеждения. Бог желает чистого сердца. почему я должна воздерживаться от еды, которую Бог создал для нас?”. А когда они, чтобы казаться милыми и веселыми, упиваются неразбавленным вином, то попойку сопровождают святотатством, говоря: “Да не будет того, чтобы я отказалась от крови Христовой!”. И если увидят грустную бледную женщину, называют ее мученицей, монашкой, манихейкой и другими подобными именами, ведь для них пост является ересью... Мне стыдно говорить об этом. Печально, но все обстоит именно так” (Блаж. Иероним. О девственности, 13-14). Из этого текста цензорами прошлого века была устранена такая подробность: "Пусть никто из дев не говорит, что ее легко может освидетельствовать акушерка и удостоверить ее невинность. Разве глаз и рука акушерки не могут ошибаться? Да если бы и найдено было, что дева осталась непоругана в отношении той части ее тела, по которой она считается женщиной, то ведь, может быть, она запятнала грехом другую часть тела, которая хотя и сохранилась в целости, но, однако же, это запятнание остается неприметным для глаза"42.
Впрочем, не только быт мирян вызывает горечь у блаж. Иеронима. Хуже то, что "не все епископы - истинные епископы. Ты обращаешь внимание на Петра, но не забудь и Иуды. Церковный сан не делает христианином" (блаж. Иероним. Письмо 14. К монаху Илиодору)43.
V век
Епископство "прилично только немногим, держащимся той мысли, что оно есть отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие. Поелику же изменили его во властительство, лучше же сказать, в самоуправство, то знай, что об этом видном и вожделенном начальстве понятие не высоко. Ибо всего чаще над одними начальствуют, а другим раболепствуют, одним отдают приказы, а другим услуживают, одних давят, перед другими сами падают. Поэтому не дивись, что пресвитер Иеракс, как человек умный, бежал от этого сана, как от самой трудной болезни" (преп. Исидор Пелусиот)44.
“При таком состоянии римской империи, люди, которым вверено было священнослужение, не переставали, ко вреду Христову, строить друг другу ковы, ибо в это самое время духовные заботливо нападали один на другого” (Сократ Схоластик. Церковная история. 6,6).
“Спросил некто старца: каким образом некоторые трудятся в городах и не получают благодати, как древние? Старец сказал ему: тогда была любовь, и каждый увлекал ближнего своего горе, а ныне, когда охладела любовь, каждый влечет ближнего своего долу, и потому мы не получаем благодати” (Древний патерик)45.
VI век
Север Антиохийский свидетельствует о благочестии своего времени: “Есть дни, когда служат поминовения, на которые все должны были бы придти в первую очередь, но на которых, по правде сказать, мы не видим ни одного верующего. Только одни мы и присутствуем на богослужении и должны одновременно возносить молитвы и отвечать на них”46.
Авва Орент однажды в воскресенье вошел в Синайскую церковь, вывернув свою одежду. - “Старче, зачем ты бесчестишь нас перед чужими?” - “Вы извратили Синай, и никто вам ничего не говорит, а меня укоряете за то, что я выворотил одежду? Подите - исправьте то, что вы извратили, и я исправлю то, что я извратил”47.
“Отцы наши до самой смерти соблюдали воздержание и нестяжательность, а мы только расширяем чрево и кошельки” (авва Афанасий)48.
В видении старец видит душу новопреставленного инока в огненном озере по шею и сетует: "Не ради ли этой муки я молил тебя, чадо, чтобы ты позаботился о своей душе?" В ответ же слышит: "Благодарю Бога, отец мой, что хотя голова моя свободна от мучений. По молитвам твоим я стою над головою епископа" (Иоанн Мосх. Духовный луг)49.
“И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прилагаю к нам, нынешним лицемерам. Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы показаться перед людьми? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах, а тех, которые не слишком рьяно воздают нам такую честь, не делаем ли мы смертными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли им Царство Небесное пред людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать им войти? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить, хотя одного, и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас? Не вожди ли мы слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны хищения, жадности и невоздержания? Не строим ли мы надгробий над могилами и не украшаем ли раки Апостолов, а сами уподобляемся убийцам их?” (Преп. Максим Исповедник)50.
VII век
“Смотрите, мир полон священников, но редко встречаешь делателя на жатве Божьей, ибо мы согласны облекаться епископским саном, но не исполнять обязанностей нашего сана. Есть, любимейшие братья, в жизни епископов великое зло, которое сокрушает меня. Дабы кто не подумал, что я желаю причинить кому-либо личную обиду, я самого себя первого в этом зле обличаю; вопреки моей воле я поддаюсь требованиям варварской эпохи. Это зло заключается в том, что мы вдались в занятия века сего и что наши действия не соответствуют достоинству сана. Мы бросаем дело проповеди. Если мы призваны к епископскому званию, то это, вероятно, в наше же наказание, ибо у нас только имя епископа, но нет достоинств. Те, кто нам вручены, отходят от Бога, а мы молчим; они гибнут во зле, а мы им и руки не протягиваем, чтобы вытянуть их. Занятые мирскими делами мы безразличны к судьбе душ” (св. Григорий Двоеслов, папа Римский)51.
VIII век
“Весьма развратился нынешний век, и весь преисполнен возношения и лицемерия. Труды телесные, по примеру древних отцов наших, может быть, и показывает, но дарований их не сподобляется - потому что не трудам, но простоте и смирению являет себя Бог” (преп. Иоанн Лествичник)52.
В этом же веке императору Константину Копрониму адресуется послание, подписанное именем преп. Иоанна Дамаскина: "Епископы нашего времени только и заботятся о лошадях, о стадах, о полевых угодьях и денежных поборах, о том, как бы повыгоднее продать свою пшеницу, как лучше разливать вино, как продавать масло, как прибыльнее сбыть шерсть и шелк-сырец, и рассматривают тщательно только ценность и вес монеты; они старательно наблюдают за тем, чтобы стол их ежедневно был сибаритским - с вином благовонным и рыбами величины необычайной. Что же касается паствы, то о душах пасомых нет у них ни малейшей думы. Пастыри века сего истинно стали, по выражению Писания, волками. Как только заметят они, что кто-нибудь в подведомой их пастве совершил хотя бы малый какой проступок, мгновенно воспрянут, и разразятся всевозможными епитимьями, нисколько не помышляя при этом о действительном назначении пастырского служения, относясь к пастве не с помыслами пастырей, а с расчетом наемных поденщиков"53. Если учесть, что лишь ученые позднейшего времени оспорили авторство этого послания, то станет очевидным, что христиане того столетия не считали картину, нарисованную в нем, не соответствующей действительности и бросающей тень на имя Святого отца.
X век
Византийский император Никифор Фока (человек, лично склонный к монашеству и близкий с преп. Афанасием Афонским) в 964 г. издает новеллу о монастырских владениях. Текст нового закона включает в себя и нравственную оценку наличных церковных обстоятельств: "Божественное Слово Отчее, имея попечение о нашем спасении и указывая пути к нему, научает нас, что многое стяжание служит существенным препятствием. Предостерегая нас против излишнего, Спаситель запрещает даже пещись о пище на завтрашний день, а не только что о жезле, суме и другой перемене одежды. И вот наблюдая теперь совершающееся в монастырях и других священных домах, и замечая явную болезнь (ибо лучше всего назвать это болезнью), которая в них обнаруживается, я не мог придумать, каким врачеством может быть, исправлено зло, и каким наказанием следует наказать чрезмерное любостяжание. Кто из святых отцов учил этому, и каким внушениям они следуют, дошедши до такого излишества, до такого суетного безумия? Не каждый ли час они стараются приобретать тысячи десятин земли, строят великолепные здания, разводят бесконечные стада волов. верблюдов и другого скота, обращая на это всю заботу своей души, так что монашеский чин ничем уже не отличается от мирской жизни со всеми ее суетами. Разве слово Божие не гласит нечто тому противоположное и не заповедует нам полную свободу от таких попечений? Разве оно не поставляет в посрамление нам беззаботность птиц? Взгляни, какой образ жизни вели святые отцы, которые просияли в Египте, Палестине, Александрии и других местах, и ты найдешь, что жизнь их была до такой степени проста, как будто они имеют лишь душу, и достигли бестелесности ангелов. Христос сказал, что только усиливающийся достигает царствия небесного, и что оно приобретается многими скорбями. Но когда я посмотрю на тех, кто дает обет, удаляться от сей жизни, и переменой одежды как бы знаменует о перемене жизни, и вижу, как они обращают в ложь свои обеты и как противоречат поведением своим наружности, то я не знаю, как назвать это, как не комедией, придуманной для посрамления имени Христова"54.
В итоге закон запрещает создавать новые монастыри с заранее отведенными для них земельными угодьями и селами, но разрешает строить пустынные кельи для тех, кто будет сам кормить себя и готов действительно жить в нищете, молитве и уповании на Божий Промысл...
Печальная оценка церковной жизни императором подтверждается и Святым. В том же веке преп. Симеон Новый Богослов печалится: “Но что сказать тем, которые любят быть важными лицами и хотят быть поставленными в Иереи, Архиереи и Игумны, когда вижу, что они не знают ничего из необходимых и Божественных предметов... О, нечувствие наше и презрение Бога и всего Божественного! Ибо ни чувством не понимаем, что говорится, ни того, что есть Христианство, не понимаем и не знаем в точности таинств Христиан, а других поучаем. Отрицаясь же Его зрения, мы явно показываем, что мы ни рождены, ни произошли в свете, сходящем свыше, но еще в чреве носимые младенцы, или, лучше сказать, выкидыши, а домогаемся священных мест, восходим на Апостольские престолы. А что всего хуже, большею частию деньгами покупаем священство, и, никогда не бывши овцами, желаем, пасти царское стадо, и это для того только, чтобы наподобие зверей, наполнить чрево свое” (преп. Симеон Новый Богослов)55. “Мы изгнали отличительный знак нашей веры – любовь” (он же)56.
За пределами Византии не лучше. В XIII веке парижский епископ Гийом д''Овернь говорит о том, что одичание Церкви стало таково, что всякий, узревший его, повергается в оцепенение и ужас. “То уже не невеста, то чудовище, ужасающе безобразное и свирепое”57.
А Владимирский митрополит свт. Серапион своей православной пастве адресует отнюдь не ласкающие слова: "Даже язычники, закона Божия не ведая, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют напрасно, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое; никакой язычник не продаст своего брата, а если кого постигает беда, то искупят его и в нужде его помогут ему, и найденное на торгу всем покажут. Мы же считаем себя православными, крещены во имя Божие и заповеди Его слышали, но всегда неправды исполнены, и зависти, и немилосердия. Братьев своих грабим, неверным их продаем; если б могли, доносами, завистью съели бы друг друга, но Бог нас охраняет. Вельможа или простой человек - каждый добычи желает, ищет, как бы обидеть кого. Окаянный, кого поедаешь?"58.
Поздневизантийские канонические памятники рисуют весьма безотрадную картину церковных беззаконий: В XIV веке Матфей Властарь вскрикивает: "Здесь уместно было бы возопить с сокрушением сердечным: аще беззакония назриши, Господи, Господи, кто постоит: ибо кто принимает управление честным домом, или какое бы то ни было служение в Церкви, или делается клириком, получает монастырь в управление без некоторого даяния? А если всех сих, - и дающих, и принимающих беззаконно, - священные правила подвергают крайним наказаниям, то какая надежда спасения нам, не отступающим от общения с ними?" (Матфей Властарь. Алфавитная Синтагма. Буква Х, гл. 28)59.
Константинопольский патриарх Вальсамон печалится: "Я не знаю, какой это мирянин без всякой подачки получает управление богоугодным домом или церковную должность, или делается клириком или получает монастырскую келью? О том же грехе говорится и в "Пидалионе": "Симония так ныне укоренилась и действует, как будто считается добродетелью, а не богомерзкой ересью. Ныне все клирики беззаконно получают свою степень, беззаконно живут и умирают; оттого цепи рабства становятся все тяжелее"60.
В русской церковной литературе, начиная с 12 века, то есть с домонгольских времен, известно "Слово о ложных пастырях". В "Златоструе" оно приписывается св. Иоанну Златоусту61. Кто ни был автор этого слова, важно, что в течение многих столетий русские церковные читатели узнавали свою ситуацию в его горьких словах: "Рекше, егда пастуши възволчатся, тогда подобает овци овце паствити - вдень глада насытяться. Рекше: близ смьрть на години, не сущю епископу, ни учителю, да аще добре научитъ и простый - и то добро. В притци лепо есть разумети: егда бы посла рать к некому граду, ти некто бы простълюдин въскликал: "люди, побегните в град, рать идетъ на вы!". То быша слышавше, людие смышлении бежали быша в град и избыли бы зла, а несмышлении ръкли быша: "не князь мужъ поведаетъ, не бежим в град". Пришъдши бы рать избила, а другых повоевала. Разумейте же, братие, како ти есть ныне: ратници суть бесы, а учащего святителя несть, како бы убежати зла. Век бо сий короток, а мука долга, а кончина близ, и вожа нетуть, рекше учителя. Учители бо наши наполнишася богатством имения и ослепоша, да уже ни сами учатъ, ни им велятъ. О них же пророк рече: удебеле бо сердце людий сих, ушима своима тяжко слышатъ, очи свои смежиша, и не хотятъ прияти разума спасеного, но и приимающих ненавидятъ. И сами быша врази своему спасению... Откуду убо вниде в ны неведение? Яве ли яко от непочитания книжнаго! К ним же ныне благое время рещи: о горе вам, наставници слепии, не учившися собре и не утвержени книжным разумом, ризами крашатели, а не книгами, оставляшеи слово Божие, а чреву работающеи, их же Бог - чрево и слава, иже от овец волну и млеко взимаете, а овец моих не пасуще"62.
В XVI веке преп. Максим Исповедник говорит о Руси точно в той интонации, с которой ветхозаветные пророки говорили об Израиле: "Внезапная погибель великолепного и сильнейшего Греческого царства, постигшая его по праведному гневу за несколько лет пред сим, пусть заставит вас отстать от прогневления Меня, если не хотите подвергнуться тому же. Вспомните, какое благолепное пение, с каким благозвучным звоном колоколов и с какими благовонными курениями обильно совершалось Мне там каждый день; сколько совершалось всенощных пений во дни церковных праздников и торжественных дней; какие воздвизались там Мне прекрасные, высокие и чудные храмы, и в них, сколько хранилось апостольских и мученических мощей, точащих обильные источники исцелений; какие хранились там сокровища высочайшей мудрости и всякого разума. И все это никакой не принесло им пользы, так как "вдовицу и сира умориша и пришельца убиша" как написано (Пс. 93,6). Оставив упование на Мои щедроты, они приписали все звездам; будучи побеждены златолюбием, возненавидели всякий закон правосудия, оправдывая за мзду всякого обидчика, также и в священные саны возводили не тех, которые сего достойны, но кто принесет наибольшую мзду, того и ставили учителем над Моими людьми. Убойтесь же этого примера. Перестаньте беззаконновать. Каким же служением вы можете благоугодить Мне? Видя Меня изображенным на иконе, вы украшаете изображение Мое золотым венцом, а. Самого Меня, живущего среди вас, оставляете гибнуть голодом и холодом, тогда как сами всегда вкусно питаетесь и упиваетесь и украшаете себя различными одеждами. Снабди Меня тем, в чем Я нуждаюсь! Не прошу у тебя золотого венца; ибо Мое украшение и кованный Мне венец, это - то, чтобы посещать нищих, сирот и вдовиц, доставлять им достаточное пропитание. Какую же радость может доставить Мне ваше сладкоголосное пение, соединенное с рыданиями и воздыханиями ко Мне, по причине сильного голода нищих Моих?"63. В одной притче преп. Максим встречает в пустынно-скорбном месте жену по имени Василия, то есть Царство, и слышит от нее: "Этот пустынный путь образует собою нынешний последний окаянный век, как лишенный уже царей благочестивых и опустевший ревнителями Отца моего небесного, ибо все теперь ищут своего, а не Божия, не того, чтобы прославить Его добрыми делами, благотворениями и борьбою против тех, которые постоянно усиливаются стереть с лица земли истинную веру в Бога; стараются же только об увеличении пределов своей державы и из-за этого друг на друга враждебно вооружаются, друг друга обижают, радуясь кровопролитию тех и других верных людей; лукавством своим строят друг против друга разные наветы, как звери. А что всего более ввергает меня в окончательную печаль, это то, что нет у меня таких поборников, какие были у меня прежде, которые бы заступились за меня по ревности Божией и исправили бы самочинных обручников. Нет у меня великого Самуила священника, который дерзновенно восстал против Саула, ослушавшегося меня, нет чудного Амвросия, архиерея Божия, который не убоялся царской власти Феодосия Великого, нет Василия Великого, который премудрым своим учением навел ужас на гонителя Валента, нет великого Иоанна Златоуста, который изобличил сребролюбие и лихоимство царицы Евдоксии. Лишенная таких поборников и ревнителей, не справедливо ли уподобляюсь я вдовствующей жене, и сижу при пустынном пути настоящего окаянного века?"64.
В конце XVII века греческий проповедник свт. Илия Минятий обозревает свою паству и вспоминает Диогена, который ярким солнечным днем с фонарем в руке на площади искал человека. “Мне тяжело проводить сравнение, но сказать правду нужно. В то время, когда как солнце в полдень, сияет православие, возжигаю и я светильник евангельской проповеди, прихожу в церковь и ищу христианина. Я хочу найти хоть одного в многолюдном христианском городе, но не нахожу. Христианина ищу, христианина! Я перехожу с места на место, чтоб найти его. Ищу его на площадях, между вельможами, но вижу здесь одно только тщеславное самомнение. Нет христианина! Ищу его на базарах среди торговцев, но вижу здесь одну ненасытную жадность. Нет христианина! Ищу его на улицах среди молодежи и вижу крайнее развращение. Нет христианина! Выхожу за стены города и ищу его среди поселян, но вижу здесь всю ложь мира. Нет христианина... Я хотел бы взойти во дворцы вельмож и сильных людей, чтобы посмотреть, нет ли там христианина, но не осмеливаюсь, боюсь... Все клирики и миряне, князья и бедные, мужи, жены и дети, юноши и старцы уклонились от веры, стали жить непотребною жизнью, нет ни одного, кто жил бы по вере. Христиане, без слез внимающие этому! Если вы не хотите плакать из сокрушения, плачьте из стыда!”65.
В XVIII веке церковная жизнь Новгорода описывается такими словами: “От презвитерского небрежения уже много нашего российского народа в погибельные ереси уклонились. В Великом Новграде так было до сегодняшнего 1723 года в церквах пусто, что и в недельный день человек двух-трех настоящих прихожан не обреталося. А ныне архиерейским указом, слава Богу, мало-мало починают ходить ко святей церкви. Где бывало человека по два-три в церкви, а ныне и десятка по два-три бывает по воскресным дням, а в большие праздники бывает и больше, и то страха ради, а не ради истинного обращения”66.
Несколько десятилетий спустя св. Тихон Задонский сетует: “Нынешние христиане по большей части противятся Христу, а не учатся от Христа. Христос учит от зла уклонятися, но многие христиане зло делают. Христос учит трезво жить, но многие христиане пиянствуют. Христос учит чисто жить, но многие христиане блудодействуют. Христос учит милосердными быть; но многие христиане, видя бедного, говорят бесстыдно: что мне до него нужды? Видя нагого, не хотят одеть; видя алчущего, не хотят накормить... О! как у многих христиан в презрении находится Христос! О, как час от часу умаляется плод семени слова Божия, как умножаются плевелы, как возрастает нечестие! Оскудевает истинное благочестие и изобилует лицемерие, оскудевают христиане и умножаются лицемеры!.. Не смотри, что нынешние христиане делают, но что слово Божие проповедует и учит. Понеже един от другого пример берет и соблазняется, и оскудевают истинные христиане, и входит лицемерие. Вот тебе гостинец. Спасайся о Христе!”67.
Св. Димитрий Ростовский произносит проповедь в Неделю жен мироносиц и вспоминает слова, сказанные ангелом женам при гробе воскресшего Спасителя: "Возста, несть зде!": "Где же Христос по. Своем воскресении? Конечно, везде, как Бог, но не везде Своею благодатию... Не в храмах ли Он, воздвигнутых в Его честь? Нет, Его дом святой сделался разбойничьим вертепом. Соберутся люди в церковь, будто на молитву, а между тем празднословят о купле, о войне, о пиршествах, осуждают других, ругаются над ближними, разбивают хульными словами их доброе имя. Иные, стоя в храме, будто и молятся устами, а в уме своем помышляют о семье, о богатстве, о сундуках, о деньгах. Иной дремлет стоя в церкви, а иной помышляет о воровстве, убийстве, прелюбодеянии или замышляет месть ближнему. Случается вдобавок, что духовные лица, пьяные, бранятся между собой, сквернословят и дерутся в алтаре. Нет, не храм это Божий, а вертеп разбойников: благодать Божия отгоняется от святого места, как пчела, гонимая дымом. Некогда Господь бичем изгнал продающих и купующих из церкви. А что, если бы Он теперь видимо пришел в святой Свой храм с этим бичем? Но нет, Господи, уже то время прошло, когда Ты изгонял бесчинников из храма; ныне наше окаянное время настало; уже мы Тебя изгоняем; теперь можно сказать о храме Господнем: несть зде Бога; был, да пошел прочь. Возста, несть зде... Многие крещены и просвещены истинною верою, но мало таких, в которых бы Господь обитал, как в Своем храме: и вор крещен, и тать, и разбойник и прелюбодей, и всякий злодей просвещен правоверием, но Христа в нем не спрашивай: несть зде. Разве давно когда-то был Христос в этом воре в младенческие годы, а когда он пришел в возраст, отошел от него Христос! Возста, несть зде! Иной на вид кажется добродетельным, благочестивым, он богомолец, постник, нищелюбец, подвижник... Но все это лицемерие. Не ищи в нем Христа. Несть зде! Трудно сыскать драгоценный жемчуг в морской глубине, золото, серебро в недрах земли; а еще труднее - Христа, обитающего в людях. Многие из нас только по имени христиане, а живут по скотски, по свински. Крестом Христовым ограждаемся, а Христа на кресте распинаем мерзкими делами. Посмотрим на духовного сановника, и спросим его: с каким намерением и желанием достиг ты своего сана? Ради славы и чести Божией или для своей чести и славы? Ради ли приобретения душ человеческих во спасение, или для приобретения собственных богатств? По истине не один бы нашелся, который достиг этого сана не для пользы людей, а для своей корысти. Не служить пришел спасению человеческих душ, а для того, чтобы ему служили подначальные. Посмотрим на низшие духовные власти, на иереев и дьяконов, и спросим каждого: что тебя привело в священный чин? Желание ли спасти себя и иных? Нет, ты пошел сюда для того, чтобы прокормить себя, жену и детей. Поискал Иисуса не для Иисуса, а, но для хлеба куса. Иной, взявши ключи разумения, и сам не входит и входящих не пускает, а иной и ключа разумения не брал. Сам ничего не разумеет: слепец слепцов вождит и купно в яму впадают. Но скоро здесь сыщешь Христа: несть зде! Может быть, в монастырях поискать Христа? Но и в них все испортилось. Ничего не стало. Не в народе ли поискать Христа? Но где же более воровства, как не в народе? Если есть в народе какие-нибудь добрые люди, так и те за своими делами и утеснениями забыли Бога и от молитвы отступили. Не в людях ли великих, боярах и судиях искать Христа? Но к ним нет доступа. В них едва ли когда и бывал Христос: в наши злые времена и, правда, скудна и милосердия нет, а где нет ни правды, ни милосердия, там не ищи Христа: несть зде! Где же обрести Его? Придется сетовать с Магдалиной, говорящей: взяша Господа от гроба и не вем, где положиша Его. Грези наши взяли от нас Господа нашего и не знаем, где искать Его. Иной кто-нибудь скажет: Господь со мною и я с Ним, я верую в Него, молюсь ему и поклоняюсь ему. А что из того, что ты поклоняешься? Поклонялись Ему и те, которые во время Его вольного страдания прегибали перед Ним колена, а потом били по голове тростью. Ты кланяешься Христу и бьешь Христа, потому что озлобляешь и мучишь своего ближнего, насилуешь его и грабишь, отнимаешь у него неправильно достояние; ты молишься Христу и плюешь Ему в лицо, испуская из уст своих скверные слова, укоряя и осуждая своего ближнего"68.
В XIX веке св. Игнатий Брянчанинов рисует картину духовного разрушения: “Скудость в духовных сведениях, которую я увидел в обители вашей, поразила меня. Но где, в каком монастыре не поражала она? Светские люди, заимствующие окормление духовное в Сергиевой Пустыни, имеют сведения несравненно большие и определенные, нежели эти жители монастырей. Живем в трудное время. “Оскуде преподобный от земли”. Настал голод слова Божия! Ключи разумения у книжников и фарисеев. Сами не входят и возбраняют вход другим. Христианство и монашество при последнем их издыхании. Образ благочестия кое-как, наиболее лицемерно поддерживается, а от силы благочестия отреклись люди. Надо плакать и молчать”69. "О монашестве я писал Вам, что оно доживает в России, да и повсюду, данный ему срок. Отживает оно век свой вместе с христианством. Восстановления не ожидаю. В современном монашеском обществе потеряно правильное понятие об умном делании"70.
"У нас есть хорошая внешность: мы сохранили все обряды и символы первобытной Церкви; но все это мертвое тело, в нем мало жизни"71.
Св. Феофан Затворник выражает пожелание, чтобы в ту епархию, где проживает его адресат, назначен был бы архиерей “умный, добрый, и главное — православный. Ибо есть, говорят, и очень неправославные”72.
Несколькими десятилетиями позже будущий митр. Евлогий (Георгиевский), после провинциальной семинарии, оказавшись в Московской академии в Сергиевой Лавре и заметив, что некоторые студенты и преподаватели ежедневно перед началом занятий молятся у св. мощей, - поражается столь необычному проявлению веры73. (А после катастроф ХХ века для всех нынешних семинаристов, напротив, прийти с утра к Преподобному - это потребность внутренняя, недисциплинарная).
В том, XIX веке, который из нашего нынешнего чада кажется столь церковно-благополучным, Е. Голубинский, профессор Московской Духовной Академии, считает первоочередной необходимостью - “заставить в училищах и семинариях учить и учиться хорошо и вывести в семинариях пьянство профессоров и учеников”74. Но - “что прискорбно - пьянство не только не убывает, но, пожалуй, еще прибывает: лет сорок назад мы росли дитятей в селе среди гомерического пьянства духовенства всей окрестной местности, но, по крайней мере, мы не слыхали случаев, чтобы люди умирали от пьянства, а из наших товарищей и близких сверстников по учению мы знаем до пятка, которые отправились на тот свет положительно от пьянства”75.
А вот горькие слова свт. Николая, просветителя Японии: "Как бесцветна, как противна жизнь здесь (в России - А. К.) без живого дела! Все сочувствуют Миссии, но несносная формалистика тянет в бесконечность. Такова система! Хороша ли? И сам-то делаешься скучным, гадким, точно не живым" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 22.2.1880)76. Особенно больно видеть это равнодушие к проповеди на фоне активности протестантов: "Боже, сколько людей у этих протестантов на всех путях! И какие превосходные, энергичные деятели! Живо и действенно еще у них Христианство. Без помощи Благодати Божией не было бы того" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 25.3.1901)77. "В заключение пристали с вопросом: Почему же Россия в Индии не имеет Духовной Миссии? Все имеют - и американцы, и французы, и немцы, не говоря уже об англичанах, а русской нет - почему?.. Почему, в самом деле? Не пора ли нам шире открыть глаза? Покуда же мы будем краснеть при подобных вопросах за наше немощество?" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 4.9.1901)78. "Господи, скоро ли Православие воспитает в своих чадах такую верность по Вере?" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 18.9.1902)79.
"Протестантский мир в начале двадцатого столетия стоит во всеоружии четырехсот сорока девяти миссионерских обществ со стеною позади них великих церквей и неисчерпаемых источников; 15 460 миссионеров на поле действия, 73 615 деятелей, посвященных и простых из самих язычников, 11 039 организованных церквей среди язычников, и прочее, и прочее. Кстати спросить - у нас же что против заграничных язычников? А вот что. В Китае - отец Иннокентий, да и тот еще вернется ли из России, куда вытребован Синодом; в Корее - отец Хрисанф; да в Японии мы, бедные, вдвоем с отцом Вениамином, что ныне в Нагасаки и годен более для русских, чем для японцев. Итого четыре миссионера. Господи, воззришь ли Ты когда-либо на Православную Церковь, отъяти поношение от Нея?" (свт. Николай Японский. Запись в дневнике 27.12.1901)80.
В конце концов, свт. Николай осознает, что понимания, и помощи от русского духовенства он не дождется, что при жизни ему не будет дано увидеть рост созданной им миссии. "Был в англицкой миссии; там опять - новые члены; Господи, откуда у них берутся люди! А у нас вечно нет никого. Недаром такая грусть одиночества; знать, с нею мне и в могилу лечь придется - не даст Бог утешения видеть выходящими на Поле Христово православных миссионеров, которым, собственно, и предназначено Поле. Что ж, вероятно, не умедлят после выступить. Дай-то Бог поскорее, хоть и после нас! Мы пусть канем, как первая капля, бесследно пропадающая в жаждущей орошения земле" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 1.1.1902)81. "Какое обилие христиански настроенных молодых людей в Америке, да и в других странах, кроме России! Скоро ли Православие даст такой цвет?" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 10.10.1903)82. "Вот у них миссионеров не оберешься; куда захочешь и сколько захочешь - с избытком! Должно быть, еще чрез тысячу лет и в Православной Церкви появится сколько-нибудь подобной живости. А теперь она - птица об одном крыле" (св. Николай Японский. Запись в дневнике 14.1.1904)83…
В ХХ веке, накануне печальных событий новейшей русской истории последний протопресвитер русской царской армии видел также отнюдь на радужную картину церковной жизни: “Трудно представить себе какое-либо другое на земле служение, которое подверглось бы такому извращению и изуродованию, как архиерейское у нас. Стоит только беглым взглядом окинуть путь восхождения к архиерейству - чтобы признать, что враг рода человеческого много потрудился, дабы, извратив, обезвредить для себя самое высокое в Церкви Божией служение”84 85.
О тех же годах преп. старец Варсонофий Оптинский говорит: "Смотрите, в семинариях духовных и академиях какое неверие, нигилизм, мертвечина, а все потому, что только одна зубрежка без чувства и смысла. Революция в России произошла из семинарии. Семинаристу странно, непонятно пойти в церковь одному, встать в сторонке, поплакать, умилиться, ему дико. С гимназистом такая вещь возможна, но не с семинаристом. Буква убивает"86.
А вот наблюдения профессора Московской Духовной Академии архим. Иллариона (Троицкого): "Десятый год, наблюдая академическую жизнь, я невольно с грустью и печалью, иногда с негодованием, замечал, что студенты Академии слишком мало занимаются богословием, и еще меньше богословием интересуются. Получается крайне ненормальное явление: студент Духовной академии, оканчивая курс, имеет некоторые взгляды философские, исторические, даже политические, но не имеет определенных взглядов богословских. Чисто богословские вопросы его не волнуют; он, будто даже и не понимает, как это богословский вопрос может задевать за самую сердцевину души, ломать и переворачивать всю жизнь человека, заставлять его ввергаться в огонь и в воду". И уже скоро профессору придется стать новомучеником...
Но и во время самих гонений на Церковь - в ней оказываются отнюдь не только исповедники и диаманты веры. М. Новоселов, по некоторым сведениям сам в начале 20-х годов ставший епископом гонимой катакомбной Церкви87, утешал несладкими символами: “Не будем смущаться и неверностью множества пастырей и архипастырей, как явлением неожиданным: это не новость для Церкви Божией, нравственные потрясения которой, исходившие всегда от иерархии, а не от верующего народа, бывали так часты и сильны, что дали повод к поучительной остроте: Если епископы не одолели Церковь, то врата адовы не одолеют ее"88.
Свт. Лука (Войно-Ясенецкий) в посланиях духовенству Крымской епархии конца 40-х – начала 50-х годов скорбит о пастырях: “Отвык наш несчастный народ ежедневно бывать в церкви, как было в старину. Забыли и священники свой долг быть всегдашними молитвенниками о народе. Никем не совершается память святых, которым положены службы на каждый день. Многие сельские священники прямо говорят мне, что ими нечего делать целую неделю, от воскресенья до воскресенья.… Не есть ли священнослужение вообще, а в наше время в особенности, тяжелый подвиг служения народу. Изнывающему и мучающемуся от глада и жажды слышания слов Господних? А многие ли священнослужители ставят своей целью такой подвиг? Не смотрят ли на служение Богу как на средство пропитания, как на ремесло требоисправления?.. Тяжкие испытания и страдания перенесла Церковь наша за время Великой революции, конечно, не без вины. Давно, давно накоплялся гнев народный на священников корыстолюбивых, пьяных и развратных, которых к стыду нашему, было немало. И с отчаянием видим мы, что многих, многих таких и революция ничему не научила. По прежнему и даже хуже прежнего являют они грязное лицо наемников – не пастырей, по прежнему из-за них уходят люди в секты на погибель себе… Пастыри молчат.… Когда я говорю с вами об этом, то чаще всего слышу в ответ: “У нас нет пособий для проповеди”. Не стыдно ли так отвечать? Разве проповедь состоит в повторении чужих проповедей? Разве не слышали вы от святого апостола Павла: “И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы”? Так что же? Значит, нет в вас ни духа, ни силы, если не хотите проповедовать, не имея сборников чужих проповедей, не имеете своих мыслей о Боге, а ищете чужих? Зачем вам сборники чужих проповедей, если сама Библия есть неисчерпаемое руководство для проповедей? Но к стыду нашему, я должен указать вам на сектантов, неустанно проповедующих только по Библии и усердно, ежедневно читающих ее. А я видел многих священников, которые ни разу не прочитали всей Библии. Не позор ли это?.. Знаю, что готов у многих ответ на обвинение в нерадивости. Знаю, что многие скажут: виновен ли я в том, что не получил от Бога дара красноречия и не могу составлять проповеди, а сборников печатных проповедей теперь почти невозможно найти? Не лукавь, нерадивый иерей, ибо дело не в сборниках проповедей, а в сердце твоем… Если не проповедует священник или епископ, то значит, что не только нет святого избытка в сердце его. Но пусто оно и не о чем ему говорить и проповедовать”89.
О несколько более поздних годах вспоминает митрополит Санкт- Петербургский Иоанн. Тогда, в хрущевское гонение, под давлением властей архиереи издавали - от своего имени! - чудовищные распоряжения о недопущении детей в храмы. “Да, скорбные дни переживает Русская Церковь. Сами епископы разрушают ее устои, терзают бедную и всячески издеваются. Вот они, епископы последних дней, о которых умолял преподобный Серафим Саровский и получил ответ, чтобы он не молился о них, так как Господь не помилует их! За что же, поистине, миловать? Наказывать следует. Как Ты, Господи, долготерпелив к нам, грешным! Спаси, Создатель, Церковь Твою, изнывающую от безумия управителей”90.
В те же годы в России жил человек, чьи строки по моему восприятию являются едва ли не единственным образцом беспримесной святоотеческой пробы среди огромной массы церковной и околоцерковной литературы второй половины ХХ века — игумен Никон (Воробьев). Для его писем характерна та добродетель, которую преп. Антоний Великий называл первейшей для христианина — трезвость (причем очень естественная и очень светлая). И вот его взгляд на нашу Церковь времен хрущевских гонений, изложенный в письмах семинаристу Алексею: “Я считаю преступлением со стороны “старших”, что они без испытания, без указания пути принимают в монашество по личным расчетам. Уверен, что они этого не сделают по отношению к собственным детям, а чужих не жалеют... Я очень жалею о. Павла. Ни в коем случае не надо его осуждать, а всякий раз, как вспомнишь его, от всего сердца вздохни: Господи, помоги рабу Твоему, спаси его! Он нуждается в нашем сочувствии и молитвах. Это — плод ложной постановки духовной школы. Взяли механически внешний строй старой школы без его достоинств, без его опытных и образованных преподавателей, без учета нынешних обстоятельств — и спокойны. Даже отношение к учащимся как к лагерникам, а не свободным живым личностям, которым надо всячески помочь утвердиться, прежде всего, в вере, в живой вере в Бога, а не требовать знания на память кучи сырого материала. Доходит ли, не говорю до сердца, а даже до ума хоть один предмет? Делается ли он своим для учащегося? Сомневаюсь. Это куча фактов, сырой, не переваренный материал. Хуже того. При малой вере рассмотрение “лжеименным” разумом духовных истин приводит к “снижению” значения этих истин. С них снимается покров таинственности, глубины Божественной мудрости. Эти истины делаются предметом “пререкания языков”, чуждым для души учащихся. Вера слабеет и даже исчезает... Все надо бы переделать, начиная с программ и кончая администрацией, даже помещениями. Скажут, не такое теперь время. Пусть всего нельзя сделать, а кое-что можно. А главное, всем надо бы иметь в виду эту цель, что можно — со своей стороны делать, а о прочем скорбеть. Тогда само собой и отношение к учащимся было бы не такое, как теперь, а как к живым душам, перед которыми все, начиная с ректора и, кончая прислугой, должны были бы считать себя должниками, не могущими выплатить свой долг... Невольно вспомнишь слова свт. Тихона Задонского, что христианство незаметно уходит от людей, остается одно лицемерство. Это сказано двести лет назад. А теперь что? Духовная школа мертва и выпускает окончательных мертвецов. Скоро “мертвые погребут и этих мертвецов”, что уже и делается. Господи, спасай нас всех!”91.
И нельзя сказать, что все эти болезни были преодолены к тому моменту, когда Промысел Божий освободил нашу церковную жизнь от атеистического ига. В момент перелома церковная жизнь была отнюдь не более здорова, чем прежде. Вот голос, прозвучавший на Поместном Соборе 1988 года: “Я 14 лет являюсь правящим архиереем. Я не знаю, чем вообще занимается патриархия. Я 10 лет посылал отчеты из Курской епархии. Ни разу не получил ни одного замечания – правильно ли я управляю, есть ли ошибки….Я думаю, что каждый из вас, правящих архиереев, знает, что, несмотря на то, что мы живем в одних и тех же условиях, мы так далеки друг от друга. Казалось бы, когда люди живут в трудных условиях, они сплачиваются. Мы все разобщены… Мы сознательно сами разлагаем Церковь… Что, мы можем сказать верующим и неверующим не только словом, а, прежде всего своим примером? Наше торжество началось служением Литургии в Богоявленском соборе. Его совершали члены Синода, прекрасно пели хоры, но как мы себя вели, архиереи, клирики? Мне было стыдно за всех нас. Если бы мы посмотрели на себя и друг на друга со стороны, глазами неверующего человека, то мы бы выглядели не лучшим образом. Служба была хорошая, но мы даже не относились к ней как к спектаклю, ибо на спектакле зрители так себя не ведут, как мы себя вели. Многие иерархи стояли на видном месте, разговаривали, смеялись, и весь их облик показывал, что они не были проникнуты молитвой. И это тоже проповедь, только чего? Как мы можем проповедовать, призывать к молитве, если мы сами разучились молиться?.. Помню сороковые годы; с 1943 по 1954 годы у нас тоже было возрождение; открылись храмы тысячами. Священнослужители имели возможность и административной, и пастырской деятельности. С чего они начали и чем они кончили, я думаю, все, кто жил в то время, знают. Начинали с того, что покупали себе роскошные дома на самом видном месте, красили заборы в зеленый цвет. Приезжай в любое место: лучший дом с зеленым забором и злой собакой – дом священника. А машины – не просто “Волги”, а ЗИЛы… Мы должны принести покаяние, должны увидеть свои собственные недостатки, должны отказаться от собственного величия… Наша Церковь выжила не благодаря нам и нашим усилиям”92.
Дальше кончается история и начинается настоящее время. Многие его черты, печально знакомые всем церковным людям, мы уже видели отраженными и узнаваемыми в свидетельствах из прошлых эпох. Впрочем – “ходить бывает склизко по камешкам иным. О том, что с нами близко, мы лучше помолчим…”.
Лишь одно суждение, заимствованное отнюдь не из газет, приведу сейчас. Монах, написавший предисловие к изданию писем игумена Никона, хоть и остался безымянным, но ссылается на таких наших современников, чьи имена дороги и неоспоримы для любого православного человека. “Когда один их высокопоставленных иерархов несколько лет назад вступал в должность, он посетил Псково-Печерский монастырь. Один из духовников, имя, которого известно всей России, не советовал ему открывать новых обителей, пока не будет восстановлена монашеская жизнь в уже открытых (тогда их было чуть более 100). Особенно тяжелое положение в женских монастырях. Духовник Троице-Сергиевой Лавры архим. Кирилл (Павлов) в беседе с учащимися Московской Духовной Академии (февраль 1996 г.) на вопрос, знает ли он в настоящее время женские обители, в которые безбоязненно может поступить человек, имеющий благословение на монашество, ответил: “Я этого не знаю”, — посоветовав, поездить и посмотреть, какая в них духовная атмосфера. “Беда в том, — продолжил о. Кирилл, — что нет духовных лиц: в мужских монастырях нет опытных духовников, в женских — нет таких духовных стариц, которые бы окормляли молодых, новоначальных. Это большой пробел”. Отсутствие подлинных духовных наставников приводит к тому, что их место занимают люди прельщенные или даже проходимцы. Такие “наставники” занимаются отчитыванием бесноватых, исцелением больных, при всяком удобном случае демонстрируют свою прозорливость, проповедуя крайний аскетический подвиг, представляя христианство и монашество как неедение и неспание. Человек, который подолгу не ест, и не спит, в наше время скорее настораживает, как и духовники, требующие абсолютного и беспрекословного послушания себе. Признаками подлинной праведности, прежде всего, являются смирение и любовь к ближнему”93.
Церковь всегда ощущала свое недостоинство и оплакивала его. Но только поэтому она и смогла сохранить свой дух. И именно плач ее святых о своих грехах и о пороках церковных и был признаком еще неизжитого до конца духовного здоровья. “Такие мысли94 не оставляют меня день и ночь, сушат во мне мозг, истощают плоть, лишают бодрости, не позволяют ходить с подъятыми высоко взорами. Сие смиряет мое сердце, налагает узы на язык и заставляет думать не о начальстве, не об исправлении других, но о том, как самому сколь-нибудь стереть с себя ржавчину пороков” (св. Григорий Богослов)95.
Незнание реальной церковной истории приводит к неспособности жить в сегодняшнем дне, не убегая в утопические города, выстроенные в далеком и идеализируемом прошлом. Утопия же - это и есть то место, где рождаются секты и расколы. Чтобы их было поменьше - мы не должны, дожидаться, пока, человек, издалека, бредущий, к, нам, вдруг, сам, подсмотрит, наши, болезни и ужаснется им. Мы сами должны честно предупреждать окружающих: мы - больны. С нами жить тяжело и трудно. Мы сами только учимся быть христианами и по большей части заслуживаем разве что “двойки”. И все же - Христос не изгоняет нас, Он терпит нас и порою дает пережить и понять, как именно Он исцеляет людей. "Если бы Церковь земная была Церковь святых, то она не имела бы цели своего бытия. Церковь есть врачебница, не общество спасенных, а общество спасаемых"96.
И потому, по утешительному слову преп. Ефрема Сирина97, вся Церковь есть Церковь кающихся, вся она есть Церковь погибающих...
Вывод же из всего сказанного здесь для темы настоящей книги прост: не всякий увиденный в Церкви грех нужно считать признаком безблагодатности Церкви или безблагодатности времен, в которых мы живем. От замеченного греха священнослужителя не стоит сразу заключать к сатанинской плененности всей Церкви, как это нередко делают сторонники различных расколов98. Дело не в том, насколько мы праведны. Дело в Божием терпении. Христос – Бог Человеколюбия. Ему пришлось много вынести от христиан за две тысячи лет. Поэтому есть надежда на то, что Он потерпит еще и наши беззакония.
Предисловие
Если эту книгу Вы держите нормально, то замечаете, что на ее титульном листе есть три девятки – 1999. Значит, совсем скоро вместо них на календарях появятся ноли и начнется новый календарный цикл. Что нас ждет в нем? При переходе из столетия в столетие ( а уж тем более при смене календарных тысячелетий) интерес к будущему становится просто-таки болезненным...
Ну а если книгу перевернуть вверх ногами, – то в той же самой дате вместо трех девяток глазам предстанут три шестерки. А это уже пугающий и печальный символ.
У разных людей разные ожидания. Кто-то рвется в новое тысячелетие, надеясь на то, что оно будет “совершенно фантастическим”. Начнется “Новая Эра”. Перед ее блеском померкнут все предыдущие эпохи “невежества и варварства”.
Календарь простой переменой цифр закроет наше столетие и – самое главное – все проблемы, которые мы накопили к концу века. Именно эта иррациональная надежда делает столь эмоционально насыщенной встречу очередного Нового года. Люди жаждут обновления. Но они утратили то умение, о котором говорил Николай Гумилев: “Только змеи сбрасывают кожу, Мы меняем души, не тела”. Люди разучились менять свой внутренний климат, разучились каяться. И потому тем больше надежд возлагают на перемену тел (не только в смысле модной идеи перевоплощения, но и в более широком смысле: они надеются на перемену своего “социокультурного тела”, надеются на то, что их согреют изменения в окружающем мире).
Люди, не умеющие каяться и пересозидать свой внутренний мир, все время надеются на некий внешний душ, который окатит их и отмоет от всех беззаконий, грехов, похмелий и проблем. Поэтому со странной радостью люди склонны встречать даже катастрофические новости – о начале войны или революции (вспомним радостный энтузиазм, охвативший Б. Пастернака при известии о начале войны 1941 года и описанный им в “Докторе Живаго”).
Вот и календарная “революция” 2000 года воспринимается как радостная катастрофа: “Все будет иначе и все будет хорошо!” Все мы ведь распевали песенку Чебурашки: “Если мы обидели кого-то зря, календарь закроет этот лист. К новым приключениям спешим, друзья! Эй, прибавь-ка ходу, машинист!” Именно календарю тут приписывается право отпускать грехи и закрывать грязные страницы нашего прошлого (“если мы обидели кого-то зря”). Не перед Вечностью кается человек “эпохи Чебурашки”1, не от Вечного ожидает прощения. Календарь стал его духовником: время топит в себе его грехи и болезни. Спасение от прошлого – в будущем, то есть все равно во времени, а не в Надвременном.
2000 год объявляет нас подданными будущего, резко придвигает нас к будущему, бросает нас через “грань” эпох, в будущее, к которому мы все-таки прорвались, и тем самым освобождает от данничества прошлому с его ошибками. Апокалиптическое обещание Христа: “Се, творю все новое” (Откр. 21,5) секулярным сознанием влагается в уста Календарю.
Когда-то люди “отменяли историю”, избавлялись от груза своих ошибок с помощью ритуалов, которые переносили их в первобытные времена, в те времена, когда боги творили мир и мир еще не был испорчен человеческими грехами. Календарно-новогодние праздники не переводили людей вперед, в иное будущее, а напротив, возвращали их в исходную точку, которая была еще до прошлого, – “во время оно”, во время мифов2. Из настоящего люди убегали в древнее, точнее – изначально-священное.
Сегодня же массовое сознание воспринимает переход в новое тысячелетие как способ убежать от настоящего, но только не в прошлое, а в будущее. Но и это – тоже форма вполне религиозного восприятия истории. В нем проявляет себя упование на некое “таинство” календаря, таинство, которое изменит нас магически, изменит нас без нашего собственного участия.
Итак, первая задача этой книги – пояснить, почему христиане не разделяют оптимистического энтузиазма, охватившего массы в преддверии нового тысячелетия. Это сегодня почти общеизвестно. В церковной среде любят поговорить о “конце света” и “антихристовых временах”. Эти наши разговоры слышны и за пределами храмов. Но христианский “пессимизм” вызывает удивление. Удивление неизбежное, ибо пессимизм христиан резко контрастирует с оптимистическими ожиданиями массмедиа. Тем более нужно объясниться.
Вторая задача этой книги состоит в том, чтобы вмешаться в только что упомянутые внутрицерковные пересуды и попробовать сбавить градус их накала. Энтузиазм, который охватил людей нецерковных на пороге вступления в “эру Водолея”, отчасти пленяет и людей верующих. У них, правда, этот энтузиазм оказывается мрачным. Безрассудная вера любым слухам, любым “пророчествам” присуща сегодня многим церковным людям. И с той же легкостью и бездумием, с которыми светское массовое сознание приемлет любые новшества, – с теми же легкостью и бездумием многие церковные люди (и церковные издания) готовы в любом новшестве видеть “антихристово ухищрение” и призывать на борьбу с ним. И это тоже – нетрезвость.
Итак, попробуем спокойно разобраться: действительно ли просторы распахивающегося третьего тысячелетия ну нигде не могут прятать “царство антихриста”? Да и вообще, что это за “царство”?.. Но при этом будем помнить: “Доносчику – первый кнут”. Тот, кто поднял ложную тревогу, виновен не меньше, чем тот, кто проспал время тревоги подлинной. Постоянные ложные тревоги могут оказаться не менее опасными, чем проповедь безмятежности. Люди привыкают: “А, этим христианам всегда и всюду рога антихриста мерещатся!”. Попробуем же пройти между бездумным страхом и беспроблемным оптимизмом.
***
Первая статья этой книги уже выходила отдельным изданием в 1996 г. – как брошюра “О нашем поражении” (и как глава в книге “Сатанизм для интеллигенции”). Для нового издания она значительно переработана и дополнена, став почти в три раза больше.
Поскольку она входила в состав моей антирериховской книги, понятно, что и на нее тоже появились нападки в оккультной печати. Поэтому была написана статья “Рериховское прочтение “О нашем поражении””. Прежде она не публиковалась.
Поскольку, как ни странно, и у некоторых православных читателей она вызвала недопонимание, пришлось написать статью “И пораженья от победы нам не дано уж отличить”.
Своего рода продолжением статьи “О нашем поражении” стало интервью студенческому журналу “Фома” (М., 1997. № 1[4]) – “И все же Небо становится ближе...” Для настоящего издания текст этого интервью опять же значительно дополнен.
Еще одно интервью, вошедшее в настоящий сборник, – “Что ждет Россию?”. Совсем малая толика из него была опубликована в газете “Настоящее время”3. Так что здесь это по сути первая публикация.
Сразу скажу, что и глава “В поисках золотого века” частично (на одну четверть) уже выходила раньше: несколько ее страниц были в одной из моих первых книг “Традиция, догмат, обряд” (М., 1994). Эту главу я бы рекомендовал прежде всего тем, кто готовится к поступлению в семинарию, то есть – к жизни ради Церкви.
Специально для этой книги была написана статья – “Дают ли на Украине печать антихриста?”. Налоговые “идентификационные коды”, вводимые на Украине, вызвали смущение многих православных людей. И это дало повод для дискуссий на тему о том, что же такое “печать антихриста”. Об этом и моя статья. К ней было необходимо (я все же для Украины иностранец) приложить тексты, характеризующие официальную позицию Украинской Православной Церкви по вопросу об идентификационных кодах.
Кроме того, разговор о влиянии современных компьютерных технологий на жизнь людей потребовал сформулировать несколько принципиальных тезисов о нашем отношении к компьютерному миру. Об этом – статья “В защиту компьютера”.
Новой является и статья “Попытка быть оптимистом”. Это попытка поговорить о будущем на языке культурологии. Только ли Апокалипис мы можем видеть в наступающем столетии? Или и в новом столетии для Церкви будет работа, и будут возможности для роста?
Наконец, под одной обложкой с указанными статьями, объединенными общей тематикой, оказались и несколько других, вроде бы не имеющих отношения к апокалиптической проблематике. Осенью 1998 года в ультраправославной среде стало модно критиковать “ереси диакона Андрея Кураева”. Это нормально – в Церкви должны быть дискуссии. Ненормальным оказался только уровень грубости и невежества в статьях моих оппонентов. Поскольку принципы церковной этики требуют отвечать на обвинения в ереси – я это и делаю.
Наверно, и впредь мне придется дополнять свои книги полемическими приложениями и отвечать на статьи с нападками (протестантскими, оккультными, либеральными или псевдоправославными) в мой адрес. Мое молчание по крайней мере некоторых людей соблазнило бы больше, чем мои ответы.
Итак, тема Апокалипсиса в прилагаемых полемических статьях не звучит. Но разве та атмосфера взаимной подозрительности и слежки, что сегодня царит во многих наших приходах, монастырях и изданиях, – атмосфера, проявившаяся и в той кампании, что была проведена против меня, не ослабляет Церковь, не делает нас более беззащитными перед лицом “эры Водолея”?.. “Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом” (Гал. 5, 15).
Да и просто нетрезвость, полемическая увлеченность, предвзятость и какая-то идеологическая одномерность влекут к утрате способности ориентироваться, а дезориентированный человек легко попадает в мир подмен. Мир антихриста и есть мир тотальных подмен – в том числе и в самой церковной жизни. Эту “опасность справа” тонко почувствовал о. Серафим (Роуз) и с горечью заметил: ““Сверхправильные” окутаны словно дурманным облаком: даже нормальные люди теряют там способность мыслить трезво и четко представлять себе положение дел... Эти священники понятия не имеют о том, что существует “соблазн справа”... Они построили себе карьеру в Церкви на зыбком, хотя внешне и красивом фундаменте: на предпосылке, будто главная опасность для Церкви в недостаточной строгости. Но нет, истинная опасность сокрыта глубже – это потеря аромата Православия, чему они сами и способствуют, несмотря на всю свою строгость”4.
Так что связь, пусть и далекая, между апокалиптической тематикой и моей полемикой есть. На пороге “эры Водолея” каждому христианину надо иметь запас убеждений, чтобы не позволять своим представлениям меняться в угоду газетным модам. Даже мода православных газет – не более чем мода. Одно из моих убеждений состоит в том, что от газет надо защищаться с помощью книг. Поэтому для меня естественно в книге отвечать на газетные нападки.
1. Почему у истории есть конец?
Христианство — едва ли не единственное мировоззрение на земле, которое убеждено в неизбежности своего собственного исторического поражения. Христианство возвестило одну из самых мрачных эсхатологий; оно предупредило, что, в конце концов, силам зла будет “дано вести войну со святыми и победить их” (Откр. 13,7). Евангелие обещает, что врата ада не смогут одолеть Церковь, что Церковь непобедима. Но “непобедимое” не означает обязательно “победоносное”.
В перспективе земной истории — не всемирно-историческое торжество Евангелия, но всемирное же владычество антихриста1.
Да, пора завести разговор о том, о чем сегодня меньше всего принято говорить в “христианском обществе” и в “христианской культуре” — о последнем. О конце света. Об антихристе.
Тема антихриста в демократической журналистике считается непристойной. Даже те публицисты, что числят себя христианами, считают неудобным вспоминать о завершающей книге Библии — “Апокалипсисе”. Мне терять уже нечего. После выхода моей брошюры о желательности восстановления Храма Христа Спасителя, людьми “антисистемы” (если использовать гумилевский термин) мне был поставлен окончательный диагноз: “Впереди у Кураева, видимо, простой черносотенный национализм и банальнейший великодержавный шовинизм. У него уже исчезает проповеднический дар — ни одного яркого образа, ни одного блистательного парадокса. Он уже стращает читателей “формированием нового мирового порядка” — излюбленная тема борцов с жидо-масонством. Он уже не стесняется говорить вслух о своей любви к России. Он уже, подобно шовинистам, болезненно зациклен на мнении Запада о России. Пока это еще лишь еле различимые нотки, но скорость падения больше скорости подъема... Дно есть дно, и падение туда может быть бесконечно, но не может быть безнаказанно”2.
Так вот, “формирование нового мирового порядка” — это не только “излюбленная тема борцов с жидо-масонством”. Во-первых, “новый мировой порядок” — это предсказанное Писанием общество, в котором уже невозможно будет жить христианам. Во-вторых, это “излюбленная тема” всех оккультных движений. В-третьих, — это и в самом деле нескрываемая цель всех масонских движений (в чем можно убедиться хотя бы по апологетике масонства у рериховского ученика Клизовского3). Наконец, это просто историософский термин, различающий традиционно религиозные общества и тот порядок вещей, что складывается к исходу ХХ века.
Поскольку я не политолог, а христианский журналист, я пишу на эту тему не потому, что этот “новый мир” придет, не из футурологического азарта. Просто я полагаю, что Священное Писание не нуждается в цензуре — ни в оккультной, ни в прогрессистской, ни в “христианско-демократической”. В Писании же тема “нового мирового порядка” звучит как тема богословская.
“Вот — Апокалипсис... Таинственная книга, от которой обжигается язык, когда читаешь ее, не умеет сердце дышать... Он открывается с первых же строк судом над церквами Христовыми... Это книга ревущая и стонущая... “4. Вот об этом стоит сказать прежде всего, остального. Апокалипсис говорит и об избавлении христиан от ставшего невыносимым гнета “мира сего”, и о том, что основная вина за торжество антихриста лежит не на “масонах”, а на христианах. Христиане устали быть христианами — вот почему ослабеет свет. Христианам захотелось быть еще кем-то, захотелось попробовать подзабытой языческой духовной “экзотики” — вот почему тьма вновь распространится по всей земле “от шестого же часа до часа девятого”5. “Здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут себе избирать учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням” (2 Тим. 4,3-4)6.
Пожалуй, это главная весть христианской апокалиптики: люди сами выберут себе новую веру и новых владык, сами откроют мир для “князя тьмы”. Апокалипсис не дает нам спрятаться в уютные формулы: “мол, все устроится”, “мы не при чем”. “Это тут враги виноваты”. Здесь уместно помнить строчки Бродского:
Почему все так вышло? И будет ложью
На характер валить иль на волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
Мы платили за всех, и не нужно сдачи...
Но что же делает неизбежным это печальное обстоятельство: свой последний, итоговый выбор человечество сделает в пользу антихриста, но не в пользу Христа?
Одна из причин этого — своего рода “асимметрия вооружений” добра и зла. Добро не может избирать некоторые средства земной политики, не переставая быть добром. Напротив, для зла нет ограничений. Оно может проводить даже благотворительные акции, не изменяя своей собственной природе (если филантропические действия будут устроены так, что, помогая людям в одном отношении, они будут укреплять их союз со злом в иных проявлениях их жизни, — например, через разжигание тщеславия жертвователей).
Добро не может насильственно вторгаться в сознание людей. У зла нет ограничений на гипнократию. Христиане не ставят задачу выведения новой расы людей через использование генной инженерии. Неоязычество, напротив, вполне готово к проведению генно- селекционной работы с человечеством.
Кроме того, очевидно, что слишком глубоко в человеке сидит “бегание креста”, желание жить мимо труда, в том числе мимо труда по исполнению заповедей. С той или иной настойчивостью и громкостью мы все бубним в лицо Христу те слова, что сказал Ему великий инквизитор у Достоевского: “Уйди, Ты нам мешаешь!”. И однажды этот занудно бубнящий мятеж увенчается полным успехом. Согласно повседневно-бытовым желаниям наших сердец — се, оставляется дом наш пуст.
Люди создадут-таки такой образ жизни, такое общество, в котором нельзя будет найти Христа7. И это будет конец истории.
Сроков мы не знаем. Вполне может быть, что нынешний неоязыческий бум угаснет так же, как погасли древние гностики и ариане, богомилы и хлысты... Вполне может быть, что пророки “эры Водолея” окажутся очередными лжепророками. Дело ведь не в этом, а в том, что чем дальше, тем больше “чаяния прогрессивного человечества” смыкаются с тем, против чего гремит Апокалипсис.
Я не строю политических прогнозов. Просто так говорит Библия. И так говорит Гете: “Я предвижу время, когда люди перестанут радовать Бога”8, и тогда настанет конец.
Одна из основных интуиций Библии — восприятие истории как священного пространства, где встречаются и ведут диалог Бог и человек. Если же история не может исполнить этого своего назначения, — она кончается. “Так бежит время, и с собою гонит всех к последнему дню явления Господа нашего Иисуса Христа... “ (преп. Феодор студит)9.
Когда-то мне не давал покоя вопрос: почему история кончается. Почему — при всех наших грехах — Творец не даст шанса еще одному, незапятнанному поколению? Потом я увидел: история нужна, пока у человека есть свобода. Когда свобода последнего выбора отнимается — створки истории схлопываются. Движение невозможно.
Так равнинная река сама на излучине может намыть плотину: сначала в этой излучине затонет несколько бревен, к ним будет прибивать ил и песок. Появится отмель, затем — коса. А затем возможно и появление плотины. И нужно будет промывать другое русло.
Так и река истории. Поколение за поколением оставляет все больше грязи в ее русле. И небо становится все дальше. Все труднее расслышать вопрос: “Господи, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?”. И еще сложнее услышанный ответ исполнить... Конец истории: ничего уже не сбывается... Не исполняется. И ничто не входит в Вечность.
Вот одна из самых странных мыслей христианства: от наших грехов могут погаснуть звезды. Наши скабрезности свернут дорожку Млечного пути. Апокалипсис – это радикальный антропоцентризм. Мир кончится не из-за исчерпанности в нем физической энергии. Человек прикончит мир, – а не энтропия.
Не согласны? Но обратите внимание: оказывается, что Церковь не унижает человека, а невероятно превозносит его. Для физической эсхатологии история человека есть лишь страничка в истории космоса: космос был и будет без человека. Для теологии история космоса лишь эпизод в истории человека: человек будет, когда вселенной уже не станет. Человек переживет космос. Это вопрос о том, нравственные законы или физические лежат в основании вселенной. Христианство убеждено, что этика имеет космическое значение. Лишь если считать, что значение человечества во вселенной тождественно значению массы тех веществ, которые человечество потребляет – лишь тогда кажется безумным связывать судьбы метагалактик с поведением разумной плесени, тонкой пленкой покрывшей четвертую планету звездной системы, летающей по самой окраине Млечного Пути.
Но есть и иной взгляд. Согласно ему – “Мы не можем не подивиться тому, что современному человечеству, в общем, и целом живется все еще так хорошо и слишком хорошо по сравнению с теми бедами, которые могут возникнуть из этого кризиса”10.
Христианское убеждение в том, что у мира будет конец, есть следствие иерархического сознания. Мир не есть Бог. Но эта формула не статична. Это не просто констатация. Если мир не есть Бог, – значит, он чужд Вечности, а, следовательно, он историчен. Его не было, и он может снова не быть. Так размышляет любая религиозная философия, дошедшая до представления о Боге как Абсолюте и попробовавшая уже оттуда, с вершин опознанного ею высшего и единственно подлинного Бытия взглянуть на наш мирок. В сиянии Божества меркнет значимость мира… но в христианстве открывается нечто иное. Хотите посмотреть на мир глазами Бога? Что ж: “Бог так возлюбил мир, что отдал Сына своего Единородного…”. Значит, – мир реален в глазах Бога. Мир дорог для Бога до такой степени, что Он сам жертвует Собой ради спасения мира от распада. И в то же время мир настолько далек от Бога, что для заполнения пропасти между Богом и миром нужна Жертва. Языческие религии рассказывают о том, какие жертвы человек должен приносить богам11. Евангелие рассказывает о том, какую жертву Бог принес людям.
Мир дорог Богу. Но Бог – вечен, а мир – нет. Именно поэтому в христианстве формула “мир не есть Бог” не статична. Это различие должно быть превзойдено. Мир должен быть обожен. Мир не должен остаться только миром, только тварью. Из того обстоятельства, что мир не является Богом, следует, что мир должен двигаться, он призван к движению, к изменению своего онтологического статуса. Поэтому иерархичность бытия в христианстве динамична: мир не есть Бог, но должен стать Богом.
Сам мир не может перескочить границу времени и Вечности. Но Бог выходит ему наврстечу: Бог стал человеком, чтобы человек стал богом, то есть не остался в скотстве. Но стать Богом значит, что- то приобрести, а что-то утратить. “Проходит образ мира сего” (1 Кор. 7,31). Именно: уходит образ, т.е. способ бытия этого мира, но не сам мир. Уходят модусы тварного бытия: время и пространство (пространство как несовместимость единого и многого; время как неизбежность утрат и уничтожения).
Время может уйти из мира потому, что оно ему не необходимо. Если бы мир возник путем безвольных истечений (эманаций) из божественной Сущности, если бы мир возникал не по свободной воле Творца, а был бы некоей необходимой ступенью деградации духовной энергии, отделяющейся от своего Первоисточника (так возникновение мира мыслится в гностицизме, неоплатонизме и в индуизме) – тогда мир не мог бы существовать без времени. Тогда время возникало бы как необходимое и неизбежное следствие удаленности от Вечного Первобытия. А возвращение к Истоку означало бы не только устранение времени, но и мира вместе с ним. Есть мир, отличный от Божества – есть и время. Нет времени – нет и мира. Мир, сродненный со временем, не мог бы не исчезнуть, не раствориться там, где времени нет – в Божетсвенной Вечности.
Но Бог Библии свободно наделил мир временностью. Время не предшествовало созданию мира. Мир не растворен во времени. И потому может быть, что “времени уже не будет” (Откр. 10,6), а мир – будет.
Бог Библии творит мир сознательно и свободно. В отличие от Брахмы, Он не спит. Он видит свое создание и благословляет его (Быт. 1,31). Поскольку мир не вытекает из Божества безвольно, неконтролируемо и постоянно, – поэтому в христианстве нет идеи постоянного возобновления мира, идеи вечного возвращения, цикличной историй. Мир не должен быть рядом с Богом. Бог может бытийствовать без творения мира. Бог не обречен на то, чтобы постоянно порождать миры, изливать их из своих глубин.
Поскольку же Бог творит мир не безвольно, но осознанно - Он знает, какую цель Он ставит перед миром. Бог знает смысл истории.
Но смысл – это то, что находится за пределами события. Смысл всегда “вне”. Если у истории есть смысл, значит, история должна иметь свой предел: иначе у нее не будеть того “вне”, той Цели, которая оправдывала бы собой весь ток истории.
Если история ничему не служит, – значит, нет такой Ценности, которая ее делала бы ценной. Попытка создать теорию исторического прогресса без христианства - это попытка перенести в Европу языческую идею бессмысленно вращающегося колеса Сансары, но только при этом еще и без идеи множественности жизни: одна единственная жизнь есть у каждого из нас, и она должна просто лечь “навозом” в счастье будущих поколений. Размышления о том, что мы должны жить ради блага грядущих поколений – это размышления, пригодные разве что на скотном дворе. Там тоже счастье отдельного индивида обеспечивается тем, что молокоотдача стада со временем становится выше. В этом случае философия истории превращается в философию животноводства.
После Достоевского с его “слезинкой ребенка” считать, что вся история и исчезновение тысяч поколений есть не более чем навоз, удобряющий комфорт далеких потомков, уже просто стыдно. Смыслом Истории и жизни может быть только такой смысл, который был бы достижим и дарован каждому из поколений, каждому из людей. Этот смысл должен быть и вне истории, и в то же время должен быть постижим и достижим из любой ее точки. Только если мы скажем, что целью человеческой жизни и соответственно истории является увековечивание жизни каждого из людей, – только тогда наш взгляд на историю будет подлинно человечным. Смысл жизни не в том, чтобы когда-нибудь мои потомки смогли с максимальным комфортом прожить отведенные им 70 или 90 лет12, а в том, чтобы жизнь каждого могла быть воспринята в Благую Вечность.
Смысл жизни в том, чтобы жить. Вопрос – в качестве жизни. Понятно, что вряд ли речь может идти о материальном комфорте. Согласится ли человек, если ему предложат: мы даем тебе миллион, но через час расстреляем? И умножение мира культуры и научных познаний тоже не наполнит смыслом всю человеческую жизнь. Помните, у Тургенева (“Правда и Истина”): “А в этом, по моему мнению, состоит величайшее блаженство! - В обладании Истиной? - Конечно. - Позвольте; в состояньи ль вы представить себе следующую сцену: Собралось несколько молодых людей, толкуют между собой. И вдруг вбегает один их товарищ: глаза его блестят необычайным блеском, он задыхается от восторга, едва может говорить. "Что такое? Что такое?" - "Друзья мои, послушайте, что я узнал, какую истину! Угол падения равен углу отражения! Или вот еще: между двумя точками самый краткий путь - прямая линия!" - "Неужели! О, какое блаженство!" - кричат все молодые люди, с умилением бросаются друг другу в объятия! Вы смеетесь... В том-то и дело: истина не может доставить блаженства”. Для человеческого счастья нужно прикосновение к той Истине, что касается над-животной, над- природной сути человека.
Цель жизни в том, чтобы придать жизни такое качество, которое помогло бы жить, не взирая на то, что даже время уже истекло. Жить Вечно. Эта вечность не встроена в человека изначально. Но Она сама так низко склоняется к земле, что ее можно впустить в себя. Человек не обладает вечностью. Но Она может быть ему подарена.
Итак, у истории есть замысел, есть Смысл. Но если мир делает себя закрытым для Замысла,– то история кончается. Прекращается движение к смыслу, за свои пределы (трансцендирование). Мир перестает перерастать самого себя. Если мир не стремится за свои пределы, – он гниет и исчезает. Так акула, остановившись, тонет.
Еще один парадокс христианства: мир кончится потому, что он должен быть преображен в Божией Любви – и мир кончится потому, что по причине умножения беззакония охладеет любовь (Мф. 24,12). Мир призван Любовью к вечности, но если он не откликается на этот призыв, – он распадается. Следовательно, конец есть разделение. С Богом будет то, что не может не быть. Остальное погрузится в небытие. Когда иерархически низшее навяжет себя среднему - лишь свыше сможет придти спасение.
Значит – проблема эсхатологии в нас, в нашей иерархии ценностей. От нас зависит будущее России-православия-христианства- человечества-Вселенной. Это реализм категорического императива Канта (“поступай так, как если бы твоя воля стала бы законом для всей Вселенной, чья история начинается лишь с этого момента”). Эсхатологическое уточнение кантовской формулы таково: если твоя воля, будучи злокачественной, действительно станет законом для всей Вселенной, – то история Вселенной этим моментом закончится…
2. Христианство в цивилизации досуга
До некоторой степени утешительно было бы считать, что антихрист некоей неотразимой магической силой насильно навяжет себя людям. Но в том-то и особенность последней исторической трагедии, что “народы со всею охотою сделаются его союзниками” (преп. Ефрем Сирин)13. А для того, чтобы человечество само сделало такой выбор — в его повседневной жизни должно быть что-то, что подталкивало бы его к нему. Антихрист сможет быть избран и признан только в том случае, если его система ценностей еще до его явления стала господствующей. На смену Евангелию, официально все еще чтимому, приходит иной идеал — и вместе с ним на место человека заступает Масса, умерщвленная своим идеалом. “Так к полному удовольствию нашей современной печати совершится последний фазис христианства, и заключатся судьбы всемирной истории. Настанет "хилиазм", "1000 лет" блаженства, когда будут писаться только либеральные статьи, произноситься только либеральные речи, и гидра "национализма" будет раздавлена... Скучновато. Ах, канальственно скучновато везде...”14
В том Царстве антихриста, которое описывает Апокалипсис, у человека будет свобода — выбирать того или иного кандидата, купить эту марку холодильника или иную. Но вертикали не будет. По верной мысли Г. Померанца, “само обращение к Богу создает вертикаль, создает новую степень свободы - вверх. Без иерархии высота свободы неполна - есть только топтанье вправо-влево, вперед-назад”15. Мир, в котором нет вертикали, нет иерархии ценностей - это мир пошлости. Все занижено. Все плоско. Все одинаково. Обо всем можно судить и рядить одинаково. Мы и наши моды - мерило всего. И человек забывает, что он призван к служению. Он забывает, что жить можно только ради того, за что не страшно умереть. Забыв это, он, между прочим, для начала утрачивает и другое знание – о том, что “есть истины, за которые нельзя жить и умирать; есть вторичные истины, за которые нельзя, за которые мы не имеем права жить и умирать”16. Потеряв небо над своей головой, человекобог присваивает себе право судить всё и всех…
27 октября 1998 на моей пресс-конференции в Иванове речь зашла о причинах, по которым Церковь выступил против показа фильма “Последние искушение Христа” по НТВ17. И вдруг директор областной телерадиокомпании в Иванове выступил взащиту своего коллеги и соплеменника Гусинского (хозяина НТВ и председателя Российского Еврейского Конгресса), бросив между делом: “Каждый из нас судит Христа по своему”. И даже после моего возмущения не поправился, что, мол “судит о Христе”. Так действительно точнее: “наши плюралисты” присвоили себе право судить Христа…
Как оторваться от этого плоскостного мышления? - “Только путем приобщения к большему человек делается свободным от меньшего, от самого себя, каким он есть сейчас”18. Опять же по верному слову Г. Померанца19: “Слой сознания, на который действуют инстинкт, идеология, реклама и т. п. - почва нашего неосознанного рабства. Свобода коренится на самой большой глубине, там, где не остается никакого выбора и не мы свободны, а Бог свободно расправляется в нас. Свобода в аду - возможность выбрать другое, выбраться из ада. Но в раю всякое другое - это потеря рая, и свобода любящего есть отказ от выбора. Свобода найти переходит в свободу сохранения найденного; или она разрушает найденное во имя права на вечный поиск (соблазн Ставрогина). Достоевский довел историю Дон Жуана до конца, который только смутно осознан в легенде: Ставрогин проваливается в ад исчерпанных желаний”20.
Здесь говорится о высшей свободе: свободе в Боге. Но ведь даже и малая свобода может быть минимализированна – свобода выбирать между Богом и тлением. Человек может быть воспитан так, что он и не узнает о том, что в него заложена такая свобода, что у него есть право на такой выбор. Память о Христе будет погребена тем успешнее, чем привычнее будет это имя. “А что тут думать-то –и так всё известно: был такой моралист в древности. Он начал борьбу за права человека. Ну, а сейчас у нас совсем свобода!”. И вот уже большинство школьников, опрошенных в западных супермаркетах во время рождественских распродаж, оказывается, даже и не знают о том, день рождения Кого именно они празднуют столь весело и вкусно.
Бог – подлинный Бог - будет забыт. Его Лик будет слишком тусклым на фоне рекламных щитов и эстрадно-политических “имиджей”. Пригрядшее общество не сможет дать ответ на главный вопрос: что, значит, быть христианином.
Уже сегодня ответ почти неслышен. На Западе “быть христианином” понимается как “быть порядочным гражданином, исправно платить налоги и в меру заниматься филантропией”. Крупнейший протестантский богослов ХХ века Пауль Тиллих, отвечая на вопрос, молится ли он, отвечал: “Нет, но я медитирую”21.
В православных странах ответ еще хуже: “быть православным — значит быть русским (болгарином, сербом, румыном, греком)”... По верному наблюдению Георгия Федотова, “Слишком много приходит в церковь эстетов и инвалидов, жаждущих Византии, а не Христа”22.
Слишком часто чувства и интересы политические и национальные ставятся выше религиозного долга и духовной трезвости. Например, 8 ноября 1998 г. проходивший в Санкт-Петербурге Невский Земской Собор призвал к канонизации главы мальтийского ордена имп. Павла23. И это притом, что “Вокняжение Павла 1 в Ордене носило характер политического компромисса, выгодного Ордену. Интронизация была совершена папским нунцием. Одновременно лукавые католики поощряли экуменические эксперименты Павла 1, который основал некатолический Российский великий приорат. Членство в нем было открыто как для православных, так и для протестантов. Создание смешанной духовной общины было еретическим нарушением православных церковных норм”24.
Газета, которая не упускает случая к тому, чтобы вылить на меня ушаты грязи и обвинить в экуменизме, сама публикует архиэкуменические тексты. Ведь на том же Невском Соборе было принято обращение к монаршим домам мира: “Все мы искренне радуемся за Ваших подданных, которых Господь не лишил заботливого Монаршего попечения, и желаем им процветания и духовного возрастания под надежным государевым скипетром”25. А ведь православных государей в мире ныне нет. И если не является экуменизмом убеждение в том, что возможно духовное возрастание неправославных подданных под властью еретических монархов – то, что же такое экуменизм… впрочем, дело тут не в экуменизме, а в элементарном нежелании и неумении поставить все свои желания, инстинкты и действия под контроль церковного разума.
Газета, которая готова учить митрополитов русскому языку заодно с православием, сама публикует откровенные ереси, выраженные весьма корявым языком. А именно ересью, причем осужденной всей церковной традицией, является хула на Священное Писание Ветхого Завета, подобная содержащейся в таком суждении: “Ветхий Завет полон фактов относительно искажения исторической правды”26. Если под Ветхим Заветом имеется в виду сам Завет между Богом и Израилем, – то это есть действие Бога. Оно само является историческим фактом и никакого “искажения” в нем быть не может. Если же речь идет о книгах Ветхого Завета, – то о них есть свидетельство ап. Павла: “Все Писание богодухновенно” (2 Тим. 3,16). Ложью является и утверждение, будто “иудеи почитали не Бога, а свои о нем представления” (в тексте “Русского Вестника” заглавной буквы для Бога в этом месте не нашлось). Если и были заблуждавшиеся иудеи, то был все же и “останки Израиля”, который хранил Богооткровенное представление о Боге. Но националистическое чувство, помноженное на полемический азарт, и на богословское невежество дали свой еретический плод, так и не замеченный никем в якобы православной газете… вообще “Русский Вестник” - прекрасный пример модернистского вырождения православия в игру. Люди, никогда и никого не приведшие в Церковь, путающиеся и в своих мыслях, и в богословии, на протяжении многих лет ведут кампанию, по сути, против всех современных православных проповедников (в том же уже цитированном номере, где была очередная статья “о ересях диакона Андрея Кураева”27, была и развернутая атака на проф. Московской Духовной Академии А. И. Осипова; в более ранних номерах постоянно доставалось митрополиту Кириллу). Люди играются в “ревнителей православного благочестия”, не задумываясь о последствиях своих игр…
А вот еще один дивный образец подобного недомыслия: Обращение Центрального совета Общероссийского Движения “Россия Православная” по случаю Дня Победы заверяет, что мы не забудем “подвиг тех, кто по заповеди Христовой, жизни свои положили на алтарь победы” (Десятина. Газета православных мирян. М., 1998, № 3 (6). Но ведь такой заповеди Христовой нет. Никогда Христос не призывал людей приносить свои жизни на “алтарь победы”. За ближнего соего – можно отдать душу свою. А вот за “алтарь победы” – нет. “Алтарь победы”, на который требуется приносить жертвы – это выражение слишком уж языческое. Вспомним, какая долгая борьба велась православными римскими императорами за то, чтобы удалить из зала заседаний римского сената статую Победы (Ники). Сначала император Констанций потребовал ее удаления. Затем имп. Юлиан Отступник отменил это распоряжение. Император Грациан приказал восстановить повеление Констанция относительно жертвенника Победы, но сенат отправил к императору легата с просьбой отменить повеление. Грациан не принял миссии. Затем сенат снова ходатайствует о том же - теперь перед императором Валентинианом II. В 384 г. св. Амвросий Медиоланский убедил императора не возвращать “алтарь победы” в сенат28… но спустя полтора тысячелетия снова все забыто – и небезобидная игра с “жертвами” и “алтарями” продолжается уже во вроде бы православных газетах. А статуя богини Ники на Поклонной горе поднялась над куполом православного храма…
Нередко сегодня мы видим людей, которые выдают фразы типа: "Я атеист, но при этом я русский, а, значит, православный". Или наоборот: "Я православный, но, правда, я, конечно, атеист". Конечно, такая редукция христианства к этнографии не соответствует Христу, но она будет очень близка замыслам антихриста. Вспомним, чем искушает антихрист христиан на “восьмом Вселенском Соборе” в “Трех разговорах” Владимира Соловьева29...
По догадке Владимира Соловьева мечта антихриста — запереть православие в ритуально-этнографический заповедник. В “Повести об антихристе”, которая венчает посмертную работу В. С. Соловьева “Три разговора”, антихрист, провозгласивший себя президентом земного шара, надеясь купить благорасположение к нему православных, обращается к ним с такими словами: “Любезные братья! Знаю я, что между вами есть и такие, для которых всего дороже в христианстве его священное предание, старые символы, старые песни и молитвы, иконы и чин богослужения. И в самом деле, что может быть дороже этого для религиозной души? Знайте же, возлюбленные, что сегодня подписан мною устав и назначены богатые средства Всемирному музею христианской археологии с целью собирания и хранения памятников церковной древности... Братья православные! Кому по сердцу эта моя воля, кто по сердечному чувству может назвать меня своим истинным вождем и владыкою, пусть взойдет сюда!”...
Помнится, толпа иудеев именно это и сделала, требуя осуждения Царя Иудейского и клянясь Пилату, что нет у нее иного владыки, кроме кесаря... Так вот, у Соловьева в этот момент, когда “большая часть иерархов, половина бывших староверов и более половины православных священников, монахов и мирян с радостными кликами взошли на трибуну”, встает старец Иоанн и свидетельствует, что “Всего дороже в христианстве сам Христос”.
По крайней мере, по отношению к православию политика соловьевского антихриста уже реализуется: православие успешно вгоняется в этнографически-ритуальный заповедник. Можно говорить и писать об обрядах и традициях — нельзя (в прессе или в школе) говорить о вере.
Однажды на одном монархическом съезде, где с трибуны постоянно звучала триада “православие-самодержавие-народность”, я заметил, что три весьма милые и интеллигентные женщины впереди меня оживленно и “на троих” читают книжку под названием “Руническая магия”, причем явно воспринимая ее в качестве “учебного пособия”. Я попросил этих активисток “русского возрождения” хотя бы здесь не баловаться играми с сатаной. В ответ мне глубоко убежденно прошептали, что “надо же все знать! со всем познакомиться!” Вот, правда, когда я их спросил, — знают ли они “Отче наш” или библейские заповеди — ответом было молчание... Постепенно даже христиане забывают, что значит — “быть христианином”.
В течение последних столетий христианство старательно опустошалось просветительским рационализмом. Богословы (протестантские и католические, а следом за ними даже православные) старались рационально обосновать христианскую веру. Мистика тщательно выпаривалась. Чудеса превращались в “выдумки”, “фольклор”, а то и просто в обычные природные феномены. Таинства были превращены в обряды, а последние — в “библию для неграмотных”, то есть в изъяснение библейских текстов посредством жестов. Очищенное от “магизма” (то есть от энергийной, благодатной насыщенности Сверхмирным Присутствием) христианство стало слишком рациональным. И когда европейцам открылись глубины аскетики и мистики Востока, они стали всматриваться в них, нисколько не подозревая, что своя аскетика и своя мистика есть в церковном христианстве.
И сегодня религиозное сознание нецерковных людей просто поражает своей противоречивостью. Заходит речь о православии, — и оно обвиняется в “обрядоверии” и “магизме”. Но тот же самый человек обращается к миру нехристианских, языческих и шаманских практик, и тут он уже преисполнен решимости, обрести эзотерический смысл самых странных обрядов и признать весьма полезной любую языческую практику насыщения любого предмета любой “энергией”. И даже многим церковным людям еще невдомек, что протестантизация православия ведет в тупик, потому что делает нас безоружными перед возрожденным язычеством. Будущее церковной мысли — в развитии “философии культа”. Хватит баловаться морализаторством и в обрядах видеть только символы, а в богослужении — проповедь. Пришел враг более страшный, чем рационализм. Пока мы доказывали, что наши обряды не магия, пришла действительно магия. И защищаться от нее надо не словом, а благодатью.
Христиане, оставшиеся только с “социальной доктриной Церкви” в руках и с рассуждениями о “христианском понимании прав человека”; христиане, стесняющиеся святой воды и буквального понимания слов Спасителя о преложении хлеба и вина в Его плоть и кровь, не смогут устоять перед наступлением оккультных сил. Именно — сил, стихий, а отнюдь не просто пропаганды.
Нас подталкивают к “реформам”. И правда - когда живой организм живет, он развивается. Но нет ощущения, что всегда эти призывы идут от людей, желающих добра Церкви, и нет ощущения, что все предлагаемые реформы пойдут на пользу.
Нам говорят, что если Церковь начнет реформы - то исчезнут основания для критики в ее адрес. Нам говорят, что если Церковь начнет реформы — это станет признаком ее жизнеспособности. Но на деле-то все наоборот: чтобы стать сегодня сторонником реформ — достаточно просто впечатлительности, внушаемости, “современности”. Чтобы плыть по течению и пользоваться похвалами неверов, чтобы принимать комплименты по поводу своей “терпимости” и “открытости” от неоязычников — не надо мужества30. Но чтобы быть самими собой при любой погоде — нужно иметь больше твердости. Эту внутреннюю твердость и пытается распылить “дух времени”, настойчиво влагая в умы нехитрую мысль о том, что Церковь должна догонять наше время, что мерилом для христианства является постхристианский мир, а совсем не Евангелие. Но на языке сегодняшней прессы “мужественными” называют отступников, безопасно диссидирующих под публичные аплодисменты, “безвольными соглашателями” (“не решающимися разорвать догмы церковных традиций”) — тех, кто остается, верен Православию31.
Христианство сводят к словам, а словами учат играть. В “игровой” цивилизации постмодернизма подмена понятий происходит так незаметно, в такой бытовой заурядности партийной полемики, что человек и не замечает вдруг, — а на чьей стороне он оказался-то. И вот, например, церковный (или уже антицерковный — как тут разобрать?) журналист Яков Кротов пишет об инциденте, в ходе которого прихожане освобождали переданное им здание церкви от прежнего арендатора: “Община пошла на самозахват части помещений, учинив акт вандализма, — разбив все туалеты в техникуме”32. Унитазы, кстати, стояли в алтаре. Но “актом вандализма” оказалось не устройство туалета в алтаре, а то, что верующие прекратили его функционирование... А бывший доцент Петербургской Духовной Академии и игумен Вениамин вдруг возлагает на себя новое монашеское послушание: “В перерыве игумен Вениамин (Новик) заявил корреспонденту "Метафразиса": "У вас теперь работы прибавится, мы начинаем борьбу против главной тоталитарной секты в России - Русской Православной Церкви"”33. Монах, смысл своей жизни видящий в борьбе против своей Церкви – это та самая постмодернистская игровая цивилизация, которая делает возможной любые сюжеты – вплоть до интронизации антихриста…34
3. Земная власть для владыки ада
Важно понять, что царство антихриста не устанавливается внешне-чудесным образом. Оно не вторгается в наш мир из глубин преисподней. Оно постепенно зреет в человеческом обществе.
Современное католичество слишком льстит нынешней цивилизации, полагая, что она может переродиться в “цивилизацию любви”, в Царство Божие на земле прежде второго Пришествия Христа и даже прежде воцарения антихриста. Профессор Женевского Университета и один из ближайших сотрудников папы Иоанн-Павла II в области выработки социальной доктрины католичества Патрик де Лобье склонен именно к такого рода пророчествам. Как гласит предисловие к его книге, “Вопреки трагической перспективе протестантского теолога Карла Барта, Патрик де Лобье, следуя за Лактанцием, Бонавентурой и Николаем Кузанским, считает, что Царство Божие осуществится в рамках истории, на земле. Это будет цивилизация любви, предвозвещенная Павлом VI и постоянно упоминаемая Иоанном Павлом II”35. Де Лобье также считает, что его позиция не маргинальна в современном католичестве: “Папы от Пия XII до Иоанна Павла II провозглашают возможность “новой жизни человечества в состоянии непрерывного прогресса, порядка и гармонии” (Пий XII. Новогоднее послание 1957 г.), “новой, столь долгожданнойПятидесятницы, которая обогатит Церковь новыми силами… Новый скачок вперед в создании Царства Христова в мире” (Иоанн XXIII, Речь на закрытии первой сессии II Ватиканского собора 7.12.1962). Павел VI произнес 25 декабря 1975 года свою памятную речь о цивилизации любви: “Цивилизация любви восторжествует над горячкой беспощадных социальных битв и даст миру столь ожидаемое преображение человечества, окончательно христианского””36.
Но если действительно произойдет “окончательно христианское” преображение человечества (не отдельных людей, а всего человечества) - то откуда же после этого возьмется антихрист и его владычество? Тогда царство антихриста это demon ex machina. В таком случае его вторжение есть чистая магия, а не итог нашей истории. Его приход лишен логики, а власть Христа над историей – лишена и смысла и милосердия. Ибо, зачем же Христос предаст людей, живущих в “окончательно христианской цивилизации любви” на поругание сатанинской магии?
Де Лобье полагает, что события Второго Пришествия будут повторять события Страстных дней: Вербное воскресенье-Страсти- Пасха. Сначала торжество Христа-Царя, затем Его поругание, затем – новое торжество. Поэтому он часто говорит о том, что человечеству еще прежде антихриста предстоит увидеть Вход Господень в Иерусалим, который и ознаменует пришествие “цивилизации любви”. “Эта Осанна истории должна будет подготовить апостолов последних времен, как некогда первых апостолов”37. “Эту историческую Осанну мы называем цивилизацией любви”38.
Де Лобье убежден, что “видимое и временное проявление славы Церкви в рамках истории связано с примирением с избранным народом”39, т.е. с Израилем. По его мнению, посещение папой Иоанном Павлом II римской синагоги 13 апреля 1986 г. было “пророческим знаком, связывающим некоторым образом наступление цивилизации любви с примирением между христианами и евреями. Вы наши старшие братья”40.
Оказывается, евреи примут Христа раньше, чем примут антихриста. “Цивилизация любви станет, возможна через единство христиан, примирение Церкви и Синагоги, когда Евангелие будет проповедано всем народам. Христиане и Евреи выйдут из Иерусалима, чтобы встретить Его и возвратиться вместе с Ним”41. Так что же: весь мир примет Христа, причем уже не в рабском, а в Царском зраке, чтобы затем снова отречься от Него? Но тогда как же эта “цивилизация любви” вдруг сразу станет, открыто сатанинской. Ведь одно дело - не узнать Христа, пришедшего в облике раба, а другое дело – бунтовать против Него после очевидной для всего мира новой Пятидесятницы…
К мечтам о “цивилизации любви” можно применить недоуменные слова св. Григория Богослова: “У них есть не знаю, откуда взятое, какое-то новое иудейство, - бредни о тысячелетии”42.
Что же служит основанием для этих странных предсказаний? – Всего лишь визионерство. Некоторым католическим мистикам слышались голоса, предвозвещающие “цивилизацию любви”.
Де Лобье ссылается, например, на видения Маргариты-Марии Алякок, которая приписывает Христу желание мирских почестей: “Как мне кажется, Он желает с пышностью и великолепием вступить в дом князей и королей и обрести там почести. Ему будет приятно увидеть великих мира сего поверженными и униженными перед Ним”43. Пред нами признак острой юдаизации католического мышления44. Ведь именно в иудаизме мессии приписывается принятие на себя земной славы и власти45.
Но еще более замечательно видение Мари Севрэ (1872-1966), которая услышала: “В конце времен Я перенесусь в Начало и до окончания времен. Я хочу исерпать всю мою мощь Создателя! Пусть узнают души, что Я сгораю от пламенного желания видеть их, всех и каждую, предоставленную разнообразному бесконечному воздействию моего Духа. Здесь апофеоз, который Я готовлю земле перед окончанием времени. Нужен период собирания душ, даже из толпы, чтобы Дух мог воздействовать на них, не важно где, не важно когда! Затем произойдет великолепное обновление, подобное чудесному вселенскому концерту, каждая душа исполнит ту ноту, которой ее научит Дух света и Любви, Дух божественных преображений. И так подготовится этот ослепительный мирный период, когда все на земле восхвалят Меня! Я Создатель, Я хочу, перед концом времени, Я хочу насладиться подобным молнии моим прекрасным сверкающим творением. Я хочу увидеть его прекрасным перед тем, как разрушить эту землю”46.
С точки зрения богословской – Бог как Бесконечность вообще не может “исчерпать всю мощь Создателя”, ни в каком творческом акте. Стиль самого послания вполне спиритически-экзальтированный (что, увы, нередко для католической мистики, особенно женской)47. Но главная непонятность все та же: зачем это Христу, создав прекрасную цивилизацию любви, бросать потом человечество на произвол бесов? Что за капризы ребенка, строющего песочный замок, а потом его разламывающего?
Православие же и в этом вопросе, как и во многих других, сохранило более традиционную позицию, более близкую к Писанию.
Если те образы царства антихриста, что нам дает Библия, переложить на язык политологии, мы увидим, что, во-первых, это царство экуменическое. Экуменическое — в смысле объемлющее “экумену”, мир той культуры, где живут или могут жить христиане. Царство антихриста может быть вполне глобальным — и все же не включать в себя те районы Земли, те народы и страны, где нет христианских церквей. В конце концов, если там и так Сын Божий не принят или отвергнут, неизвестен или забыт, — зачем тратить силы на внешнее подчинение этих регионов западным христоборческим силам.
Точнее говоря – контроль антихристова царства над нехристианскими территориями должен быть таким, чтобы он исключал возможность появления угрозы со стороны иных регионов. Границы между христианскими государствами должны быть стерты, чтобы весь христианский мир управлялся из единого центра власти и управлялся так, что христианские ценности будут подвергаться постоянному давлению и коррозии. “Внешний мир” должен быть просто контролируем настолько, чтобы он не угрожал тому порядку вещей, который сложился в “экумене”.
Во-вторых, поскольку речь идет все же о “царстве”, а не о “республике”, режим антихриста будет весьма жестким. Это будет авторитарный режим. Каким образом нынешняя демократия может мутировать в авторитаризм? Ради сохранения своей, уже раньше сложившейся системы ценностей, люди будут готовы поддержать самые радикальные и антигуманные меры антихристова правительства. Если смысл жизни для них будет заключаться в комфорте - что ж, ради этого можно жертвовать и детьми (абортами устраняя угрозу своего материальному благополучию), и стариками (умерщвляя путем эвтаназии тех людей, общение с которыми не приносит радости и удовольствия), и просто иноплемениками (оставляя в нищете и полуголоде все то большинство землян, кто не входит в “золотой миллиард”). И, конечно, они будут поддерживать даже “превентивные войны”, которые любезный их серлцу и желудку “новый мировой порядок” будет вести с теми, кто не согласен с таким устройством мира.
По верному размышлению политолога Александра Неклессы, “Менталитету людей Нового времени присуща органичная вера в роль экономического процветания как гаранта человеческой свободы. Границы мирского благополучия оказались подспудно отождествлены с мерой этой свободы. А развитие личности, ее статус – напрямую соотнесены с экономическим успехом. Потому-то угроза достигнутым стандартам процветания воспринимается как покушение на отвоеванное пространство, как размывание континента свободы окружающими его темными водами архаики. Ergo: опасность краха основополагающих ценностей существует, и она должна быть предотвращена любой ценой. С этого момента либерализм начинает претерпевать знаменательные метаморфозы, и, распечатывая свои радикальные потенции, утрачивать, казалось бы, органично присущую ему толерантность… Возрожденчески-просветительская версия гуманизма оставалась цветущим деревом, пока развивалась в определённом контексте. Но только сейчас, на пороге предельно секулярного, постхристианского мира ее дальние горизонты обнаруживают себя парадоксальнейшим образом: гуманизм начинает проявляться как антигуманное мировоззрение”48.
Если создается царство, вдобавок глобальное, то стоит посмотреть: как же формируются те нити, по которым эта власть будет осуществляться, и какими именно средствами она будет контролировать жизнь людей.
Глобальное управление требует высочайшей техники управления и предполагает существование весьма развитого аппарата управления. И именно Западная цивилизация разработала технологию глобальной и дотошной власти. Ни одна из предыдущих “всемирных” империй не обладала аппаратом принуждения и управления столь сильным, чтобы действительно контролировать жизнь своих провинций и граждан. В лучшем случае она ограничивалась контролем над жизнью местных элит. Но для обывателя почти не было разницы, — в какую из столиц уходят его налоги.
В современном же западном сообществе возникли такие техники управления, которые позволяют властям иметь практически полную информацию обо всех сторонах жизни гражданина, а также позволяют мгновенно доносить до сведения исполнителей распоряжения верховной власти (во времена Гоголя, как мы помним, от Петербурга, стоящего на границе Империи, до неких славных городов — “хоть три года скачи, — не доскачешь”). При плохих дорогах, медленных средствах сообщения, неразвитых средствах связи и передачи информации столица не может контролировать жизнь провинций, а тем более отдельных граждан до мелочей. Не будем также забывать, что численность чиновничьего аппарата в прошлые столетия была удельно весьма мала.
Сегодня средства контроля и способы добычи информации о жизни человека весьма эффективны, и с каждым поколением жизнь человека, его дом и даже его душа становятся все прозрачнее.
Сначала посмотрим на материальный аспект жизни человека. Авторитарный строй тем и отличается от тоталитарного, что он контролирует “социальное тело” человека, не претендуя на власть над его душой. Доходы человека, его материальное положение, товары, производимые и потребляемые им, – все это находится под контролем и влиянием авторитарного общества. И хотя царство антихриста будет иметь и тоталитарные черты, пока присмотримся к его чертам авторитарным. Тем более что в “обществе потребления” люди крайне серьезно относятся именно к материальной основе своей жизни.
Развитие экономики последних столетий привело к полной экономической зависимости человека от государства. Первый шаг на этом пути — это уничтожение крестьянского “натурального хозяйства” и создание региональных рынков. Человек, не включенный в активные торговые отношения с городом, отныне уже не в состоянии прокормить свою семью. Следующий шаг — создание общенациональных рынков. Город или область, не участвующие в общенациональной кооперации, разоряются, и все равно теряют как экономическую, так и политическую независимость. Наконец, в ХХ веке складывается система общемировой экономики — и теперь уже целая страна, отказывающаяся играть по правилам мирового рынка, все равно не сможет отстоять своей независимости.
С точки зрения экономической эффективности — это чрезвычайно действенная система. Но она вызывает одно следствие, которое может оказаться роковым для конца истории: человек потерял навык к самостоятельной жизни. Степень его зависимости от внешнего мира не убавилась, а многократно возросла. Современному человеку угрожают опасности, о которых не беспокоился человек “традиционного общества”. Он зависим не только от погоды и стихий, но и от поставок бензина и газа, тепла и энергии, а теперь еще и от потока информации. Отключение одной из артерий, питающих квартиру, город, область, страну, ведет к вымиранию их обитателей даже при таких погодных условиях, которые обогатили бы традиционные хозяйства.
Стирание национально-государственных границ происходит своеобразным образом. Государства лишаются своей суверенности. Но кто же перенимает власть из их рук? – Международные правящие структуры, не имеющие своего Отечества, но имеющие финансовые и политические интересы во всем мире.
Трудно не заметить, что этот процесс поразительно соответствует интересам прежде всего еврейской диаспоры. Народ, рассеянный по всему миру, заинтересован в том, чтобы государственные границы и таможни не разделяли его на трудносообщающиеся островки. Народ, не собранный в своей стране, в отличие от всех остальных, ничего не теряет при ликвидации самостоятельности национальных правительств. Народ, веками контролирующий весьма значительную часть мировых финансовых потоков, склонен более всех приветствовать переход власти от политических центров к центрам финансовым. Народ, всюду живущий в меньшинстве, не будет возражать против мутации демократических структур в криптократические. Ведь если демократия будет прямой, осуществляющейся по принципу “один человек – один голос”, если представительство во власти будет демократически-пропорциональным, то у евреев нет шансов на контроль над жизнью страны проживания. Но если в инстанциях, принимающих решения, голосование будет проводиться по иному принципу: “один доллар (одна акция) - один голос”, то ситуация становится весьма благоприятной именно для еврейства.
Поскольку я забрел на чужую для меня территорию политологии, уступлю слово специалисту (чьи размышления, между прочиим, были опубликованы в радикально демократическом издании): “Современная глобальная архитектура явно строится по другим, нежели демократия, меркам. Так и остался манящим миражом образ универсального парламента людей, наделенных равным правом голоса. Напротив, происходит определенное умаление, падение авторитета и влияния широких политических форумов при параллельном усилении боеле узких, элитарных сообществ. Снижается вес ООН, ряд прерогатив которой фактически переходит к совещаниям “большой семерки”. А на европейском континенте представительная в региональном масштабе и придерживающаяся принципа равноправия членства ОБСЕ явно оттесняется от реальной политики более замкнутыми стуктурами НАТО. Происходит перераспределение властных полномочий от политических структур к экономическим центрам силы (наподобие МВФ иди Мирового банка). Тут коррозия демократических институтов проявляется уже гораздо отчетливее. Демократия как власть людей уступает место новой форме правления: неодемократии как власти денег, манифестацией которых является привычный в рамках подобных организаций принцип принятия решений: один доллар – один голос. На ее основе в мире под прикрытием демократической фразеологии прочерчивается контур международного олигархического режима, предпочитающего действовать с позиции силы. “Родимые пятна” подобного миропорядка зримо проявляются в североцентричной архитектуре социального космоса и иерархичности его многоярусной конструкции, в очевидном различии возможностей Севера и Юга защищать свое собственное видение реальности, свое понимание сути стоящих перед ними проблем. Речь идет именно о неравноправии влияния на общественную перспективу и принимаемые международным сообществом решения”49.
Итак, финансовые центры подменяют собой институты прямой демократии. Интересно, оданко, что при всей глобальности этой политики, творцы будущей цивилизации умеют мыслить вполне конкретно. При всех геополитических размахах своей деятельности, новый мировой порядок не упускает из поля своего зрения и жизнь самых обычных обывателей. В современном обществе создается механизм, который позволит сделать жизнь человека прозрачной, как никогда прежде. Речь идет об “электронных деньгах” и “электронной торговле”.
Сегодня христиане нередко видят опасность и “антихристовы знаки” в штриховом товарном коде или в электронных кредитных карточках. Верить в то, что некие штрихи и знаки могут воздействовать на совесть человека, — значит непозволительно много отдавать на откуп магии и идолам (“мы знаем, что идол в мире ничто” — 1 Кор. 8,4).
Но все же в играх со штрих-кодами есть своя опасность. При электронной торговле малейшая покупка может стать легко контролируемой. В обществе потребления покупка и продажа — самая важная часть человеческой жизни. И электронные деньги сделают ее полностью прозрачной.
В советские времена партия вроде бы бдительно следила за всеми нами. Но была маленькая отдушина. Приходит один человек к другому в гости: “Танюша, где ты такую кофточку купила?!” Она говорит: “Достала по знакомству. Где – не скажу. И не проси. Телефончик у меня есть, но я обещала его никому не давать. Так что прости”.
Но при электронных деньгах таких секретов быть не может, потому что в компьютерной памяти банка четко фиксируется, где ты потратил деньги, сколько и на что. Это означает, что при желании государство через банки, куда стекается информация об электронных покупках, может узнать, куда человек ездил, где был, что покупал, а главное: какие книги он читает. Ведь по кругу моего чтения нетрудно определить мои взгляды.
А если у государства однажды вновь появятся ясно выраженные идеологические приоритеты? Если государство вновь станет тоталитарным, требующим гражданского единомыслия? Царство антихриста в категориях политологии действительно можно назвать не только глобальным и даже не только авторитарным, но и тоталитарным — оно претендует на контроль над убеждениями граждан. Апокалипсис это выражает знаменитой фразой о начертании, которое антихрист ставит на чело и на правую руку человека (см. Откр. 13, 16-17). Десница — это образ действия; чело — образ мысли.
И вот представим себе, что антихристово тоталитарное царство решает для торжества единомыслия воспользоваться современными средствами контроля за публичной и частной жизнью граждан. Когда государство снова открыто, станет антихристианским, тогда оно сможет вычислить христиан по электронным деньгам: “Как, вы не читаете книги новой мировой религии, вы продолжаете читать книги православных святых отцов? Значит у вас неправильная идеология, с вами надо разобраться на парткоме, выгнать вас с работы!”. Христианство будет считаться нарушением Political correctness.
Характерный случай произошел с Татьяной Толстой в одном из американских колледжей, где она читала лекции по русской литературе. На занятии, посвященном разбору рассказа Л. Андреева “Иуда Искариот”, Толстая предложила ученикам ознакомиться с “первоисточником”, то есть с Евангелием. Реакция администрации колледжа была незамедлительной: Татьяне Толстой было инкриминировано нарушение принципов политической корректности, и был сделан выговор за ведение “религиозной пропаганды” в светском учебном заведении.
Помню, как однажды я сам нарушил “политическую корректность”. В июле 1994 г. в Орхусе (Дания) проходил семинар с условным названием “Религия и права человека”. Название было условное потому, что семинар предполагался как собрание европейских сектологов, но на борьбу с сектами денег никакие фонды не выделили. Пришлось организаторам переименовать его на “демократический” лад, и программы подверстать соответственно. Поэтому разговоры о сектах велись в основном после ужина. А весь официальный рабочий день был занят идеологической работой. Бессодержательность выступлений была сродни идеологическим акциям советских времен. Представители разных конфессий вставали и делали доклады на, в общем-то, одну и ту же тему: “Католичество и демократия”, “Ислам и демократия”, “Лютеранство и демократия”, “Буддизм и демократия”, “Православие и демократия”… Это был дружный рапорт всех конфессий и религий: “Товарищ Новый Мировой Порядок! Религия такая-то по приказу построена и готова выполнять Ваши приказания!”.
Не было только доклада на тему “Иудаизм и демократия”. Ну, это понятно: жена цезаря вне подозрений. А, впрочем, жаль, что такого доклада не было: мне было бы интересно услышать демократическое толкование такого, например, талмудического предписания: “Некто намеревался убить скотину, а убил человека; язычника, а убил еврея, - он не отвечает по суду человеческому (Талмуд. Санхедрин 9,2), поскольку “за убийство язычника еврейский суд не наказывает”50.
Ну, а в тех докладах, что все же прозвучали, под демократией почему-то каждый раз понималась не власть народа, то есть большинства, не уважение его интересов и требований, а бережное отношение к интересам меньшинств (религиозных, национальных и иных). В итоге, презрев предупреждение сатирика М. Задорнова о том, что с западными товарищами шутить нельзя, я, когда дошла очередь до моего выступления, начал его так: “Вы знаете, после того, что я тут сегодня услышал, я могу быть пророком. Я могу предсказать, кто же будет президентом США в следующем веке. Им станет одноногая негритянка, лесбиянка и мормонка: “меньшинство” в пятой степени!”. Зал был неоднороден: было немало людей из Восточной Европы и из Прибалтики. Были и представители “старых демократий”. Так вот, первые в этом месте дружно расхохотались. Вторые же не позволили себе этой вольности: они сидели с каменными лицами – ведь на их глазах было нарушено табу.
Такая поистине религиозная серьезность настораживает. Мы уже и в России видим, к чему ведет такое понимание демократии. Лозунг “демократия - это соблюдение прав меньшинств” оказался чревычайно удобен для войны с христианскими народами: “большинство” должно посторониться. Если в классе будет один еврейский мальчик, – демократия требует, чтобы тридцать русских детей не смели изучать Евангелие…
Вот еще один возможный вариант нарушения “политической корректности”. Мы помним, что в Советском Союзе были распространены добровольно-принудительные пожертвования в виде “государственных займов”, “облигаций” и взносов в различные массовые “добровольные” общества. Если кто-то уклонялся от жертвы ДОСААФу, на его отношения с государством ложилась некоторая тень. Не захотел человек “добровольно” подписаться на “Правду” – и через некоторое время оказалось, что его очередь на квартиру по “объективным обстоятельствам” передвинулась, профсоюзная льготная путевка в санаторий “сгорела”, годовая премия его миновала. И вообще: “Вы не сработались с нашим дружным коллективом”…
Однако сама советская тоталитарная действительность есть не более чем тень грядущего “нового мира”. А теперь представьте себе, что у государства вновь появились ясно выраженные идеологические приоритеты. И для их достижения оно решает использовать современные средства контроля за публичной и частной жизнью граждан.
И вот в этом новом мире вдруг в результате стихийного бедствия или террористического акта гибнет, предположим, дворец Ламы в Лхасе. Великий памятник архитектуры, храм, признанный общечеловеческим достоянием и взятый под охрану ЮНЕСКО. Все средства массовой информации, и, соответственно, все человечество в шоке. Журналисты полны решимости воссоздать великую святыню. Идя навстречу пожеланиям граждан, всемирное государство само или некий неофициальный, но все же более чем влиятельный фонд начинают сбор денег по всему миру для воссоздания буддистской святыни. Каждый должен внести небольшую сумму — не более доллара. Но с миру по нитке, а далай-ламе — храм. Может ли христианин делать жертву на строительство языческого храма?
И если электронные деньги ясно говорят, что он не перечислил желаемого доллара в фонд воссоздания Лхассы, его религиозно- политическая благонадежность сразу становится сомнительной. Он обнаруживает себя в качестве человека недостаточно терпимого, недостаточно открытого, а значит, становится источником потенциальной агрессии (у одной из современных влиятельнейших сект — сайентологии Р. Хаббарда — есть даже специальный термин для таких людей: “ПИН — потенциальный источник неприятностей”). Сделать его общественную и частную жизнь достаточно неприятной — это уже дело управленческой техники. Например, если он ученый — всегда можно отказать ему в грантах (научных стипендиях) на следующий год. И даже занятость в сфере частного бизнеса его не спасет.
Если человек не будет в обществе антихриста исповедовать соответствующую идеологию, то ему не дадут работать. Как это было в советские времена: ты не согласен с партией – и многие профессии тебе закрыты51. Но в те времена люди могли подавать милостыню, а при электронных деньгах кусочек кредитной карточки на милостыню оторвать будет невозможно...
Более чем, вероятно, что столь строгий контроль над жизнью граждан государство, в свою очередь контролируемое антихристом, будет осуществлять через электронные средства наблюдения. Электронная память, в определенных кодах хранящая все данные о жизни гражданина, электронные деньги, фиксирующие все покупки человека, позволят государству следить за такими мелочами частной человеческой жизни, которые ускользали из-под контроля даже советской материалистической идеологии. Так можно ли быть уверенным, что на эти реально существующие и все более прочные рычаги власти не лягут недобрые руки?
В мире антихриста люди будут жить со столь извращенной верой, что Христа они уравняют с идолами и языческими божками. И только тот, кто будет смотреть на Христа таким помутненным оком, – только тому государственная власть разрешит общественную деятельность. Если же человек не подтвердит своими делами свою верность антихристовой идеологии, – то не будет дано ему возможностей даже для покупок и торговли. Такой человек будет отлучен от любых контактов с обществом. И даже живя в городе, он окажется как в пустыне.
В середине ХХ века люди начали размышлять о нравственной ответственности ученых-естественников. Не всякое открытие столь нейтрально, что можно его приветствовать, не задумываясь о том, а что произойдет, если оно окажется у властителей с притуплённым совестным чувством. Современная христианская эсхатология также все настойчивее предупреждает, что человеческая история не может дать никаких гарантий против того, что современные и все более эффективные техники управления, техники контроля за поведением людей и технологии формирования массового сознания не обернутся однажды против самого человека.
Предположим, что современные демократии действительно управляются волеизъявлением большинства. Но это большинство не само вырабатывает свои взгляды, в том числе и религиозные. Убеждения, которые оно не прочь считать своими, предлагаются ему средствами массовой информации.
И здесь — еще одна черта, решительно отличающая общество “нового века” от традиционных. Информационная цивилизация делает возможной активную лепку мировосприятия людей. Не случайно “культурная революция” — это одна из первых массовых акций любого тоталитарного режима. Всех людей надо научить грамоте, — чтобы все могли читать правительственные газеты и чтобы всем могли быть промыты мозги. “Культпросвет” ставит своей целью не приобщение людей к “классике мировой культуры”, но привитие навыка к потреблению агитпроповской продукции. То есть, в конечном счете, его цель — еще более отдалить человека от той самой классики и, вырвав его из привычного течения жизни и традиционной системы оценок, погрузить в мир красных цитатников.
Через “культурные революции” ХХ века (их репетиции были поставлены в Германии и Франции ХIХ века во время кампаний по “культуркампфу” и “секуляризации”) в мир пришел новый общественный строй. Предшествовавшая история знала авторитарные режимы, контролирующие внешнюю, экономико-политическую жизнь своих граждан, но в области убеждений требовавшие лишь внешних знаков лояльности. Мир газет и “культпросвета”, мир радио и массовых партий дал возможность создать новое, тоталитарное общество. Это общество требует уже реального единомыслия.
Голос избирателей зависит от мнения средств массовой информации. А от кого зависят СМИ? Руководители телевидения и редактора газет все-таки не избираются населением. “Телезритель голосует кнопкой переключения программ”? Но он очень редко производит это “голосование” по политическим или нравственным мотивам — в основном он ищет что “поинтереснее” или “покруче”. Так что некоторый уровень первоначального вложения денег и профессионализма вполне позволяет создать телеканал с таким мировоззрением, которое в явном виде не приемлет большая часть телезрителей, но их постепенно можно приучить к новому для них мышлению52.
Почти стихийный процесс секуляризации, который идет в западном мире в течение столетий, активно подгоняется информационными элитами ХХ столетия. Еще в дотелевизонную эру Честертон подметил, что “Никогда еще не бывало, чтобы считанные люди значили так много, все остальные — ничего не значили. Газета говорит: “Страна идет за Хаммом”, а мы понимаем, что его поддержали три владельца газет”53. А, значит, механизмы “демократического голосования” никак не могут служить гарантом от прорыва к власти явно антихристианских групп.
В плане земной истории христианство проиграет хотя бы потому, что в соревновании с ТВ Церковь не может не проиграть (а такого массированного напора антихристианских сил, как сегодня, ТВ не проводило ни в хрущевские, ни в брежневские времена). Атеистическому обществу не дадут перейти в православное. Его заклинит где-нибудь на язычестве. Для этого есть масса резонов. Один из них заключается в том, что постхристианское общество не терпит, чтобы его члены близко к сердцу принимали какие бы то ни было убеждения, — особенно же церковные.
Однажды при встрече с руководителями американских протестантских миссий в России я сказал, что в России нет традиций плюрализма, в которых изначала воспитывалась Америка. Ответ был весьма неожиданным: по секрету мне потом сказали, что в Америке сегодня и нет никакого плюрализма. Ведь плюрализм предполагает уважение к убеждениям другого человека. А в американских масс- медиа высказывание убежденности, — какой бы то ни было, и по какому бы, то ни было вопросу, — считается вообще дурным тоном. Тот “плюрализм”, который складывается сегодня в Америке, один студент-христианин из Стэнфордского университета описал следующим образом: “Если я попытаюсь “навязать свое мнение”, я выйду за дозволенные рамки. К христианам проявляют терпимость, но они взамен должны соблюдать молчаливое соглашение”54. Если христианин попытается осудить гомосексуализм или аборты, его быстро поставят на место и осудят за некорректность. Те, кто придерживается сегодня “узких” христианских взглядов, имеют все меньше шансов сделать карьеру.
Общественное мнение, формируемое газетами, сегодня лишает христиан права на самозащиту. Критиковать христианство, ругательски его ругать – можно. Это “свобода слова” и “самовыражения”. Но попробуй христианин возмутиться потоком кощунств – и его поведение будет признано некорректным.
Пятого декабря в самом центре Москвы произошло странное событие. В Манеже открылась выставка “Арт-манеж’98”. Очень разные художники представляли свои творения. Одна из экспозиций казалась лишенной всякой художественной ценности: на ней были расставлены около двадцати православных икон. Все они были неавторские. Это были не иконы, писанные мастерами, а типографические изделия. Обычные иконки, которые сегодня тиражируются тысячами. Поэтому поначалу было непонятно - зачем же их принесли в зал, попасть в который мечтают многие настоящие художники?
Но к 6 часам вечера стало понятно: перед нами оказался образец того направления современного авангарда, которое предполагает, что картина должна не просто пассивно восприниматься, но вовлекать зрителя в некое действие. Исполнителями действия стали несколько 15-16 летних подростков. Само же действие состояло в том, что они на глазах у спокойно взирающей публики начали рубить и рвать иконы. И это не было непредусмотренным вторжением. Около стенда с иконами Христа и Богоматери оказался прейскурант: разорвать икону – 100 рублей. Плюнуть, растоптать и т. п. – 50 и 20 рублей. И эти деньги нужно было не платить организаторам за право покощунствовать, но, напротив, их можно было получить от них в качестве поощрения за бессовестность. Посетители были спокойны. Администрация Манежа тоже. Лишь вмешательство других художников остановило эти кощунства.
Организаторами этого надругательства была некая галлерея “Вперед” и Авдий Тер-Оганян. Стоит также напомнить, что 5 декабря по православному календарю – это праздник Введения во Храм Божией Матери…
Но по настоящему важно не то, что произошло в Манеже: “отморозки” есть всюду… Гораздо важнее иное: реакция на это событие в прессе. Светская преса это событие не заметила и не осудила. Сегодня пресса очень остро реагирует на любые оскорбительные замечания в адрес иудаизма. Однако, религиозные чувства и святыни есть не только у евреев, но и у людей, входящих в иные религиозные традиции, в том числе – в православную. Заходит речь об оскорблении национально-религиозных чувств евреев – и все выражают свое возмущение хулиганами. Но когда речь идет об оскорблении чувств православных – тут начинаются оправдания: “свобода самовыражения, свобода высказывания, авторское право...”. Но неужели не понятно, что свобода движения моего кулака начинается там, где начинается чужое лицо? И здесь совсем не важно, какой национальности и какой веры это униженное и оскорбленное лицо.
За год до манежной эскапады назад по сути такое же событие произошло еще публично, – когда по НТВ показали фильм, плюющий в тот образ Христа, который дорог для верующих. Тогда пресса встала на защиту тех, кто оскорблял. Вроде бы человеку, которому больно, принадлежит бесспорное право свидетельствовать о своей боли. Но наша странная журналистика обвинила в нетерпимости тех, кто вскрикнул от боли, и поощрила эксперименты тех, у кого атрофировалось чувство благоговения. Прошел год, и ничего не изменилось. Боль в прессе по прежнему воспринимается по партийному: если неудобство испытывают “свои”, то это повод для полномасштабной обвинительной кампании, а если боль испытывают другие, “не наши”, то боль у них и не настоящая, и, вдобавок, вполне заслуженная – но во всяком случае не такая, чтобы высказывать осуждение действиям тех, кто “социально близок” владельцам “демократической” прессы.
Кстати, в этот же день на другом конце все той же Манежной площади произошло еще одно событие, воспринимаемое православными точно так же, как действия в самом Манеже. Дума приняла постановление, призывающее поставить в центре Москвы памятник первопалачу Дзержинскому. Тер-Оганян вряд ли как-то связан с думскими коммунистами. Но Господь Промыслом Своим свел эти два события, чтобы через их совмещение лучше стал виден смысл каждого из них: “свобода” плевать на иконы однажды уже обернулась ГУЛАГом.
Именно молчание прессы по поводу кощунства в Манеже многое сказало и о нас, и о той стране, и о мире, в котором мы живем. Реакция прессы определяется политикой издания. Политика издания определяется его владельцами. Владельцы – те, кто дают деньги. А у кого деньги? Вот именно анализ мира газет и позволяет понять лучше, – чья власть. У власти люди, для которых лики Спасителя и Божией Матери не дороги, а боль христиан – величина столь малозначащая, что через нее можно переступить.
4. Гонения во имя терпимости
По меркам “нового мышления” христианин не должен отвечать на критику христианства и не должен иметь никаких сердечных привязанностей к символам и к святыням своей традиции. Более того, – по сути, он и не имеет права быть христианином. “Смотрите на вещи шире! Не связывайте себя какой-то одной определенной позицией по этому вопросу”. Плюрализм из общества должен перекочевать в каждую отдельную голову — каждый человек должен верить сразу в несколько богов. Этакий “плюротеизм”. В. Розанов по этому поводу как-то заметил, что нормативный интеллигент “утром верит в Ницше, в обед — в Маркса, и вечером — во Христа”. Честертоном подобная “широта взглядов” высмеивалась в образе Ричарда Уайта, который “недавно обрел веру, но каждую неделю менял вероисповедание”55.
До такой степени люди затерроризированны идеей обязательного “мира между религиями”, настолько пленены пропагандой их “равноценности”, что даже Инесса Ломакина, которая в своей книге описывает человеческие жертвоприношения, совершаемые буддистскими ламами, торопится сделать поклон в сторону идола “всетерпимости” и “неосуждения”: “Молодая женщина — член буддийской общины Санкт- Петербурга, прочтя часть рукописи, спросила меня: “К чему все эти ужасы, эти жертвоприношения? Буддист не сорвет травинку, благословляя все, растущее и живущее на земле. Или вы против возрождения ламаизма?”. Нет-нет, не против; любая вера сейчас, наверное, во благо. Только ламаизм — вера особая, вобравшая мудрость Степи”56. Конечно, вырывать сердца из груди живых людей — это идет “во благо человека”. Ведь карма убитого по ламаистским поверьям от этого становится лучше.
А журналист из “Огонька”, описав нравы каннибалов, живущих в Новой Гвинее, опять же считает нудным совершить жертвоприношение “духу терпимости”. Описав, как и по каким мотивам, это племя каннибалов в 1961 г. съело Майкла Рокфеллера (сына бывшего в то время губернатора Нью-Йорка), подобно тому, как в 1770 г. они схели 20 моряков капитана Кука, высадившихся с корабля на берег в поисках воды, журналист заканчивает свой очерк: “Асматы. Мужественные, бесстрашные воины, гордые люди, не покорившиеся завоевателям. Да, с точки зрения белого человека, они коварны, вероломны и кровожадны, они не признают нашей морали и нашей жизни. И все же жаль, если цивилизация когда-нибудь уничтожит их самобытность”57.
Если читатель разделяет скорбь автора “Огонька” о том, что каннибализм может исчезнуть, а в результате наш мир станет чуть- чуть менее плюралистичным — значит, он готов в жертву модной идее, в жертву идолу “плюрализма” приносить реальные человеческие жизни. Его богословское кредо “не все ли равно как верить!”, оказывается, предполагает, что не имеет значения, — что в меню у наших сограждан по планете: человечина или баранина. Конечно, — в чужую тарелку заглядывать неприлично...
Вот точно так же будет неприлично обсуждать различия между религиями, и защищать христианство в мире антихриста. О приходе лжехристианского призрака предупреждал еще в прошлом веке Хомяков: “Мир утратил веру и хочет иметь религию какую-нибудь; он требует религии вообще”.
За минувшие с тех пор сто лет ситуация изменилась: чувство безответственности, нежелание всерьез думыть и выбирать, лишь усилилось. Но сама религиозная жажда стала в людях сильнее. То, с чем флиртовали барышни прошлого века, на полном серьезе становится смыслом жизни современных людей. В течение многих десятилетий все самые модные идеологии говорили о том, что никакого “я” и никакой души нет: человек - это “совокупность общественных отношений”, “место, где язык проговаривает себя”, “эпифеномен подсознательного”…58 Человек стосковался по себе самому - и потому так готовно откликается на возвещения религий о том, что он - есть. Человек не хочет быть более маленьким, чем он есть, и в ответ на дегуманизацию школьной и газетной идеологии он ищет трансцендентную основу своего бытия - ту Инаковость, что превосходит социальность. И вот ему говорят: то, Иное, есть. Но у человека кружится голова от непривычной высоты, начинается кислородное голодание, привычные слова и навыки мышления умирают. И тут ему предлагают экзотические словеса про карму, чакры, астрал и нирвану… и хочется сразу всего. Все кажется равно “съедобным” годным к быстрому употреблению.
Именно эта форма “любой и всякой ” религиозности все навязчивее заявляет о себе в нынешней России: трудно найти школьную учительницу или журналистку, которая не заявляла бы о себе, что она нашла путь скрестить “духовность православия” с “духовной мудростью Востока”. Неколебимая уверенность советских “образованцев” в том, что всякая “духовность” — благо, внесет свою лепту в торжество “эры Водолея”...
Такая религия внутреннего плюрализма, религиозной всеядности и духовного безвкусия и станет общеобязательной религией будущего. В демократическом обществе, как известно, по вопросу о плюрализме двух мнений быть не может.
Жизнь без убеждений (по диагнозу К. Г. Юнга, такая жизнь как раз и порождает шизофрению) начинает считаться нормой. Человек же, имеющий религиозные убеждения и не готовый их менять с каждым новым газетным выпуском или при встрече с каждым новым собеседником, рассматривается как угроза для общественного порядка. Вскоре, похоже, будет считаться, что здоровым и нормальным состоянием является всеверие, тогда как исключительная верность Евангелию будет диагностироваться как одержимость “сверхценной идеей”. Соответственно, такой “одержимый” Евангелием человек будет рассматриваться как источник агрессии. Что ж, опыт ХХ века позволяет и здесь сказать, чем все это кончится. В романе Г. К. Честертона “Шар и крест” антихрист, воцарившийся в мире, “провел свой законопроект. Теперь организована медицинская полиция. Даже если вы сбежите, любой полисмен схватит вас, поскольку у вас нет справки о нормальности”59.
“Средневековые пережитки” могут быть терпимы лишь в том слуучае, если они не претендуют на исключительность, на обладание истиной. Конечно, каждый имеет право молиться и веровать, как он пожелает... Но публично высказывать свое несогласие с ясно выраженным общественным стремлением к религиозному всеединству все же нельзя. Верь, как хочешь, — но с другими верами в полемику не вступай. Точнее, даже полемику вести можно, — но только с позиций плюрализма, только для того, чтобы понудить еще одну группку фанатиков (кришнаитов там или старообрядцев) расширить свое сознание и отвергнуть те догмы их вероучения, которые могут провоцировать религиозные разделения в обществе.
Поэтому именно отношение к веротерпимому синкретизму и должно стать единственным критерием общественной и религиозной государственной политики. Если какая-то религиозная группа не демонстрирует энтузиазма по поводу совершающегося общерелигиозного “синтеза” — государство найдет способы продемонстрировать свое неудовольствие этой группой. Те религиозные движения, которые будут продолжать проповедовать собственную национальную или религиозную исключительность, будут понуждаемы к принятию более демократичной, более мягкой позиции. Мир в человецех есть высшая ценность, и дабы не допустить войны, придется развернуть такую борьбу за межрелигиозный мир, что от некоторых конфессий камня на камне не останется... “Мы должны бороться против разъединения”60.
А на то, что в синкретическом объединении кости реальных религий будут поломаны, – рекомендуется не обращать внимания. “Творческий синтез”. Хотя на деле религиозный синкретизм - это просто лиса из той сказки, где рыжая плутовка вызвалась делить сыр “поровну” между двумя малышами. Она так “уравнивала” обе половинки сырной головки, что в итоге сама все и съела… так синкретисты, заверяя, что они хотят примирить буддизм с христианством, они лишь прикрывают до поры до времени свой подлинный взгляд на мир: именно их доктрину и должны принять как христиане, так и буддисты. Как уже в древности сказал блаж. Августин о подобных “примирениях”: “Хвалят Христа, чтобы придать большую вероятность своим хулам на христиан” (Августин. О граде Божием. 19,23).
24 ноября 1909 года состоялось заседание Религиозно- философского общества, посвященное теософии. После доклада председателя Теософского общества А. Каменской, выступил Вяч. Иванов: "Желание непременно и во что бы то ни стало все соединить, несомненно, сопряжено как всякий синкретизм с большой опасностью. Мы можем не оставить неискаженным ни одного из этих учений, если мы так неметодично, так просто субъективно будем смешивать одно учение с другим. Теософическое общество являет при ближайшем рассмотрении черты, которые обличают притязания Теософическое общество выступить в роли церкви. Итак, я бы спросил: церковь Теософическое общество или не церковь. Это вопрос решающий. Если это церковь, тогда, следовательно, она либо отдельная от других религиозных общин община, либо церковь, объемлющая собой как нечто высшее все другие частные церкви - низшие, потому что они представляют собой неполноту истины; и это последнее утверждение заставляет всех, кто знает иную церковь, отвратиться от Теософическое общество, как только они поймут, что последнее приписывает их "церкви" значение относительное и служебное. И это надо выяснить, чтобы дать возможность свободно выбирать между Теософическим обществом и церковью. Не может христианин одновременно принадлежать церкви христианской и внехристианскому союзу, утверждающему себя как церковь... Теософы говорят, что необходимо уничтожить искусственные рамки... Но христианство не согласится признать свою ограду искусственным ограждением. Если церковь ограждает себя от вторжения посторонних тел, то это суть темные тела; она не хочет, чтобы они мешали: тогда истинное тело пропадет. Это не дух фанатизма, это радость за обретенную жемчужину; так именно как радость обретенной жемчужины, должно быть и христианство для христиан, и не должно говорить о так радующемся, что он фанатичен”61.
Мысль Д. С. Мережковского была подобной: “Выслушал я сегодня этот доклад (Каменской – А. К.) и все-таки у меня осталось - как Бодлер говорит - мрачное нелюбопытство; не тянет меня туда. Некоторые интонации возбуждают во мне неистовство, желание говорить вещи нетерпимые, фанатичные... Прекрасная речь В. Иванова мне кое-что выяснила, и тяжесть гнета моей вины с моей души сняла хоть отчасти... Теософы беспощадно любезны и всех принимают в свои объятия, и я подвергаюсь участи попасть в их объятия, но я не желаю подвергаться этому, и, может быть, если я начну действовать, то смогу возбудить с их стороны некоторое деятельное отталкивание... Нет ничего опаснее для христианства, чем буддийские переживания, отрицающие "Я". Мне представляется теософия явлением совершенно враждебным христианству. Вячеслав Иванович спрашивает так это или не так. Думаю, что предлагать этот вопрос теософам бесполезно: они будут всегда отвечать, что не так, что они на самом деле с христианством согласны и тут начинается безнадежность. Вот что существенно: христианство об этом (о возможности всеобщего спаения) всегда молчит, а теософия на своем знамени написала "все спасены, все прощены, не бойтесь". Христианство по существу трагично и пессимистично, оно говорит: "бойся, страшно, неблагополучно"… Все, что говорит "успокойся", мне кажется каким-то ядом, ядом паралича, который уничтожает самый нерв религии. За маской теософии скрывается дух небытия, как и за маской социал-демократической религии - уничтожение личности, ибо самое ненавистное для духа небытия есть лицо, и всеми силами они стараются разрушить это лицо миллионами величин, пролетающих перед нашими глазами. И вот, одна из этих бесчисленных величин - это Теософическое общество, ложная церковь... Когда я читаю теософские книги, меня всегда это поражает: люди говорят вдохновенно, я виду что они горят, но когда я начинаю думать об этом, то я вижу, что-то общие места. И теософия - это вдохновение общих мест. И думается: люди так оголодали, что бросаются на кору... Теософы, может, и добрые христиане, но тайны, куда их ведут, они не знают”62.
Тогда все сказанное философами не помешало секретарю Теософического общества М. Лодыженскому заявить: "Возможно, быть истинным христианином и истинным теософом"63. Вскоре, правда, и он разобрался в том, сколько же фальшивок циркулирует по теософской литературе, и написал “Мистическую трилогию”, в которой показал несовместимость индийского духовного пути и христианского64… но и сегодня все больше становится людей, которые ищут “духовности” и не знают, куда же ведут их оккультные проповедники.
А ведут они к будущему, которое уже было. Древняя языческая империя уже готова была включить Христа в свой официальный “пантеон” — наравне с богами и божками других племен (и статуя Христа действительно в конце III века появляется на некоторое время в римском Пантеоне). Те гонения были совсем не похожи на советские. Рим готов был терпеть христианство при знаках внешней лояльности. Он ничего не имел против веры во Христа, он лишь требовал присоеденить к ней свое суеверие. Советская идеология как раз не требовала компромисса, — она хотела именно уничтожить веру в Бога и во Христа. На этот раз, скорее церковные иерархи предлагали гонителям римский вариант компромисса: мы будет христианами в храмах и советскими людьми вне них. Подобный компромисс возможен с государством, которое само не считает свои государственные церемонии религиозными. Но не так было в Риме: та империя относилась к себе с религиозной серьезностью. И христиан древности не устроил компромисс в вопросах религии. Они отказались от участия в религиозных государственных церемониях. В частности — отказались от воздания божеских почестей императорам. Отказ от религиозного “плюрализма” оказался наказуем: Империя вступила в трехсотлетнюю борьбу с Церковью65.
Христианство победило. Но прошли века. И незаметно все опять начало меняться. Годами и столетиями труд многих “субъектов исторического процесса” приближал момент, когда в истории христианского человечества произойдет решающая подмена — и произойдет она так, что будет уже почти незаметной...
Так можно ли надеяться, что будущее общество, подобно римским гуманистам (вспомним, что одним из гонителей был “философ на троне” – Марк Аврелий) не предложит решительных мер для проповедников “расовой, религиозной, национальной исключительности”? Поскольку “фашизмом” названа проповедь “национального и религиозного превосходства”, где гарантия, что священник, в Неделю Торжества Православия произносящий слово о том, насколько богословски глубже и человечнее православное почитание иконы, нежели протестантское иконоборчество — не будет привлечен к ответственности за “пропаганду фашизма”? А если священник скажет, что христианину нельзя ходить на уроки тантризма и на сеансы пробуждения “силы кундалини” — арестовывать, очевидно, надо будет прямо на месте.
В принятом в 1997 г. российском “Законе о свободе совести и религиозных объединениях” есть ст. 3,5, которая таит в себе серьезную угрозу. Эта статья гласит: “Никто не обязан сообщать о своем отношении к религии, и не может подвергаться принуждению при определении своего отношения к участию или неучастию в богослужениях”. При желании эту статью можно истолковать так: В православный храм придет кришнаит и пожелает принять Причастие. Если священник спросит его “како веруеши” – он сможет процитировать Закон: “Никто не обязан сообщать о своем отношннии к религии”. А если священник все же не допустит его к Причастию, – он может продолжить цитату: “никто не вправе принуждать к неучастию в богослужениях”. А затем – подать в суд. Суд установит, что священник нарушал закон не по своему собственнному желанию, а потому что так предписывают правила Церкви, – и вот уже основания дли запрета на деятельность всей Православной Церкви. Конечно, Дума принимала этот закон без мысли о гонениях на Православие. Но возможность такого, антицерковного прочтения закона все же не закрыта.
И тут появляется повод заметить, что в сознании многих православных публицистов есть некоторая непоследовательность и противоречивость. Требования “принять меры” против деятельности сект плохо уживаются с убеждением в том, что ныне предантихристовы времена. Дело в том, что если времена действительно предантихристовы – то мы должны готовиться к гонениям на нас самих, а не провоцировать гонения на других. Пора уже задумываться над тем, не обернутся ли “меры”, которые мы просим ввести против сект, против нас самих.
Например, православная пресса поддерживает идею запрета на деятельность “Свидетелей Иеговы”. Законное основание для этого есть: согласно ст. 14,2 религиозная организация может быть ликвидирована в случае, если она “склоняет к отказу по религиозным мотивам от оказания медицинской помощи”. Свидетели Иеговы запрещают переливание крови – и потому на их совести действительно немало смертей. Но при всех наших дискуссиях с иеговистами нам пора, кажется, хотя бы краешком глаза держать в поле нашего зрения вопрос: а не обернутся ли наши доводы против нас самих? А если против православных государство начнет применять репрессивные меры за наш отказ от каких-либо методов лечения? Мы видим, что медицина стремительно становится все более и более оккультной. Экстрасенсы получают государственные лицензии. Так если однажды участковый терапевт пошлет православного на прием к “биоэнергетику”, а он не захочет отдаться колдуну в белом халате, – не привлекут ли его и нашу Церковь за это к судебной ответственности?
Кроме того, уже есть статьи законов и кодексов, позволяющие преследовать религиозные организации за “нарушение общественной безопасности” и “разжигание религиозной розни” (ст. 14,2).
Удивительна эта настойчивость требований “примирения религий”. “На сегодня религиозный ренессанс — самая страшная и неоцененная опасность из тех глобальных опасностей, что нас подстерегают... Собственно в этом и состоит роль религии в истории, она канализирует агрессию, направляет ее”66. Из слов достопочтенного психоаналитика следует, что религия имеет дело только с агрессией, и агрессия в человеке исчезнет, если ее направить против самой религии... И даже опыт советской агрессии против религии ничему не научил этого кликушу антихриста. Похоже, его личная ненависть к Евангелию столь велика, что позволяет не замечать очевидного.
Сегодня вокруг нас уже немало таких посланцев будущего — людей, живущих с сознанием, которое станет массовым и господствующим в некотором будущем веке, в веке Антихриста... Аналогичный назаретяновскому страх испытывает и Г. Рормозер, бывший советник Й. Штрауса. “Как Вы можете оценить современную религиозную ситуацию в России?”- спрашивают его. В ответ мы слышим, что г-н советник более всего обеспокоен возрождением Церкви в России: “Кое-что мне бросилось в глаза. В последние два года на экране телевизоров мы видим изображения, вызывающие на Западе, и, прежде всего в Германии, чувство растерянности. Для нас немыслимо, чтобы в таком большом городе как Санкт-Петербург, десятки и даже сотни тысяч людей со свечами в руках маршировали вслед за патриархом... Многое будет зависеть от того, сможет ли ортодоксальная церковь действительно восстановить и утвердить свое исключительное и монопольное правопритязание. Если сможет, то это приведет к роковым последствиям”67. В мире наркотиков и насилия, в мире войн и обезличивания, в мире потребления самая страшная угроза оказывается именно религиозной… почему?
Ответ я нахожу у Льюиса: ““Ведьмы, Ваше Высочество, всегда хотят одного и того же, но в разные столетия они действуют по- разному”, — говорит доброе существо, названное “кваклем” в “Серебряном кресле” К. С. Льюиса. А в “Письмах Баламута” другой персонаж Льюиса — богатый опытом бес — говорит о тактике этих действий: “Мы направляем ужас каждого поколения против тех пороков, от которых опасность в настоящий момент меньше всего, и направляем его одобрение на добродетель, ближайшую к тому пороку, который мы стараемся сделать свойственным времени. Игра состоит в том, чтобы они бегали с огнетушителями во время наводнения и переходили на ту сторону лодки, которая почти уже под водой. Так мы вводим в моду порицание энтузиазма как раз в то время, когда у людей преобладает теплохладность и привязанность к благам мира. В следующем столетии, когда мы наделяем их байроническим темпераментом и опьяняем “эмоциями”, мода направлена уже против элементарной “разумности”. А когда все люди готовы стать либо рабами, либо тиранами, мы делаем главным пугалом либерализм”.
Так вот, сегодня “пугалом” оказывается религиозная серьезность и верность своей духовной традиции. Ленивый релятивизм, напротив, считается нормой поведения и мысли. И в дни, когда человек старательно пытается не заглядывать за грани земного бытия, всякая серьезная попытка говорить о “сроках и временах” и о конечной трагедии мира оказывается, конечно, фанатизмом.
Впрочем, то, что надлежащие “рекомендации” и указы есть, еще не означает, что они немедленно начнут применяться против христиан. Закон театра гласит, что если на сцене в первом акте вешается ружье, то в третьем оно обязательно должно выстрелить. Но все же — в третьем, а не обязательно в конце первого же действия. Так и с историей христианства. Если “новый мировой порядок” сложился и объявил “войну религиозной нетерпимости” (вот уж поистине “страшнее кошки зверя нет” — это в секулярном обществе, в обществе поголовного житейского материализма начинать борьбу с “религиозным фанатизмом”!!!) — рано или поздно дойдет до арестов.
Ружье для расправы с “христианскими фанатиками” уже почти готово. Какой сейчас акт? Не знаю. Может быть, первый, а может, уже начало третьего. В конце концов, даже собранное и вывешенное на сцену ружье не обязательно должно стрелять даже в третьем — может быть, пьеса рассчитана на пять актов.
В 1900 г. Владимир Соловьев видел только, как начинают создаваться фабрики для производства деталей будущего “ружья”. Самого “изделия” еще не было. Россия, да и западный мир внешне продолжали оставаться христианскими. Пресса еще только перешла в руки “антисистемы”. Еще только начинали складываться нынешние нормы “политической корректности”. Об одной из них очень точно сказал Лев Толстой М. Горькому по поводу В. Короленко: “Он верит, да только боится атеистов...”68. У Короленко, кстати, действительно были поводы убедиться в силе атеистической цензуры в формально православной Росисии: “Я помню одну лекцию в Историческом музее в Москве, где лектор, излагая учение известного астрофизика аббата Секки, привел параллельно места из его книги "Единство физических сил" и руссокго перевода этой книг, изданного Павленковым. В переводе оказались исключенными все места, где автор, замечательный ученый, но вместе иезуитский аббат, допускал непосредственное влияние Божества на основные свойства материи, как тяготение. Когда я передал об этой лекции Павленкову, он усмехнулся и сказал: "Еще бы! Стану я распространять иезуитскую софистику"”69.
Но еще впереди были те годы, когда вся страна будет зубрить: “Всякий боженька есть труположество… всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимая мерзость, самая гнусная мерзость”70. И все же еще в июне 1900 г. Соловьев говорит В. Величко: “Я чую близость времен, когда христиане будут опять собираться на молитву в катакомбах, потому что вера будет гонима, — быть может, менее резким способом, чем в нероновские дни, но более тонким и жестоким: ложью, насмешкой, подделками, — да и мало ли чем еще! Разве ты не видишь, кто надвигается? Я вижу, давно вижу!”71.
“И тогда явится обманщик мира, наподобие Сына Божия” (Учение 12 Апостолов). Он не будет бороться явно против Христа, он не будет явно хулить Его. Он будет расточать иудины поцелуи в Его адрес: “Великий Учитель”, “Мой славный предшественник”, даже “Я — в моем прежнем воплощении”...
Главное различие Христа и его антипода с богословской точки зрения в том, что путь Христа — это путь кеносиса, умаления: “Он уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек” (Фил. 2,6-7). Но в системе “Нью-эйдж” “Спаситель” считается продуктом восходящей эволюции самого человека. Он возвестит, что принес спасение исходящее не от Бога, но от мира. Он построит “сотериологию снизу”, которую противопоставит христианской “сотериологии благодати”. Поначалу он будет выказывать знаки почтения к христианству, но, в конце концов, сам сбросит маску и явит себя как “противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею” (2 Фес. 2,4). Он преподнесет себя как вершину эволюции человечества, как мирового гения, всем обязанного только самому себе, своим трудам и усилиям.
Он потребует вполне серьезного отношения к его религиозной миссии. “Поклонятся ему все живущие на земле” (Откр. 13,8). Если кто не будет принимать его образ мысли (“печать на челе”) и предлагаемый им образ жизни (“печать на деснице”) — во имя мира и согласия будет “убиваем всякий, кто не будет поклоняться образу зверя” (Откр. 13,15)72.
Тайной числа 666 я не собираюсь заниматься. Мне кажется, здесь нет тайны. Антихрист поставит на своей деятельности такой знак именно потому, что так сказано в Откровении. Хотя бы просто в порядке цинизма. Ведь число уже перестало быть страшным. Его использование скорее свидетельствует просто о “широте взглядов” того или иного деятеля, о том, что он поднялся над предрассудками73. Так разве интересующий нас персонаж не будет более всех свободен от “предрассудков”? Вот написала христианская газета, что оккультизм — это антихристова идеология, и Владимир Авдеев (вообще- то именующий себя “зороастрийцем”) радуется — “В такой компании не скучно. Мы еще, чего доброго, объявим конкурс “Антихрист года” и если нас так боятся, то отчего же не покрасоваться этим скандальным титулом?”74.
Сам Авдеев — не более чем полуобразованный хулиган, но факт очевиден: оккультная литература постепенно приучает людей к тому, что те символы, которые в христианстве являются однозначно темными, упаковываются в радужные обертки. Когда они сочтут, что их время пришло, “президент земного шара” найдет способ продемонстрировать три заветные цифры. В конце концов, апостол Иоанн дает знак для того, чтобы по нему опознать антихриста, а не для того, чтобы получше замаскировать его. И если именно по этим цифрам можно будет определить антихриста, — это должен будет суметь сделать любой христианин, даже несведущий в криптографии.
Но с одной мыслью Авдеева я согласен. Он говорит, что “христианский Запад потерял чувство духовной ревности и элементарный инстинкт религиозного самосохранения”75. То же самое можно сказать и о России, где правит невиданный в истории бал “чужебесия”.
И этот плюрализм, это “расширение религиозного кругозора”, еще обернется кровью для христиан. Тот же Авдеев “день Икс” назначает на весьма определенную и близкую дату: “В 2004 году начинается наша эра — Водолея. Сам астрологический знак красноречиво говорит за себя, ибо удерживает в руках два сосуда с водой, живой и мертвой, балансируя уровень ее в обоих. Уж не потерпит он и Единого Бога”76. Итак, до эпохи тотального плюрализма осталось меньше десяти лет. Дальнейшая программа логична: “Если цифрами обозначить монорелигии по времени их возникновения (1 — иудаизм; 2 — христианство; 3 — ислам), то цели истребления будут расположены в следующем порядке: 2-1-3. Это будет происходить потому, что на сегодняшний день нетрадиционными религиями и мировым рационализмом уже накоплен огромный опыт по борьбе с христианством, да и само оно за последние двести лет уже успело порядком привыкнуть к гонениям... Настало время повалить макеты картонных кумиров и вернуться к состоянию исходного первозданного благоденствия, а космическая эра Водолея поможет нам в этом... Не беспокойтесь, речь не может идти не только о прощении, но даже о пощаде”77.
Авдеев не “водолейный экстремист”; он просто считает, что уже можно не притворяться.
Во всяком случае, очевидно, что “новый мир” будет контролировать взгляды людей, направляя их в сторону от христианства.
Ситуация складывается как будто парадоксальная: понятно, что “общество потребления” выступает против христианства. Но зачем же ему при этом еще и насаждать языческие религии? Здесь могут быть два мотива.
Первый: у людей, которые будут в предантихристовы годы контролировать течение истории, будут личные счеты с христианством. У них будут свои, личные поводы для особой ненависти именно к Евангелию и, соответственно, к тому, чтобы заменить Евангелие чем угодно. Это люди, которым на христианство, несмотря на всю их кажущуюся светскость, “обидно дьявольски”78.
Второй мотив может быть экологическим. Нынешний уровень потребления и отравления природных ресурсов Земли не может быть долгим. Даже если отрезать от него большую часть человечества, не допустив ему дойти до стандартов потребления, принятых в Западном мире, все равно рано или поздно придется вводить ограничения. В литературе поговаривают о возможности т. н. “экофашизма”: ради решения глобальных экологических задач некие транснациональные органы власти возьмут под свой контроль и деятельность национальных правительств (бессильных справится с экологическими проблемами в силу глобальности последних) и отдельных корпораций и даже частных лиц. Речь пойдет о принудительном аскетизме. Чтобы снизить уровень потребления – нужно снизить уровень притязаний. Но человек не может долго ограничивать себя в настоящем ради блага будущих поколений. Коммунистический аскетизм, строившийся именно на этой мотивации, долго не просуществовал. Отбирая у человека что- то, надо ему что-то дать и взамен. Если у людей отбираются телесные радости, надо дать им радости иного порядка – психологического. Чтобы ограничить материальные притязания людей, лучше дать им дешевый и эффективный способ самоудовлетворения. Тут и пригодится старина Маркс со своим пониманием религии как “опиума народа”.
И вот на рынке религиозных услуг обнаружится, что традиционное православие не в состоянии конкурировать с новыми и технологичными религиозными поделками. Путь, который православие предлагает для достижения духовной радости, долог, труден и нетехнологичен. Нет в православии инструкций на тему, как увидеть духовный свет в течение одной недели упражнений. А в неоязычестве такие инструкции есть79. Некая Урсула Лоренц, проповедница “нью эйдж”, так пояснила отличие рекламируемого ею продукта от традиционных религий: в традиции “путь к вершинам духа и физической гармонии связан с отречением от всего, что составляет жизнь современного человека. А Нью Эйдж предлагает такую систему тренинга и работы над собой, которая позволяет достичь той же степени совершенства, не требуя никакого отказа от обычной жизни80”. Короче - быстрорастворимая нирвана и карма-кола в одном флаконе. Системы рейки и ребефинга, курсы различных медитаций и йог позволяют приобщиться к “духовному” в кратчайшие сроки (ведь серьезной покаянной перекройки внутренного, нравственного мира при этом не требуется: просто научись дышать и концентрироваться).
И если однажды центры власти перед угрозой экологического обвала решат сократить производство, им придется проводить это сокращение так, чтобы не вызвать бунта населения обвалом потребительского материального рынка. Чтобы бунта не было – нужно увлечь людей чем-то другим. Христианство же, во-первых, малосимпатично самим властителям, во-вторых, оно не сможет дать быстрого и массового эффекта. Что ж – в запасе уже есть сотни отработанных технологий промывки мозгов и “окончательного просветления”.
Но это – не более чем гипотеза. Но нечто можно предположить с уверенностью. Можно почти точно указать, как произойдет решающий акт отпадения от христианства к магии. Прилетят “инопланетяне” и объявят, что Христос был одним из них (пожалуй, даже не самым лучшим и умелым). Облекаться плотной материей духи умеют. Явиться в образе дракона или прелестной девицы не составляет для них труда (вспомним “Искушения преп. Антония Великого”). Почему же им не принять вид мирных, замечательных, мудрых “зеленых человечков”?81 И почему бы при этом не сказать о том, что они и есть те самые “космические иерархи”, что время от времени учили человечество добру-разуму?
Открытие НЛО и иноземных “цивилизаций” несомненно, дискредитирует Откровение в сознании многих людей. Но если ставка такова — то поиски “инопланетян”, то есть нечеловеческих форм разума неизбежно увенчаются успехом. Ведь у Христа, как мы помним, в космосе слишком много врагов. И воздух — это именно их стихия82.
И они с радостью исправят Библию и дадут новый способ ее прочтения. И укажут новых “Махатм”, которых они будут вразумлять через своего “Царя Мира”. И начнется соревнование с Евангелием. Христос насытил пять тысяч хлебами? — Я сто тысяч накормлю! Христос ходил по морю? — Я полечу по воздуху! Христос трех мертвых воскресил? — Я устрою сеанс массового опустошения кладбищ! Галилеянин утверждал, что “Царство Мое не от мира сего”? — Ну, мое- то царство тоже не с земли, но я и земную власть приемлю и ничтоже вопреки глаголю. Христос воскрес? — А я и не собираюсь умирать!
И — как обещает Библия, этого поругания не потерпит Творец. Три с половиной года проповедовал Спаситель. Его зеркальное отражение — антихрист — будет открыто править три с половиной года (1260 дней — Откр. 11,3). И среди христиан произойдет величайшее разделение: на тех, кто примет печать Зверя и тех, кто спасет свою душу — ценой изгнания и скорби.
В начале этих последних дней на земле воцарится всеобщий мир — тот мир, о котором Христос не молился... Мир — за счет самого Христа. В преддверии этих дней мы вспомним слова протопопа Аввакума: “Видим убо, яко зима хощет быти, сердце озябло, и ноги задрожали”...
5. Эсхатологическая этика
А затем нам надо будет исполнить уроки эсхатологической этики христианства. В эти дни надо будет вспомнить совет мудрого рыцаря, который вестник передает последнему королю в последний час “Последней битвы”: “Я был с ним в его последний час, и он дал мне поручение к Вашему Величеству — напомнить Вам, что миры приходят к концу, а благородная смерть — это сокровище, и каждый достаточно богат, чтобы купить его” (К. С. Льюис. Хроники Нарнии). Эсхатологическая этика (которую Шарль Пеги, называл “этикой героического пессимизма”) знает, что в плане земной истории христианство проиграет. Но речь идет о защите некоей метаисторической истины. И потому рыночная эффективность (что я с этого буду иметь?) — не последний критерий. И количество газетных батальонов и университетских когорт, мобилизованных пророками новой религии “веротерпимости” — не последний аргумент.
В конце концов, так уже однажды было с христианами:
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
Тем верней, неизбежнее чудо.
(И. Бродский. Рождество 1972).
Впрочем, рассуждениями на апокалиптическую тему я всего лишь пробую пояснить свою убежденность, что за теософией и оккультизмом (пусть даже в иных формах и с иными самоназваниями) — будущее. Другое дело, что я придерживаюсь той же позиции, что и профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии архим. Михаил, который, в годы первой мировой войны, обращаясь к материалистам и атеистам в своей публичной лекции, говорил: “Вы победите, но после всех победителей победит Христос”.
Или, как о том же сказал Анри де Любак: “Нам не было поручено сделать так, чтобы истина восторжествовала. Нам было поручено всего лишь, свидетельствовать о ней”83. Кстати, греческое слово “martiros”, буквально значащее “свидетель”, в русский язык вошло как — “мученик”, ибо именно так — “свидетелями” — называли в Древней Церкви людей, принимавших смерть за свою веру.
Здесь — очень важная сторона христианского сопротивления антихристу. Здесь — ответ на вопрос о том, какими средствами мы можем противиться апокалиптическому Зверю.
13 глава Апокалипсиса говорит о двух зверях: один выходит из моря, другой из земли. Прот. Сергий Булгаков полагает, что первый выходит из Римской империи (Средиземноморье), а второй — из Азии. Совмещая эти два символа вместе, можно сказать, что антихрист совмещает западное, римское умение административного контроля и организации общества с владением восточным оккультизмом84. Эта его мысль может найти свое подтверждение в тех пророчествах ламаизма, которые увязывают всемирное торжество ламаизма с появлением таши- ламы Панчен Римпоче (Великое Сокровище Мудрости). Это Сокровище должно воплотиться “в стране иноземцев и, появившись, как великий победитель, разрушит своей могущественной рукой все ошибки и все невежество веков”85. Так что не только Булгакову приходила мысль о том, что реставратор язычества в Европе должен черпать свое вдохновение из глубин Азии.
Блаватская даже конкретизирует (почти в стиле “Трех разговоров”) последний акт мировой истории: “Тогда, возможно, наступит новое вторжение Атиллы с далекого Востока. Однажды миллионы людей из Китая и Монголии, язычников и мусульман, снабженных всеми наиболее смертоносными видами оружия, изобретенными цивилизацией, и усиленные Небожителями Востока, при помощи инфернального духа торговли и любви к прибыли на Западе, и, кроме того, хорошо обученные христианскими человекоубийцами, — ворвутся и захватят разлагающуюся Европу, подобно неудержимому потоку”86.
Эти панмонголические “триллеры” были естественны в XIX веке, когда казалось, что язычество лишь извне, лишь силой оружия может покорить Запад. Сегодня очевидно, что для новой паганизации нет никакой нужды в вооруженном нашествии Востока.
Антихристу, родившемуся на Западе, Церковь не сможет помешать использовать западное, светское орудие господства. Даже католики уже не могут всерьез влиять на политический климат в западных странах. Протестанты слишком раздроблены. Православные вообще никогда не имели вкуса к большой политике.
Но Церковь может и должна сопротивляться его оккультной власти. Именно потому, что слишком много было выше говорено о технологической, земной, рациональной основе власти антихриста, стоит подчеркнуть, что она будет опираться не только на эти человеческие и понятные рычаги. Сводить власть антихриста к компьютерным, рекламным и психоаналитическим технологиям – это, значит, заниматься профанацией. Той самой профанацией, которой занимались либерально-рационалистические критики Евангелия в прошлом веке. Они пробовали чудеса Христа объяснить с помощью земных причин, а сегодня порой даже православные пробует объяснить чудеса антихриста с помощью причин столь же заземленных. Но он действительно будет “сводить огнь с неба”. Чудеса могут быть черными. И не всякое антихристово чудо есть просто технологическикй фокус и подделка. Поэтому, с одной стороны, не надо питать слишком много страхов перед лицом новых технологий (в т.ч. компьютерных), и, с другой стороны, поэтому же стоит особенно помнить о том таинственно-благодатном покрове, который Церковь расстилает над своими верными.
Мы можем и должны сопротивляться тем, кого Блаватская именует “Небожители Востока”. “Наша брань не против крови и плоти, но против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных” (Еф. 6,12).
Мне кажется, в этой мысли Апостола важно отметить, что войну Церковь ведет не с “мироправителями века сего”, но с “мироправителями тьмы века сего”. При первом варианте Церковь превращалась бы в банальную диссидентствующую структуру. Во втором случае она противостоит не “веку сему” как таковому, но той духовной тьме, которую насаждают антихристианские “мироправители”. И потому христиане победили Нерона не референдумами и не созданием “правозащитных” движений. Они не писали обличительные памфлеты о злоупотреблениях римской бюрократии и об ущемлении прав окраинных народов Империи, не пикетировали Римский Сенат. Церковь победила молитвой и твердым, мученическим (а, значит, благодатным) исповеданием формулы: “Нет Господа, кроме Христа”.
Призывы к политическому сопротивлению и сегодня почти бесполезны. Политический опыт у врагов Церкви явно больше, чем у ее иерархов. Кроме того, борясь со злом, очень легко заболеть его же болезнями. Например, борясь с бытовым магизмом, противопоставить ему “православный магизм” (раз у меня соседка балуется “наведением порчи”, буду поминать ее каждый день за упокой). Да и просто внешний активизм сопротивления может привести к внутреннему ожесточению и даже гордыне (“Я — борец за Истину!”). Этим, я полагаю, и мотивируются неожиданные и трезвые слова. Св. Игнатия Брянчанинова: “Не покусись немощною рукою твоею остановить всеобщее отступление”.
А значит, не следует ли и христианам расслышать в последние дни Божие предупреждение: “Не бойтесь и не ужасайтесь множества сего великого, ибо не ваша война, а Божия” (2 Пар. 20,15). И все же Израиль не услышал этого предупреждения и совершил ошибку: он нередко отождествлял победу Божию со своей победой. Эту ошибку и мы повторяем постоянно. Не “наша вера”, не “наши идеи”, не “наша Церковь” победит. Победит Бог. И дай Бог нам при этой Его победе быть рядом с Ним87. Дай Бог, чтобы средоточие нашего жизненного пульса, наших упований, нашей любви и стремлений было рядом с Богом, было схоже с тем миром, который Бог создаст тогда. Но это — не наша победа. И молиться надо о пришествии Его Царства, а не нашего господства.
Во втором веке св. Иустин Мученик специально говорил, что не во власти христиан прекратить гонения на Церковь: “Гонения будут продолжаться до тех пор, пока приидет Господь и освободит всех”88.
Но можно ли вообще будет выстоять в условиях, когда тысячелетнее пленение сатаны кончится и “сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщат народы” (Откр. 20,7)? Если и сейчас, когда, по учению Церкви, сатана скован, духовная жизнь в нас еле теплится, то что же будет при его высвобождении?
Здесь мы встречаем вопрос, который очень важен для понимания самой сути христианства. Дело в том, что православная традиция, отвергнув доктрину хилиазма (т.е. представление о том, что “тысячелетнее царство Христа” будет осуществляться видимым образом и уже после победы над антихристом и после воскрешения всех праведников), говорит, что в Царстве Христовом находится всякий человек, если только он признает именно Христа своим Царем. Если человек уцеломудрил свой внутренний мир и все свои импульсы подчинил желанию быть со Христом – то Царствие Божие уже достигло его, оно уже внутри его сердца. Этот человек может быть нищ, гоним, оскорбляем – но все равно он уже вне царства века сего. Той частью своей жизни, которая им самим расценивается как самая главная, он уже вне мира, регулируемого конституциями, указами и налоговыми кодексами. Царство Божие уже на земле (хотя и не на всей земле, но только в некоторых душах, и то не во все минуты их жизни). Есть некоторая неясность в вопросе о том, когда именно начинает осуществлять себя на земле это Царство Божие: с момента Боговоплощения; от начала проповеди Христа; со дня принесения Им Его жертвы, с пасхальной ночи, или со дня Пятидесятницы… Но важнее для человека уяснить, в каких отношениях будут Царство Христа и владычество антихриста. Продлится ли Царство Христово на земле до момента Второго Пришествия Спасителя и окончания истории, или же оно будет изгнано с лица земли воцарившимся врагом? Можно ли считать, что и дни апостасии, дни антихриста – тоже являются днями “тысячелетнего Царства Христова”?
Это вопрос о природе власти Христа, о сущности Его царства. Соответственно, это вопрос и о степени защищенности христианина Христом. Блаженный Августин (О граде Божием. 20,23) поясняет: “тысячелетие” Царствия Христова и “тысячелетие” заключения сатаны не совпадают: и после высвобождения сатаны, Царство Христа продолжится в верных душах. Ведь если и сейчас человек не может противостоять греху без помощи Божией – то тем более не сможет он бороться без помощи Бога во времена, когда власть искушений окрепнет89. Более того – поскольку и враг будет сильнее, то и помощь, оказываемая Богом христианам, станет больше. А потому – “что же после этого мы в сравнении с теми святыми и верными, которые будут в то время? Для испытания их получит свободу такой враг, с которым мы, когда он связан, боремся с великими опасностями!” (О граде Божием. 20,8). Тут же блаж. Августин высказывает надежду на то, что даже миссионерство будет продолжаться в те последние три года; к Церкви будут приходит те, кто познает истинный лик антихриста и правоту библейских пророчеств о нем…90
Но для этого нужна, будет такая решимость, такое умение мгновенно и навсегда переходить от неприятия и сомнений к служению и жертве… В этом смысл слов Спасителя: “Молитесь и просите, чтобы не случилось бегство ваше зимой или в день субботний” (Мф. 24,20). По изъяснению преп. Ефрема Сирина, эти слова призывают нас к молитве о том, чтобы последние искушения не должны нас застать во время праздности (зима для крестьянина – время отдыха от рабюот, а суббота – день покоя) и во время духовного бесплодия91. “Горе же беременным и питающим сосцами в те дни” (Мф. 24,19). Душа, еще только недавно зачавшая от веры и еще не родившая добрые дела, еще не укрепившаяся в жизни во Христе, может утратить начатки веры. И если вера уже привела к первым, но еще слишком малым плодам –тоже велика опасность отречения и предательства. И это будет сугубое горе: ибо одно дело язычник, никогда не бывший христианином или материалист, а другое дело – тот, кто почувствовал правоту Евангелия, и все же не выдержал, отрекся…
От христиан в “эру Водолея” прежде всего требуется просто выстоять. Вопреки всему не отречься от Христа словом, делом, мыслью и не участвовать в оккультных играх. Мученик — это не только тот, кто идет на плаху. Если у христианина рак, и врачи бессильны, но родственники уговаривают его сходить к “потрясающей целительнице”, в случае отказа он приимет поистине мученический венец. Если директор завода увлекся сайентологией и заставляет медитировать по утрам всех подчиненных, уход с работы — это тоже исповедание Христа. Когда по всем каналам Евровидения будут показывать “пришельцев”, низводящих огонь с неба и трактующих Евангелие с тчоки зрения “космической философии”, а христианин будет упрямо повторять в своем сердце “Символ веры” — это тоже будет исповедничеством. Если кришнаит с улыбкой предлагает христианину на улице пирожное-прасад (то есть пищу, ранее принесенную им в жертву Кришне), и христианин найдет в себе силы вопреки возмущению окружающих отказаться от угощения идоложертвенным (см. Деян. 15,29) — и это будет актом сопротивления “мироправителям тьмы”.
Так сбудется предсказание древних преподобных Отцов о последних временах: “нашего дела не будут иметь те люди, но придет на них искушение и оказавшиеся достойными в оном искушении окажутся выше нас и отцов наших”92. Посту и молитве первых христианских подвижников не смогут уже подражать христиане последних времен. И все же эти не-постники, не-молитвенники, не- аскеты по предсказанию древних будут облечены в Небесном Царстве венцами большими, чем монахи иных времен, — если просто сохранят веру и не осквернят души идолами.
Итак, Библия кончается Апокалипсисом, а Апокалипсис на грани человеческой истории прозревает не Царство Христа (здесь, на земле: в жизни, в политике, в культуре, в отношениях между людьми) — а царство антихриста. Христос, говоря о признаках своего. Второго пришествия, о признаках конца истории и конца света, находит для апостолов только одно утешение: да, будет тяжело, но утешьтесь тем, что это — конец. Это ненадолго93.
Сейчас христиане взяли в привычку молиться об отсрочке конца. Но Апокалипсис и вся Библия завершаются призывом: “Ей, гряди Господи Иисусе!” И в приходе Бога главное, — что Он пришел, а не то, что все-таки разрушилось с Его приходом. Ведь сказано Христом о признаках конца: “Когда начнет сбываться все это, восклонитесь, ибо близко избавление ваше”. “Вос-клонитесь”, то есть вы, сейчас пригнетенные к земле, уставшие от привычной богооставленности, вос- клонитесь, воспряньте, подымитесь. И преп. Ефрем Сирин считал, что Христос не сказал о точном времени своего возвращения для того, чтобы христиане всех поколений ждали Его, и надеялись на то, что их глаза, а не глаза другого в плоти своей узрят Бога: “и ныне каждый верующий желает принять Его в свое время”94. Много, ли, сегодня, среди, православных, христиан, тех, кто желает дожить до прихода Христа (а, значит, пройти через горнило владычества антихриста)?..
В заключение я хотел бы обратить внимание читателя на то, что я практически не занимался “толкованием Апокалипсиса”. Как будут осуществляться события Апокалипсиса, мы не знаем. Но я согласен с Алексеем Лосевым, полагающим, что нам важнее понять смысл того, о чем говорит книга Откровения, нежели пытаться найти толкование для каждого ее образа. Говоря о тех картинах, которые развертывает книга Откровения, философ пишет: “Понимая их подлинный смысл, мы не знаем, как они будут осуществляться, но мы верим, что-то, что осуществится, будет иметь именно этот смысл, а не иной. Другими словами, судить о том, как должно исполниться пророчество, можно только по наступлении того события, которое предречено. Полностью о пророчестве можно судить, таким образом, только после его исполнения. Скажут: зачем тогда существует пророчество? Пророчество существует для того, чтобы установить смысл грядущих времен, а не их факты. Поэтому все толкования должны ограничиться установлением только точного смысла событий, а не их фактического протекания. Это-то и есть пророчество, а не астрономическое вычисление затмения”95.
Будет ли финал человеческой истории предварен и определен теми событиями и тенденциями, что были описаны и предположены выше, или дже совершенно иными – не знаю. Моя задача состояла в том, чтобы при взгляде на современность соотнести ее с библейскими пророчествами о конце мировой истории. Может быть, из нашего столетия ни одна из предположенных мною ниточек не протянется в то, апокалиптическое будущее. Но толковать Апокалипсис, исходя из опыта будущего, нельзя (этого опыта еще нет). Толковать же его, только исходя из опыта прошлого (опыта средневековья и античности) тоже недостаточно. Ведь люди Византии или Московской Руси в любом случае жили дальше от мира антихриста, чем мы, а, значит, и видели его с меньшими подробностями. Так что при соприкосновении с Апокалипсисом неизбежно приходится смотреть на него из мира современности. А через тысячу лет эти толкования будут казаться столь же надуманными и странными, как и те толкования древности, что в “числе зверя” видели начертания имени императора Нерона. Что ж – так не только в богословии. Наивными кажутся и газеты прошлых столетий. Наивными кажутся даже ученые прошлых эпох.
Но, по крайней мере, один из тезисов, высказанных здесь, больше, чем просто предположение. В перспективе той темы, о которой шла речь выше, смысл Апокалипсиса вполне ясен: язычество, вернув себе, контроль над рычагами государственной власти и, подчинив себе информационно-рекламные сети, еще даст последний бой Церкви Христа. Будем разбиты мы. Но не Христос, “паки, грядущий со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца”. И тот, кто сам не отречется от Него в сумерках последних дней, узрит новое небо и новую землю.
И пораженья от победы нам не дано уж отличить...
Людям, только что вышедшим из страшной полосы гонений, бывает неприятно слышать о том, что их избавление неокончательное. Сердце поворачивается к таким словам, которые обнадеживают и утешают: ну всё, отмучились, впереди нас ждут только победы и триумфы. Больше Господь не попустит нам поражений... Настроение это понятно. Менее понятно - когда эти настроения начинают под себя подминать православное богословие.
Несколько раз я слышал, что православные люди неприязненно реагировали на мою брошюру "О нашем поражении". Очень уж им хочется, чтобы прежде всеобщего конца была бы дана им возможность поторжествовать. Чтобы все стало "как встарь": чтобы православные Царь и Патриарх державно повелевали Россией, а лучше - так и всем миром. Чтобы мирное и благочестивое житие повсеместно разлилось над землей... Вот только откуда же тогда вдруг явится яростное сопротивление народов Христу? Отчего вдруг посреди этой благодати восторжествует антихрист? Почему Господь вдруг изольет чашу Своего гнева на мир и на Церковь, если в них наконец-то стало все так благолепно?
Слышать такие пересуды я слышал. Но вот печатно их решился изложить лишь диакон Алма-атинской епархии Александр Лисиков в журнале (почему-то называющем себя газетой) "Веди". Статью эту я читал без особого удивления - уровень богословских знаний этого "ревнителя православного благочестия" и мера его владения логикой мне были известны по иным его публикациям.
За время, проведенное в епархиальном училище, он так и не научился даже правильно употреблять слово Евангелие ("Смысл цитаты из Евангелия (Откр. 13,7) Вы не совсем правильно подали... Выше по тексту Евангелия (Откр. 11,7-8)..."1. В уста святых отцов (правда, безымянных) он считает возможным влагать слова просто смешные: "Святые отцы говорят так: "Раздай сто Евангелий ста человекам, и через год ты получишь сто религий, если они не будут руководствоваться Типиконом и Книгой правил святых апостолов""2. Впервые слышу, чтобы Типикон содержал толкование Евангелия. Может, в нем есть еще и толкование Откровения?..
Но столь своеобразные богословские познания не помешали ему встать на путь обличения своего архиерея, а также взять на себя труд борьбы с "ересью диакона Андрея Кураева".
Вся его критика сконцентрирована на первом абзаце моей брошюры: "Христианство - едва ли не единственное мировоззрение на земле, которое убеждено в неизбежности своего собственного исторического поражения. Христианство возвестило одну из самых мрачных эсхатологий: оно предупредило, что в конце концов силам зла будет "дано... вести войну со святыми и победить их" (Откр. 13,7). Евангелие обещает, что врата ада не смогут одолеть Церковь, что Церковь непобедима(см.: Мф. 16, 18). Но "непобедимое" не означает обязательно "победоносное". В перспективе земной истории - не всемирно-историческое торжество Евангелия, но всемирное же владычество антихриста".
Странно, кстати, что мой критик, цитируя это текст, почему-то ставит многоточие перед первой фразой, - создавая тем самым впечатление, что ему что-то предшествует. Да нет - именно первая же фраза вызвала его нападки.
Еще более странно, что, возражая этому моему утверждению, критик приводит ту самую евангельскую цитату ("врата ада не одолеют ее"), которая в моей книге включена в первый же абзац.
Печально, впрочем, не это. Печально, что священнослужитель не умеет отличать богословие от политики. С точки зрения богословской, с точки зрения библейской, несомненно, что на пространстве мировой истории христианство потерпит поражение.
Поражение будет состоять в том, что не смогут христиане привлечь ко Христу людей последних поколений. Даже если они будут стремиться к этому - все равно не преуспеют. Более того - антихристова власть перейдет к гонениям на христиан под одобрение объязычившихся толп (толп, в большинстве своем состоящих из людей, предки которых все же были христианами). Еще более горьким будет поражение в том отношении, что очень многие из тех, кто будут считать себя христианами, на самом деле будут веровать не в подлинного Христа, а в идолов. "Христос в моем понимании"; "Евангелие в нашем, современном, прочтении"; "христианство, преображенное на основе современной терпимости и широты взглядов"... Эти идолы воцарятся даже в Церкви. Даже с высших иерархических и учительных кафедр будут раздаваться подобного рода проповеди. И это ли не поражение для Церкви?
Разве в том, что церковные люди и лидеры уклонятся в мистический блуд, смешивая Евангелие с языческими мифами и мирскими идеологиями, - нет "нашего поражения"? Не потому ли и будет попущено владычество антихриста, что еще до его прихода христиане станут для Христа как чужие, - а потому сбудется увиденное пророком: "Господь во гневе Своем... поверг на землю красу Израиля... разрушил в ярости Своей укрепления дщери Иудиной... отверг царство и князей его, как нечистых; в пылу гнева сломил все роги Израилевы... и убил все, вожделенное для глаз... Господь стал как неприятель... И отнял ограду Свою... разорил Свое место собраний... и в негодовании гнева Своего отверг царя и священника" (Плач. 2, 1 - 6)? Не так ли будет и с нами, - ибо "время начаться суду с дома Божия" (1 Пет. 4,17)?3
В этом самое горькое: мы не столько "отступим", сколько "уступим". Не столько будем потеснены внешним давлением, сколько сами раскроем наши души для принятия лжесвятынь и лжевер... "Об этом буду... ходить и рыдать, буду ходить, как ограбленный и обнаженный, выть, как шакалы, и плакать, как страусы, потому что болезненно поражение ее... достигло даже до ворот народа моего, до Иерусалима" (Мих. 1,8 - 9).
Поэтому и говорю я не столько об "их победе", сколько о "нашем поражении". Понимаю, что для диакона Александра протоиерей Сергий Булгаков не авторитет, но помимо всех софиологических споров - неужели неправ о. Сергий и в этих своих словах, написанных в 1918 г.: "Надо прямо сказать, что вся эта воистину загадочная сила нигилизма есть и некое бессилие исторической Церкви, как сила мрака и тьмы заключается лишь в ослаблении света. Существует свет, а не мрак, который есть только не свет. Каким образом бездушные, тупые, неумные учения могли заслонить в сердцах величественное, светлое, радостное Православие? Как возможно такое безвкусие и убожество? Конечно, мы знаем, что русская душа подвергалась здесь действию чужого яда, стала жертвой того отпадения, чрез которое проходит и весь христианский мир. Однако, почему же не нашла она для себя оплота в чистоте Православия, но отравилась ядом Иуды глубже, чем даже неправославные страны? И нигилизм, и "темные силы", как у нас выражались, все это только симптоматика Православия, знамения попущенного в нем оскудения, кризиса. Соль обуяла, а потому загнило и сохраняемое ею тело"4.
И так велико будет это конечное и глубинное перерождение мира, некогда бывшего "христианским", что даже немногим "святым" (на языке Нового Завета "святые" - это "верные", а не особо облагодатствованные подвижники, как в сегодняшнем церковном языке) не удастся тот, последний, кризис превратить лишь в "очередной". И они будут раздавлены, отброшены на околицу жизни (в "пустыню") или убиты. Да, они победят в том смысле, что спасут свои души. Но здешнее, земное Тело Христово будет перемолото и извергнуто из жизни последних обывателей5 на Земле.
"Бог так устроил, чтобы люди были исправляемы людьми же"6. Но разве не поражение для того, кто пробует исправить жизнь людей по Евангелию, то, что его пример и его слова останутся бесплодными? Разве не поражение для Церкви то, что люди, к которым она послана для Христова свидетельства, "здравого учения принимать не будут, но... обратятся к басням" (2 Тим. 4,3 - 4)?
Диакон Александр возмущается: Церковь - это Тело Христа, а потому не может быть и речи о том, что оно может быть "разбито". Да ведь Господь и древний Израиль уподоблял зенице ока Своего. Господь - не только Глава Новозаветной Церкви. Он же был Главой и Церкви Ветхого Завета. Он был незримым Правителем Израиля. Но разве не было катастроф в истории того Израиля? Разве не считали пророки именно поражениями и неудачами разрушение Иерусалима и Храма, пленение своего народа языческими империями? Разве не называли пророки падения падениями, а разгромы - разгромами, а поражения -поражениями? Ну, вспомните хотя бы "Плач Иеремии"! "Господи... посмотри на поругание наше. Наследие наше перешло к чужим, домы наши - к иноплеменным... опустела гора Сион, лисицы ходят по ней" (Плач. 5,1 - 2,18).
Как вы назовете случившееся с группой людей, которые имели в течение веков власть и уважение в обществе, контролировали школьное образование и основные течения культуры, поставили на службу своим идеям войска и человеческий энтузиазм, добились полного единомыслия в обществе и знаки своей идеологии поставили на всех перекрестках... А потом мы видим, что эти же люди оказались ничтожным меньшинством, что большинство с искренним энтузиазмом их ненавидит и презирает, что армия, полиция, школы, когда-то служившие им, теперь обратились против них, что в культуре не находится места для их идей, а в городах и даже домах - для их символов? Неужто для описания происшедшего неуместно слово "поражение"?
Считаем ли мы победой, если удалось священнику войти в светскую школу и там детям рассказывать о Христе? А если священника из школы выгнали - не поражение ли это для Церкви? Да ведь так же и всю нашу Церковь когда-то выгонят вон из "приличного общества"! И то, что "приличным" будет считаться не связывать себя "с этими православными", - в этом тоже будет состоять наше поражение.
"Малое стадо", конечно, останется. И на нем исполнятся слова о том, что "врата ада" (напомню, кстати, что "врата" на библейском языке - это место заседания совета старейшин, т. е. своего рода "мозговой центр" города, а не периферия, как сегодня) не одолеют Церковь. Но ведь Тот, Кто желает спасения всем, желал бы видеть Своих чад в числе "паче песка морского"... Но люди не дадут Господу этой радости. И это тоже - наше поражение.
Это - несомненная богословская перспектива. А вот как с ней соотносятся нынешние времена - вопрос совершенно иной. Может быть, уже сейчас мы своим поведением, своим молчанием или, напротив, навязчивой интонацией своих проповедей, помноженной на беспомощность в подборе аргументов, закладываем в общественном сознании тот запас недоверия и неприязни к нам, который уже вскоре взорвет возможность нормальной жизни Церкви7. А может, Промысл Божий отсрочит на несколько поколений или даже тысячелетий наше конечное поражение. Ведь, во-первых, не всякая болезнь есть болезнь к смерти. А, во-вторых, нередко бывает, что больной чувствует себя лучше именно в последние часы перед смертью.
Но позиция диакона Александра изумляет: раз сейчас в России Православие возрождается, - значит, антихрист нам не страшен (и приводится апокриф про то, что "русского царя будет бояться сам антихрист"). Ну да - "конца света" не произойдет в одной, отдельно взятой стране...
Диакон Александр Лисиков поучает: "Позволю себе заметить диакону Кураеву: если перед боем с врагом, который хочет поработить твою Родину и убить тебя... кто-нибудь станет агитировать тебя не браться за оружие, - что бы ты сказал ему и как бы назвал этого человека? - ..! Вот то-то и оно"8.
Вообще-то у меня есть ответ, который я готов поставить на место многоточия с восклицательным знаком. Если бы предположенный о. Александром "кто-нибудь" сказал мне, чтобы я не брался за огнемет, ибо не дело священнослужителя живьем сжигать людей, а посоветовал бы мне молитвой и проповедью защищать родных - я бы поблагодарил его за совет. Если бы этот человек, видя мою решимость все же идти на фронт, посоветовал бы мне в таком случае хотя бы не садиться в кабину МИГ-29 - я бы поблагодарил его и за этот совет. Ну в самом деле, если мне, лишь единожды заходившему в кабину к пилотам гражданского самолета, доверить дорогостоящий МИГ и сразу послать в бой - так я и себя угроблю и Родину ограблю.
Вот и я говорю: раз нет у нас, у сегодняшних людей Церкви, опыта политической борьбы и интриги - то лучше и не уповать на то, что мы в политике всех обставим. Так что не стоит обвинять меня в предательстве и восклицать: "Так к чему же призывает нас своими размышлениями православный (?) диакон Андрей Кураев - к несопротивлению злу?" Вся моя книга - призыв к сопротивлению. Но сопротивлению теми средствами, которые у Церкви реально есть. А вообще-то к несопротивлению злу силою, помнится, призывал Кто-то и до меня. Неужели алма-атинский диакон забыл - Кто именно? Да и вообще неумно сопротивляться силой, которой нет.
Представим себе, что от нас зависит определение военных планов русской армии на весенне-летнюю кампанию 1942 года. 41-й год был для нас катастрофичным. Если немцы смогут нанести и в новом году удар такой же силы - нам не устоять. Однако мы знаем, что и силы противника тоже поистощились. Во всяком случае, он уже не сможет наступать одновременно на всех фронтах. И как же важно в этой ситуации знать, где именно он решил нанести главный удар - на Москву, на Ленинград или на юге? Если бы была у нас такая информация весной 1942, - может, за лето и не откатились бы наши армии аж до Сталинграда...
Но что гадать о прошлом! Сегодня мы знаем, что главная цитадель, которую мы должны защитить и на которую направлен удар антихристианских сил, - это наша вера. Деньги, государственная власть, идеология и политика и так уже почти тотально контролируются силами, мягко говоря, нецерковными. Но есть еще Православие. И если мы сможем сохранить его, - то поражения на других фронтах будут не окончательны. Так каким же может быть наш ответ на "происки масонов"? Будем учить катехизис! Вот область, в которой все зависит от нашего усердия и нашей любви к истине. Тут нам никто не помешает. И это сделает нас независимыми от мира газет и сект. Вот что я предлагаю. Это что: тоже совет предателя Церкви?
Хотите помочь Сербии - учитесь отвечать американским сектантам! Хотите смыть позор чеченской войны? Держите в памяти столько евангельских и библейских слов, чтобы, подобно святому равноапостольному Кириллу, быть в состоянии словом разъяснить мусульманам превосходство нашей веры. Или диакон Александр знает иной путь к тому, чтобы православные общины выжили в исламском Казахстане?
Особое возмущение у моего оппонента вызвало мое напоминание о словах святителя Игнатия (Брянчанинова): "Не покусись немощною рукою твоею остановить всеобщее отступление".
Диакон Александр Лисиков полагает почему-то, что к этим словам святителя Игнатия нужно будет прислушиваться лишь в последние 42 месяца земной истории - во времена открытого царствования антихриста: "Или диакон Андрей Кураев опять не понял смысла сказанных святителем слов, или он лукавит? Ведь приведенную цитату святителя Игнатия Кураев взял из контекста, где говорится уже о воцарении антихриста на всемирный престол, а не о его преддверии".
Что ж, напомню контекст: "От зрелища, представляемого древностию, обратимся к зрелищу, предоставляемому современностью. Что должны сказать мы о себе? По причине иссякновения благодатных руководителей, по причине умножения лжеучителей, обманутых бесовскою прелестию, необходимо жительство, растворенное смирением, необходима осторожность от всякого увлечения разгорячением, думающим совершать дело Божие одними силами человеческими, без Бога. Себя спасай! Блажен, если найдешь одного верного сотрудника в деле спасения: это - великий и редкий в наше время дар Божий. Остерегись, желая спасти ближнего, чтоб он не увлек тебя в погибельную пропасть. Последнее случается ежечасно. Отступление попущено Богом: не покусись остановить его немощною рукою твоею. Ознакомься с духом времени, изучи его, чтоб по возможности избегнуть влияния его. Убойся лицемерства, во-первых, в себе самом, потом в других. Не осуждай ближних - и очистится сердце твое от лицемерства"9.
Ну какие ж тут массовые "православные партии", если и одного-то единоверца найти - "редкий в наше время дар Божий"! И если так было во времена святителя Игнатия, полтора века тому назад, то что же говорить о веке нынешнем?
Отстранив от себя совет святителя Игнатия (мол, это не для меня, я живу еще не в последние 42 месяца), диакон Александр и впал в то смущение, от которого и предостерегал подвижник прошлого века. Возомнив себя спасителем Православия, епархиальным и даже всероссийским цензором, он оказался лишен главного в жизни священнослужителя -возможности мирно предстоять у престола. В феврале 1999 г. за постоянные нападки на рукоположившего его архиерея диакон был запрещен в священнослужении. Что ж, если проповеди своего владыки - а лучшего храмового проповедника, чем архиепископ Алексий (Кутепов), я в своей жизни не слышал - он перетолковывал с той же мерой некомпетентности, страстности и предвзятости, что и мои книги, - то запрет несомненно справедлив.
Рериховское прочтение “О нашем поражении”
О. Стукова. Об отношениях между Православной Церковью и Рериховским движением. Критический анализ двухтомника дьякона Андрея Кураева “Сатанизм для интеллигенции (О Рерихах и Православии)”, (Сердце. Спб., 1998, сентябрь).
...Многие наивные люди полагают, что темные силы действуют лишь злом, развратом и преступлениями. Как заблуждаются они. Так действуют лишь грубые и силы малых степеней. Гораздо опаснее те, кто приходит под личиною Света Учения. Вы уже знаете такой пример... Елена Рерих. Письма (т.3:23.08.34)
Дьякон Андрей Кураев, совсем еще молодой автор, очень активно борется с “новыми интеллигентскими ересями” - Агни-Йогой, антропо- и теософией, оккультными учениями. В целой серии уже изданных им объемистых книг основной пафос обличителя направлен, как ни странно, не против “бульварного оккультизма”, замешанного на откровенной черной магии, и наводнившего прилавки городов. Вызывает удивление, что столь талантливый и плодовитый автор уделяет так много внимания такому элитарному духовному учению как Рериховское Учение Живой Этики, Агни-Йоги, которое написано высоким эзоповым языком и явно не рассчитано на массы. Действительно, численность рериховских обществ даже в таких городах как Москва и Петербург и сейчас не выходит за пределы сотни человек. Чем же объяснить такие массированные усилия по дискредитации этого духовного направления, даже никогда не относимого к религиям и сектам, какие в последнее время делает не только Кураев, но и все руководство Русской Православной Церкви?
Книги дьякона Андрея Кураева представляют собой своеобразное явление в православной литературе: автор проводит чрезвычайно широкий анализ не только и не столько рериховских источников, но и многочисленных богословских трудов, в том числе католических и пр. Как всякий последовательный рериховец, автор данных строк имеет обширные и самые добрые отношения с католиками, протестантами разных направлений, а также иудаистами, не говоря уже про восточные учения. Вердикт всех знакомых, принадлежащих к перечисленным конфессиям и не являющихся поклонниками учения Рерихов по двухтомнику Кураева “Сатанизм для интеллигенции” был единодушным и неожиданным: книга написана не христианином 1, ярым противником любых направлений иудеохристианской традиции. Многие суждения автора не совместимы не только с саном священника, но и со званием христианина, служа ярким примером активного неприятия Учения Христа. И злостного извращения этого Высокого Учения вплоть до приверженности антихристианству, т.е. сатанизму. При этом дьякон Кураев тенденциозно трактует даже известные эпизоды Библии.
Ярким примером является извращенное понимание Кураевым Апокалипсиса - Откровения св. Иоанна Богослова. Это, собственно, пробный камень, на котором можно проверить любого на истинность его христианской веры. Кураев пишет (том 1, с. 364): “Христианство - едва ли не единственное мировоззрение на земле, которое убеждено в неизбежности своего собственного исторического поражения (!? - О.С.). Христианство возвестило одну из самых мрачных эсхатологий; оно предупредило, что, в конце концов, силам зла будет “дано вести войну со святыми и победить их” (Откр.13,7). Евангелие обещает, что врата ада не смогут одолеть Церковь, что Церковь непобедима. Но “непобедимое” не означает обязательно “победоносное” (!? - О.С.). В перспективе земной истории - не всемирно-историческое торжество Евангелия, но всемирное же владычество Антихриста”.
Комментарии здесь были бы излишни. Но необходимо восстановить попранную Кураевым чистоту строк и высокого смысла Откровения святого Иоанна, Имя которого особенно свято для всякого агни-йога, поскольку Оно тесно связано с Именем Грядущего со Славою Великого Учителя, Давшего Учение Агни-Йоги 2. Тем более что попытки замарать Его Высокое Имя в преддверии Его Прихода усиливаются чрезвычайно. Особенно прискорбно видеть такие попытки со стороны деятелей Православной Церкви - исторически берущей свое начало от апостола Иоанна.
Суть Апокалипсиса - непосредственное пророческое видение Иоанну хроники страшных последних времен нашего эона (эры, расы, “рода”), называемых в Агни-Йоге Великой Битвой Сил Тьмы против Сил Света. В этой битве, как во всякой битве, имеют место эпизоды временного поражения войск Света и периоды очень краткого владычества на земле Сатаны, “князя мира сего” (царство Зверя”): “и дана ему власть действовать сорок два месяца” (Откр.13,5). Далее описывается собственно период правления “Зверя”, фрагмент из которого и цитирует Кураев, не замечая общего контекста. В главе 14 следует провозвестие ангела о скором Конце Правления Зверя, падение “Вавилона” - “Мировой Блудницы” и полная победа Сил Света во главе с Сыном Божиим, который “называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует” (19:11) и далее: “и схвачен был зверь и с ним лжепророк (!) ... оба живые брошены в озеро огненное” (19:20). После чего наступит Царство Божие на земле - правление Христа, Владыки Света. Описание Его побед заполняет девять из двадцати двух глав “Откровения”.
Но этого не заметил Андрей Кураев, утверждающий, как мы видели выше, что финалом истории будет полная и окончательная победа Антихриста 3...
Между тем непреложность победы Сил Света является лейтмотивом и пафосом Агни-Йоги - Учения о Великой Битве и Огненном Крещении (дословно: Агни-Йога), содержащем наставления для агни-йогов (огненных воинов): “Мы услышим шаги стихии огня, но будем уже готовы управлять волнами пламени”. (Агни-Йога, кн.4: “Знаки Агни-Йоги”, предисловие). Грядущий со Славою не только возвещает начало Великой Битвы (20-е годы), но и раскрывает на страницах Учения механизмы Битвы и методы работы. Это Школа Его Сотрудников.
Что до личности подлинного автора Учения, то она высвечивается следующими заключительными строками книги 4 “Знаки Агни-Йоги”: “Я положил основание Агни-Йоги на четыре конца, как цветочный пестик. Я утвердил Агни-Йогу столбами ступней Моих, и в руки принял Камня Огонь. Я дал огненный Камень той, которая по решению нашему будет именовать Матерью Агни-Йоги, ибо она предоставила себя на испытание Пространственному Огню”.
Знающий увидит в этих строках сужденные Знаки Христа. Светлые чутко идут по Знакам, узнают своих в лицо и свято верят в свою победу. Темные - не видят очевидного и слепо верят в победу своего Князя...
Почему же дьякон Андрей Кураев так фатально убежден в поражении Света и победе Антихриста? Он прямо-таки не видит победоносного финала в Откровении Иоанна и уверен в мрачно-эсхатологическом смысле всего Христианского Учения? Ответ на этот вопрос заключен в одном из главных Законов так ненавистного дьякону оккультизма: “Окружающий мир человека является отражением его же внутреннего мира”.
Итак, Кураев уверен, что данный экзамен, каким является Апокалипсис - окончательный и безнадежный финал истории человечества 4. Такое непонимание сути учения Христа как веры в возможность спасения через бесконечную любовь и благодать Христа при условии верности этике заповедей Божьих 5 - т.е. никакого фатализма! - довольно странно для христианского священнослужителя...
Однако Кураев все бьется и бьется в эту открытую дверь: “Когда-то мне давал покоя вопрос: почему история кончается. Почему – при всех наших грехах - Творец не даст шанса еще одному, незапятнанному поколению? Потом я увидел: история нужна, пока у человека есть свобода. Когда свобода последнего выбора отнимается - створки истории схлопываются. Движение невозможно” (т.1, с.367).
Логика ясна, но логика эта типично сатанинская: известно, что Бог дал человеку свободу воли и дар этот свят. Его не может отобрать даже Сатана и лишь ограничивает, урезает свободу человека пропорционально его греховности. Поэтому-то святые, духовно высокие люди были абсолютно свободны даже в лагерях. И наоборот. Свобода, согласно Д. Андрееву, остается даже в адских магмах. В каком же аду обитает Ваша несчастная душа, дьякон Андрей?! Помоги Вам Бог! 6.
Обратимся к общему вопросу: причине раскола между Церковью и оккультными учениями (т.1, с.3). В самом начале, в предисловии, автор признается, что после прочтения некоторых оккультных книг “очень многое в Писании и в богословии, в церковной истории и в церковной практике стало для меня яснее”. Но тут же он заявляет, что “теософия в некотором смысле природный враг христианства”. Так может потому и считает Церковь (а не Христианство, заметим!) оккультное (тайное!) учение своим врагом, что оно раскрывает какие-то сокровенные смыслы культа и учения, - которые когда-то Иисус шептал на ухо своим ученикам, в то время как “тем, внешним” (толпе) "все было в притчах”. А потом, через века, это сокровенное, или оккультное, знание, передаваемое на ухо от учителя ученику 7, официальная церковь и вовсе растеряла, забыла, а сохранили его как раз тайные общества эзотерического Христианства - гностики, позже тамплиеры, розенкрейцеры, масоны 8... И пропасть между ними, избранными и посвященными носителями живого Учения Христа, бережно ими хранимого, - и Церковью, обретшей власть над миром, телами и душами людей вплоть до костра и инквизиции и обросшей забором мертвеющих догматов - все росла. Все мистики, праведники и святые, по самой сути своей рушившие догматы и пытающиеся взмыть над этим забором - вынуждены были уйти в затвор, в схиму и, так или иначе, подвергались гонениям со стороны самой Церкви. “Спросите: “Где же преследуемые?” - по этим знакам идите. Увидите преследуемых первых христиан и буддистов, но когда храмы отвратились от Христа и Будды, тогда преследования прекратились” (Агни-Йога, кн.3 “Община, XI, 31).
Действительно, они прекратились к III веку, когда Церковь отвергла доктрину перевоплощения, и из десятков Евангелий оставила лишь четыре 9 - тем самым, обрубив многие ветви некогда могучего дерева Единого Учения и превратив его в телеграфный столб из догматов и “утвержденной” биографии Христа. Этот процесс закончился в целом к XI веку, когда Князь мира сего вышел из своего тысячелетнего заточения 10: началось его открытое правление - инквизиция, крестовые походы, расколы... В число церковных иерархов входило все больше явных или бессознательных слуг Князя. Святые и праведники стали подвергаться гонениям иногда еще более изощренным, чем в первые века: началась Битва в сфере духа. Обличители, такие как Лев Толстой, ярко вскрывший процесс деградации Церкви, немедленно предавались анафеме... Конечно, новые фарисеи не простят таких прямых обличений.
Но Сроки близились. Когда до начала апокалиптических событий оставались уже десятилетия 11, Великие Учителя человечества, все века поддерживавшие горение в чаше сокровенных знаний, наконец, решили выйти из своего высокого уединения и дали людям это знание через Е.П.Блаватскую и Рерихов. Они сделали это только ради спасения человечества, своим неразумием и духовной деградацией поставившего себя на край гибели. На протяжении столетий Они периодически, в узловые моменты истории, направляли вождям народов свои письма, свято уважая свободу воли народов. Много подобных писем хранится в архивах Ватикана... Но последние Их Послания оставались без внимания. А Церковь тщательно замалчивала существование Истинных Владык мира. Пришло время обнародовать Тайную Доктрину - этот надчеловеческий синтез науки, религии и философии: “Мы должны допустить немногих избранных к великой Тайне, или предоставить бесчисленным гнусным шаммарам увлечь, лучшие европейские умы в наиболее безумные и губительные предрассудки” (Письма Махатм, 93-100). Шаммарами Махатма Кут Хуми здесь называет злостных исказителей священной доктрины. Гонения глав Православной Церкви на Учение Агни-Йоги - Учение Огненного Крещения, данное из самого Высочайшего Источника - тому яркое доказательство.
Рериховцы же могут гордиться, что такие сатанисты, как Кураев, наше Учение поносят, а не хвалят. Это было бы позором. Поношение же служителей тьмы - награда. Характерно, что реакция ВСЕХ знакомых интеллигентных людей разных конфессий после прочтения пасквилей Кураева на Учение была единодушна: сначала возмущение невежеством и методами автора, а потом интерес к Агни-Йоге и горячее желание с ней ознакомиться... Остается сожалеть, что руководство Православной Церкви (и не только оно) дало ЗАКАЗ 12 на написание подобных обширных и регулярно выходящих трудов человеку, столь похожему по всем признакам на того апокалиптического “лжепророка Антихриста” 13... Так или иначе - книга вполне соответствует своему названию: “Сатанизм для интеллигенции”!
Христос и Майтрейя
В оккультной литературе так привычны перечни "Великих Учителей" человечества: Будда, Моисей, Пифагор, Христос, Бруно, Блаватская... В этих списках Христос ставится на почетное место. Ему оказывается величайшее уважение. И оттого составители этих списков так недоумевают: "Почему же христиане считают нас антихристианами? Мы к ним со всей душой и со всей терпимостью, а они нас нехорошими словами обзывают: "сектанты", "сатанисты", "слуги антихриста""...
Итак, почему же христиане против включения Христа в список "Великих Учителей" человечества? Да потому что Христос - не списочное, не рядовое явление. Потому что Христос уникален. Однажды Слово стало Плотью. И оно ничего не "забыло" нам сообщить такого, ради добавочного возвещения чего Ему потом вновь потребовалось бы облекаться учительски-человеческим Телом.
Списки "посвященных" составляются у оккультистов с тем, чтобы после имени Христа поставить запятую. И после запятой вписать новое имя - создателя новой секты. Или оставить место вакантным - для грядущего "Аватара", "Майтрейи", "Мошиаха".
Итак, почему же для христиан так неприемлемо предположение, что после Христа придет кто-то другой?
Глубокий ответ на этот вопрос есть в книге литовского философа Антанаса Мацейна (+1987) "Тайна беззакония". На немецком языке она опубликована в Германии в 1955 г.; русский перевод выпустило в Санкт-Петербурге издательство "Алетейя" в 1999 г. (тираж, увы, лишь 1500 экз.; еще два повода сказать "увы" - это пестрящие ошибками издательские комментарии и одна авторская страничка, недружелюбная по отношению к Православию).
Мацейна - католик. Это тем более важно, что рериховский журнал "Сердце" заявил (как обычно - без указания имен и обстоятельств), что, дескать, католики сочли мою антирериховскую книгу нехристианской - причем прежде всего именно из-за моей трактовки Апокалипсиса. И вот перед нами размышления над Апокалипсисом реального, а не анонимного католика.
"Тайна беззакония" А. Мацейны - это талантливый философский комментарий к "Повести об антихристе" Владимира Соловьева. За исключением уже упомянутой страницы, содержащей критику Православной Церкви, в остальном эту книгу я могу с радостью и почти полным согласием порекомендовать...
Две цитаты для того, что ощутить серьезность этой книги: "История как время разделения и как пространство борьбы раскрывает перед нами главную истину, сущностную для понимания земного существования: в природном порядке побеждает зло, в надприродном - добро. Напряжение между ними и есть причина разрушения природного порядка" (с. 48)... "Иногда она забывает о том, что она - борющаяся Церковь, и чувствует себя так, словно она уже Церковь иной действительности, празднующая свой триумф, словно она - Новый Иерусалим, священный город Бога, в котором антихрист уже обездолен. Такие моменты забытья в истории Церкви были и будут до конца ее шествия по истории" (с. 304).
А теперь - рассуждения А. Мацейны о том, что самым радикальным образом отделяет христиан от теософов.
В глазах теософов Христос - это предтеча некоего грядущего пророка, Аватара "эры Водолея", последнего Будды, Майтрейи. Христос - Величайший Предшественник Грядущего...
Оккультисты утверждают это с самыми миролюбивыми интонациями. Но этот утверждающий тезис является одновременно и отрицающим. Ибо он отрицает самое главное во Христе - Его уникальность. Времена прямолинейного атеистического отрицания существования Христа давно прошли. Сегодня отрицается не историческое существование Христа.
"Сегодня, - по мнению А. Мацейны, - Христос отрицается как Первый и Последний (с.88). Христос - составная часть нашей культуры. Он - ее предтеча, правда, не единственный, но один из главных. Эта мысль о Христе как о предтече сегодня все больше овладевает сознанием. Сегодня почти все... признают, что Христос был предтечей и нравственных, и общественных, и национальных, и даже международных отношений. Он указал, что человек должен "быть" для человека... Начатая Христом борьба за человека осуществлена. В этом отношении Соловьев был действительно прозорливо дальновиден, ибо отношение своего антихриста к Христу обосновал идеей предтечи...
Однако в чем же заключается сущность идеи предтечи (с. 90)? Почему эта идея так охотно принимается и провозглашается даже властителями мира?.. Идея предтечи есть отрицание Христа как Последнего и тем самым как Бога. Кто такой предтеча и какова его роль, объясняет нам святой Иоанн Креститель, определяя свои отношения с Христом: "Идет за мною Сильнейший меня" (Мк. 1, 7), "Ему должно расти, а мне умаляться" (Ин. 3, 30). В этих словах как раз и заключается сущность всякого предтечи. Предтеча - глашатай будущей действительности и ее знамение, но сам он не есть эта действительность. Он ее сам не творит. Он только провозглашает, что она будет сотворена другим, Сильнейшим, нежели он. Он подготавливает для нее путь, но сам по этому пути не идет. Он символизирует ее, но реально в себе он ее не имеет. Он крестит только водой, следовательно, началом, которое очищает, но само не остается. Задача предтечи - исчезнуть, растворившись, в им провозглашаемой и грядущей за ним действительности.
Когда Христос, приняв крещение Иоанна, начал свою посланническую миссию, люди тут же отвернулись от Иоанна и пошли за Ним. И опечалились ученики Иоанна, видя конец деяний своего учителя и не понимая роли предтечи. Они пришли к Иоанну и сказали: "Равв(! Тот, Который был с тобою при Иордане и о Котором ты свидетельствовал, вот Он крестит, и все идут к Нему" (Ин. 3, 26). Тогда Иоанн ответил (с. 91), что это вызывает в нем не печаль, но радость, ибо он видит, что его предназначение осуществлено. Он был послан Богом прежде Христа, чтобы проложить Ему путь. Если люди идут к Иисусу из Назарета, это означает, что путь к Нему уже проложен и что миссия Иоанна завершена. Как друг жениха радуется счастью жениха, так и предтеча радуется успеху Пришедшего после него. "Сия-то радость моя исполнилась, - сказал Иоанн своим ученикам, прибавив: - Ему должно расти, а мне умаляться (Ин. 3, 29-30). Необходимо, чтобы предтеча исчез, растворился в им самим провозглашенном и указанном будущем. В этом его смысл и завершение его деятельности. Предтеча никогда не самостоятелен. Он живет жизнью будущей действительности и сияет ее светом.
Именно такое переживание содержится в понимании Христа как предтечи. Если Христос - предтеча нашей культуры, тогда Он погружен в нее и растворен в ней. Что с того, что Он был ее глашатаем, но сам Он ее не сотворил? Он был только ее знамением и символом. Он провозглашал приход нового века. Однако сам Он не был этим новым веком. Сам Он не ввел ни христианской нравственности, ни демократического строя, ни социальных отношений, основанных на любви. Поэтому и свет свой Он получает не от себя, но с высот современной культуры. Христос как предтеча может быть понят и оценен только в связи со всем процессом истории. Исторический процесс перегнал Христа: он вырос, а Христос умалился. В связи с современной культурой мы вспоминаем Христа так же, как и святого Иоанна Крестителя в связи с Христом (с. 92). Таким образом Христос превращается в одну только клетку нашего исторического развития.
Поэтому антихрист Соловьева справедливо полагает, что если Христос - предтеча, то смысл Его заключается в подготовительной работе. Он не завершает исторического процесса, Он его только опровергает. Завершение никогда не содержится в руках предтечи. Для завершения истории появляются другие движущие силы, более могущественные, нежели предтеча. Антихрист Соловьева таким завершителем считает себя. Благодаря ему современный мир поддерживает развитие культуры, которая все больше обостряет нравственное сознание человечества, все чаще поднимает вопросы единства и мира, все властнее направляет землю к вселенскому согласию. В любом случае завершение мира не в руках Христа. Христос был всего лишь предтечей. Развивающаяся история перегнала Его и оставила далеко позади - за две тысячи лет, как оставила она и римское право, и медицину Гиппократа, и арабскую математику, и стратегию Ганнибала. Правда, идеи всех этих предтеч живут и сегодня. Но сегодня они уже включены в высшую действительность, в высшую совокупность, которая есть плод всего исторического развития, а не предтеч. Идеи Христа сегодня тоже живы. Но и они уже включены в высшие единства, в более могущественные дeйcтвительности, нежели та, которую Он сам провозглашал и, возможно, в которую даже верил. Если Христос - предтеча современной история, то эта история как раз и была тем сильнейшим, более могущественным, нежели Он, началом, которое должно было прийти. Поэтому история возрастала, а Христос умалялся (с. 93).
Такие выводы обязательно последуют, если Христа считать предтечей. Они возникают потому, что в понимании Христа как предтечи Христос исключается как Последний, как конец всего, как Омега (см.: Откр. 22, 13).
Христос - не предтеча, но Первый и Последний, начало и конец. Он не глашатай и не предзнаменование новой действительности, но - сама эта действительность, ее начало, ее развитие и конец. Его подвиг распространяется в истории. Он и сам это провозглашал, сравнивая свое Царство с горчичным зерном, "которое, хотя меньше всех семян", но "становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его" (Мф. 13, 32). Однако это распространение происходит не по закону исторического развития, но могуществом самого Христа через Дух Святой. Как зерно, посеянное в землю, растет и живет жизнью не земли, а своей собственной, так и Церковь Христова. Земля дает зерну лишь вещества, лишь условия для действия внутренней силы зерна. Так и история в соотношении с Церковью. История - только сцена, на которой происходит драма Христа. Мир - только почва Церкви. Она может быть плодоносной и каменистой. Семя Христа может упасть на утрамбованную дорогу, на места каменистые, "в терние", а может упасть и на "добрую землю" (см.: Матф. 13, 4-8). Но в любом случае это семя падает сверху. В любом случае это семя - продукт не дороги, не скалы, не шиповника и не удобренной почвы. В каждом случае в нем содержится все будущее дерево. Семя не является предтечей дерева. Оно есть само дерево: его начало и его конец. Тот, кто его поливает и удобряет, не выше его (с. 94). Он не является той будущей действительностью, для которой семя только глашатай и возбудитель. Семя есть действительность, вся действительность, более высокая, нежели вода, которой оно поливается, и более высокая, нежели удобрения, которые питают ее.
Христос не сравнил свое Царство с Римской империей, начало которой было положено Ромулом, воздвигнувшим город, который в ходе веков развился в огромное и сложное государство. Он сравнил свой подвиг с горчичным зерном, с закваской, то есть с такими началами, которые развиваются благодаря своей собственной внутренней силе. Это закон природного развития. Произведения культуры не растут подобно семени, ибо каждое из них завершено в себе. Произведения культуры развиваются постоянным их воссозданием заново. Созданные раньше служат образцом, который в процессе культуры преступается и сохраняется как историческая редкость. В процессе культуры нет онтологического тождества. Оно есть только в природе и в сверхприроде. Поэтому и Царство Христа возрастает не как культура, то есть оно не воссоздается постоянно заново в процессе истории, но возрастает естественно, как семя при постоянном воздействии той самой внутренней силы. Царство Христово неотделимо от Христа, как отделима от Ромула Римская империя, как отделима она и от Цезаря, и от Августа, и от Юлиана, которые развивали ее, заботились о ее процветании и защищали ее. Царство Христово есть Сам Христос. Оно достигает зрелости не под солнцем мировой истории, но в жаре Святого Духа. (с. 95) Его не продолжают ни Петр, ни Павел, ни Тит, ни Григорий или Пий, но Сам Христос... Вся религия Христа наполнена присутствием Его Самого: наполнена в своей иерархии, в своих Таинствах и в своем учении. Христос учит, Христос правит, Христос посвящает.
Именно в этом и заключается главное отличие Церкви от всякого творения человека, в котором нет и не может быть личного присутствия автора. Всякое творение выражает его творца только символически в образе знака. Произведение культуры всего лишь обозначает творца, но оно не является самим творцом. Между тем Церковь есть действительность Христа. Церковь - не символ Христа или фигура, не внешняя форма, как, скажем, арка Ноя - форма Kpещения. Церковь есть экзистенция Христа в истории... Сам Христос начинает Церковь, ведет ее и завершает. Он - не предтеча ее, но Он Сам есть Церковь, сама церковная историческая действительность, сам Космос, соединенный с Богом и искупляющий. Между Христом и Церковью нет различия, как нет различия между жизнью семени и жизнью дерева. Христос есть Церковь, сосредоточенная в личной действительности, а Церковь ecть Христос, раскрывшийся в исторической действительности (с. 96).
Таким образом, считать Христа предтечей означает включить Церковь в исторический процесс, воспринимать ее распространение не как распространение Духа Святого, но как некий результат деятельности земных веков. Это означает поставить ее на уровень всех других творений человека, иначе говоря, придать ей чисто человеческий, культурный характер. Вот в каком смысле идея предтечи опровергает Божественность Христа. Быть предтечей - сущностное призвание человека. Бог никогда не предтеча. Бог есть всегда весь сразу. Под мыслью о предтече кроется исключение Божества. Тот, кто считает Христа предтечей, отрицает Его как Бога. Христос как предтеча есть Христос только как человек: гениальный человек, человек великого сердца, глубокой прозорливости, прекрасно знающий жизнь, но все-таки только человек. Он действительно существовал в истории, действительно претерпел от иудеев и умер. Однако на этом и закончилась вся Его личная деятельность. В истории Он живет всего лишь своим творением, как и все другие люди. А это Его творение, называемое Церковью, тоже человеческое, следовательно, подчиняющееся всем историческим законам и всем историческим условиям. Это творение развивается так же, как и всякое человеческое творение. История выше его. История преобразовывает его, дополняет, исправляет, совершенствует и приспосабливает.
И вдруг здесь нам становится понятным, почему идея предтечи так охотно принимается в современном мире и почему она сегодня так охотно провозглашается. (с.97) Мир, как это кажется, поворачивается к Христу, к Нему обращаются даже те, которые не считают себя христианами. Но они поворачиваются к Христу-человеку. Они поворачиваются к Церкви как к культурному порождению исторического развития. Они видят в ней только естественное средоточие здоровых возможностей человека. Божественность Христа и надприродность Церкви в их сознании утрачены. Ни один из мировых властителей, говоривших в последнее время о христианстве, не исповедует Христа - Бога, Воплотившегося, страдавшего, умершего, Воскресшего и вновь грядущего. Ни один из них не признает Церковь Божественной институцией, Самим Христом. Но самое удивительное, что мы посчитали бы бестактностью требование такого исповедания. Мы посчитали бы выскочкой того, кто, скажем, на конференции по правам человека потребовал бы - по примеру старца епископа Иоанна - исповедать носителя и основу этих прав - Иисуса Христа, поскольку эти права формулируются словами Евангелия... Сегодня разделение Христа идеей предтечи осуществляется исключительно строго. Отрицание Его Божественности становится очень явным. Вовлечение Его Самого и Его подвига в область человеческой культуры неоспоримо. И все же мы часто этим восхищаемся и радуемся, что мир теперь так много и так часто говорит о Христе. Антихристов дух пользуется этой омраченностью нашего взора (с.98). Он постоянно говорит о христианстве, о его ценности и значении для нравственности, общества, для демократии, науки, искусства, но он говорит, обходя молчанием Самого Христа или провозглашая Его предтечей, но отнюдь не как Первого и Последнего, не как Альфу и Омегу. Поэтому, по существу, все его речи - это речи дракона и идея предтечи - это современная антихристова идея (с.99)".
Антихрист Соловьева "нисколько не опровергает своей веры в то, что Христос - Мессия. Ведь Мессия - это не кто другой, как посланник Бога. Так почему Христос не может быть таким посланником Господа? Ведь Бог посылал в мир не одного пророка и не одного святого. Почему Христос не может быть одним из этого длинного ряда посланников Божиих? Однако быть одним из посланников Бога - это одно, и совершенно другое быть Самим Богом. Антихрист Соловьева не отрицает, что Христос есть Мессия; он только отрицает, что этот Мессия есть вместе и Сын Божий. А то, что он не является Сыном Божиим, удостоверяется тем, что Он не воскрес, что сгнил в могиле, как все пророки и святые. Вера в то, что Христос есть Мессия, в сущности, то же самое, что и восприятие Его предтечей. Поэтому эта вера в антихристовом сознании прекрасно сочетается со строгим отрицанием Христа через отрицание Его Воскресения. Поэтому антихрист и не боится верить в Мессию, не отказываясь при этом ни от своего себялюбия, ни от своих стремлений возвыситься над Христом. Ведь всякого Мессию можно перегнать. В любое время Бог может послать другого, более могущественного, нежели предшествующий. Нельзя перегнать только Того, Который есть всегда, Который есть Первый и Последний, Который есть Бог (с. 101)".
***
Понятно ли теперь, как узнать антихристову печать? Если некий "учитель" говорит, что пришел некто, кто "современнее", "новее", "глубже", "образованнее" Христа Евангелий - значит он уже несет в себе печать отторжения от разума Христова. Если этот "учитель" говорит, что настало время для "новой религии" - значит, евангельское христианство он считает устаревшим, заслужившим пенсионного покоя1... Какие бы дальнейшие комплименты в адрес Христа он затем ни произносил - от него лучше отойти. Ведь "Христос вчера и сегодня и во веки Тот же" (Евр. 13,8).
Дают ли на Украине печать антихриста?
Украинское государство, потеряв независимость, решило пожестче контролировать жизнь своих граждан. Потеряв способность сопротивляться западно-американскому влиянию даже в мелочах, оно все же пробует придать себе образ сурово-властного владыки, который намерен вести строгий учет и контроль в своих владениях.
Оно стало считать и обзывать своих граждан. Заметит государство гражданина Лысенко, подсчитает его, и сообщит ему: “отныне я нарекаю тебя “идентификационный номер 823794456771””. И каждый раз, когда тому, кто некогда был Петром Лысенко, придется вступать в какие-либо отношения со своим родным государством, ему придется напоминать тот номер, что был дан ему державой. И пока ты не отрапортуешься по полной форме, с называнием своей цифровой клички, держава будет смотреть на тебя холодным глазом выключенной телекамеры и в упор не замечать. Отныне ему нет дела до того, как тебя назвала мама. Нет ему дела до того, с каким именем ты был крещен. В восприятии государства ты теперь обставлен цифрами и растворен в них.
Многие люди почувствовали, что какой-то новый холод ворвался в их отношения с государством. Кроме того, прошли сообщения о том, что людям будет присваиваться номер не из 12 цифр, а из 15-ти. Оказывается, при записи идентификационного кода в виде компьютерного штрих-кода, эти 12 цифр разбиваются на группы с помощью трех линий, каждая из которых компьютером может прочитываться как дополнительная цифра, и причем вполне определенная и неизменная для всех кодов: как шестерка. Значит, каждый код включает в себя тройное изображение цифры “шесть”, то есть число 666. А такое сочетание цифр становится уже больше, чем просто компьютерно-математическая условность. Такое число принадлежит уже не столько математике, сколько религии. Уже две тысячи лет люди ждут, когда над их историей взойдет именно это число, которое будет знамением конца истории. “Печать антихриста”.
И вот оказывается, что украинское государство пожелало имя каждого своего гражданина переложить на компьютерный язык таким образом, чтобы к имени каждого из них приставить три шестерки.
Совесть людей смутилась. “Государство понуждает нас брать печать антихриста!”. Некоторые священники объявили, что люди, взявшие государственные документы с “идентификационными номерами”, тем самым отреклись от Христа, и потому уже не могут считаться христианами, а, значит, не могут допускаться к участию в церковных таинствах. Впрочем, конечно, нашлись и иные проповедники, которые сказали, что ничего особенного не происходит, и потому можно принимать номера с шестерками без всякого смущения. Так каким же на самом деле может быть влияние, оказываемое идентификационным кодом на человеческую душу? Попробуем разобраться в этом вопросе по возможности спокойно.
Может ли христианин быть зафиксирован государством, может ли он принять участие в переписи? Без сомнения – да. Христос был внесен в списки жителей Римской империи. Когда Император Август издал повеление о переписи, Святое Семейство не уклонилось, но пошло из Назарета в Вифлеем (город, в котором должны были отметиться члены рода Давидова), и потому именно в Вифлееме родился Спаситель. Напомню, что государство тогда было языческим – как и сейчас. Значит, в самом факте того, что языческое государство вносит в свои списки и архивы имя христианина – нет ничего духовно опасного.
Возникнет ли опасность для моей духовной судьбы и жизни, если государство папку, в которой оно содержит данные обо мне, пометит цифрами (“Дело №...)? Нет, и в этом случае моей душе и ее связи со Христом ничего нет угрожает. Дела были пронумерованы и в архивах христианских империй (Российской, Австро-Венгерской...). Свои номера были и у папок, в которых хранились данные о гражданах Советского Союза. Но это не мешало людям стяжевать дары Духа Святого (в том числе и дар претерпения мук).
В ГУЛАГе номера нашивались на одежду людей, и чекисты обращались к ним обезличенно-математически: “Заключенный номер такой-то”. И арестованные христиане отзывались на этот приказ, говорили: “Я!”. Неужели при этом благодать Божия оставляла этих исповедников? Так же и сейчас – если государство решит своих подконвойных граждан пометить номерами – нам это будет неприятно, но это не будет утратой наших святых имен, полученный в Крещении.
Человек вообще по разному представляет себя в разных ситуациях. В храме он называет себя “раб Божий такой-то”. В других ситуациях представляет себя по фамилии… А ведь фамилия имеет много общего с идентификационным кодом: как и код, фамилия не выбирается, как и код, фамилия несменяема и остается с человеком (по крайней мере, с мужчиной) на всю его жизнь. Как и код, фамилия должна называться при всех контактах человека с официальнымм структурами. Как и код, фамилия не включает в себя сведений о принадлежности человека к христианской Церкви. Как и код, фамилии появились совсем недавно – они не были в ходу на “Святой Руси”, и очень мало кто из Отцов древней византийской Церкви имел фамилию (почему и именуем мы их по месту рождения или подвига). Более того - церковный человек, бывает, уже утратил свою фамилию (приняв монашество он ушел из своего рода, из своей семьи, утратил земные отчество и фамилию), но при этом для государства он все равно будет обладателем определенной фамилии, вписанной в его паспорт. И на выборах, равно как и в налоговой полиции его будут писать не “иеромонах Иоанн”, но “гр. Петров А.В.”.
А ведь в иных случаях человек представляет себя и совсем не называя своего имени: “Я - таксист”; “Я - почтальон”; “Я - слесарь”; “Я – ваш депутат”…
Так что сама по себе ситуация, в которой человек не называет себя своим крещальным именем, не есть ситуация вероотступничества. Нет оснований утверждать, будто “идентификационный номер лишает человека имени” (листовка одесского монастыря). Ничто не мешает человеку в определенной ситуации называть себя по церковному имени, в другом месте – по фамилии в третьем – по именованию своей должности, в четвертом – напоминать номер, под которым хранится информация о его жизни. Разве те украинцы, что уже приняли идентификационный номер, утратили свои имена? Разве при вcтречах они приветствуют друзей “Здравствуй, номер такой-то!”? Разве в храмах они именуют себя “Раб налоговой полиции за номером таким- то”?
Более того – при желании ситуацию многоимянности человека можно истолковать как вполне благочестивую. Мол, мое священное, крещальное имя –только для храма и общения с Богом и братьями по вере. А вне храма, в мирской жизни, свое святое имя я не буду использовать. “Не давайте святыни псам”. Во многих религиях сакральное имя табуируется. Для общения с иноплеменниками называется одно имя, а для общения в своей семье и со жрецом – другое (или даже другие). В наше время были (и еще есть) люди, носившие двойные имена. Одно имя – советское (Октябрина, Владлен) или нехристианское (Рустам, Руслан), другое - церковное. И священники не требовали смены паспортов, вполне терпимо относились к тому, что вне храма человек зовется иначе, чем в церкви.
Вспомним также, что креститель Руси князь Владимир вошел в историю со своим языческим именем, а не с крещальным (Василий).
Итак, то, что при некоторых обстоятельствах человек будет фиксироваться не по своему святому имени, не является угрозой для христианина. То, что у человека есть иные имена, помимо крещального (точнее говоря – не имена, а прозвища и характеристики), не озанчает его отречения от Христа. Разве на исповеди священники спрашивают детей: “Не отзывался ли ты на клички, с которыми обращались к тебе твои приятели? Не позволял ли ты называть себя “Мишкой” вместо церковного имени “Михаил”? Не откликался ли ты, когда вместо имени к тебе обращались “Рыжий!”?”. Клички и прозвища всегда малоприятны. Но зачем же заверять, будто “принятие кодов есть грех отречения от Христианского имени”1?
Есть ли опасность в том случае, если контакты гражданина с государством происходят с употреблением предметов, нагруженных нехристианской, языческой символикой? Вспомним, что древние христиане по заповеди Спасителя платили налоги языческому государству. На тех деньгах были языческие надписи и знаки. Но Церковь не запрещала брать их в руки и пользоваться ими.
В той ситуации был и еще один значимый оттенок: в те века язычество было государственной религией. Из средств госказны выделились пособия языческим жрецам; на бюджетные деньги строились языческие храмы. Таким образом часть денег, передаваемых христианами сборщикам государственных налогов, затем шла в языческие храмы. И, однако, древняя Церковь не считала, что деньги, отданные языческому государству, есть форма языческой жертвы.
Может, контакты с государством стали опаснее позже – вследствие того, что теперь государство стало переводить делопроизводство на новую технологию – и вместо бумажных гор теперь появляются компьютеры? Есть ли грех в том, что мое имя будет занесено в компьютер? Нет: компьютер всего лишь хранит в своей памяти ту информацию, которую вносят в него люди. Как магнитофонная запись хранит записанные на нее голоса и при этом не оказывает никакого тайного воздействия на тех людей, чьи голоса зафиксированы на пленке, так и компьютер никак не влияет на души тех людей, чьи имена записаны на его диске. Раньше автобиографию я писал на бумаге, потом – печатал на машинке, теперь вот набираю на компьютере. Это чисто техническая перемена, которая просто экономит мне время.
Есть, правда, люди, которые считают, что компьютер, как и телевизор, сами по себе опасны. Например, Почаевская Лавра приобрела компьютер, чтобы набирать на нем православные книги и газеты в защиту Православия. Среди братии нашлись такие монахи, которых это весьма смутило. Они заявили, что не зайдут в келию, где стоит компьютер, потому что боятся получить там печать антихриста... И если бы они свой страх держали при себе. Так они начинают и прихожан смущать: как это жутко, страшно, там, где компьютеры, там нет Христа... В Троице-Сергиевой Лавре, кстати, “компьютерный цех” появился еще в начале 80-х годов. Разговоры же о некоем “излучении” и “зомбировании” через компьютер и телевизор лишены серьезности. Я сам смотрю телевизор – но при этом никогда не ем “Марс”, не пользуюсь прокладками, не жую “орбит без сахара”, и терпеть не могу тетю Асю с ее стиральным порошком. И компьютер всегда у меня собой – потому что при диспутах с сектантами бывает необходимо срочно найти нужный источник и подтвердить все предельно точно. И в Интернете есть у меня своя страничка www.chat.ru/~kuraev, как есть она и у Троице-Сергиевой лавры, и у всей Московской Патриархии, и у Русской Зарубежной Церкви. Так что нет основания предполагать автоматически зловредное влияние компьютера на людей.
И даже если компьютер находится в руках людей, враждебных по отношению к христианству и ко мне, - мне это никак не вредит. Например, по нескольку раз в год появляются статьи и листовки, в которых весьма критически упоминается мое имя. Эти статьи публикуются в сектантских изданиях, изготовленных с помощью. компьютерной верстки. Значит, мое имя хранится в памяти тех компьютеров, что находятся в руках сект (оккультных и протестантских). Но неужели же оттого, что они занесли меня в свои компьютеры, я перестал быть христианином?
А если владельцы чужого компьютера не просто запишут в него мое подлинное имя, но и дадут мне какую-то оскорбительную кличку? Что ж, это будет просто их грехом, но отнюдь не моим. В советские времена КГБ присваивал священникам клички, именуя их “объект разработки такой-то” и “объект наблюдения такой-то”. В этих кличках вместо реальных имен фигурировали выдуманные. Но если бы какой-нибудь майор КГБ шутки ради, ради издевательства обозвал бы того священника, за которым он следил, кличкой “антихрист” – разве и в самом деле этот священник превратился бы во врага Христова? Во время иконоборческих гонений византийского императора Феофила на Церковь в середине IX века на лицах двух исповедников православия - свв. Феодора и Феофана - было повелено выжечь хулящие их стихи. Но, хоть они и были названы “отступниками”, на деле они не отступили от Христа (см. Четьи Минеи, 27 декабря).
Итак, если государство в своих компьютерах заключает наши имена в штрихи, обозначающие три шестерки, это не оказывает никакого влияния на нашу духовную жизнь. Государство грешит, играя в эти кощунственные символы. Но это – его грех, а не наш.
Однако теперь встает иной вопрос – может ли христианин брать в руки и использовать такие документы, которые содержат в себе антихристианскую символику? Исторически ответ на этот вопрос ясен: да, может. “Для чистых все чисто” (Тит. 1,5).
Советские документы и деньги содержали в себе символы, у которых было оккультно-антихристианское толкование. На первых советских банкнотах было изображение свастики. И во все последующие годы пентаграммы, молот с серпом, изображение яростного ненавистника Церкви В. Ленина насыщали и деньги, и советские паспорта. Но люди не придавали значения этой зловещей символике. Они видели в дензнаках просто знаки, выражающие их собственный труд, и как частичку своего труда приносили эти бумаги в храмы. И подавали этими деньгами милостыню, и жертвовали на церковные нужды. Те лепты, которые мы подавали нищим и жертвовали на содержание храмов, носили на себе нехристианские символы и портреты. Но разве от того милостыня переставала быть милостыней?
Более того – на церковных документах и даже на антиминсах встречались эти зловещие имена. Митрополит Иоанн (Снычев) долгое время подписывался “архиепископ Куйбышевский”. Затем на своих антиминсах он ставил подпись: “митрополит Ленинградский”. Бывали даже архиереи с титулами “Сталинградский и Молотовский”. Но разве священнодействия этих архиереев были безблагодатны? А Русская Зарубежная Церковь и по сю пору пользуется долларами, несмотря на то, что эти денежные знаки насыщены масонской символикой2.
Христос не запретил пользоваться языческими деньгами (“отдавайте кесарю кесарево”). Значит, не всякое прикосновение к символу, имеющему нехристианское и антихристианское религиозное значение, сквернит христианина. Дело не в том, чего касается человек, а в том, как и зачем он это делает. “Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст” (Мф. 15,11). Не предмет и не место оскверняют христианина, но его внутреннее отношение.
Были мученики, которые в дерзновении своем входили в языческие храмы и прикасались к идолам. Но – для того, чтобы ниспровергнуть их. Они не боялись, что эти боги несут какую-то черную энергетику, и если к ним прикоснуться, то от них будет перенята какая-то черная печать. И то, что кончина этих мучеников от рук разъяренной толпы происходила в языческом капище, нисколько не мешало их душам восходить в небесные обители.
Св. Николай Японский, будучи в Сингапуре, заходил в языческий индуистский храм3. И христианин нисколько не был осквернен этим.
Шестиконечные звезды очень популярны у оккультистов. В каббалистике “Звезда Давида” означает соитие мужского и женского начал в весьма акробатической позе: "Белый человек наверху, и внизу черная женщина в обратном положении, головою вниз, при чем ноги ее проходят под протянутыми руками мужской фигуры и выходят из-за его плечей, тогда как кисти рук их соединяются, образуя угол на каждой стороне”4. Но совсем не обязательно для христианина видеть в каждом шестиугольнике столь изощренный символ. Вспомним, что сияние Божией славы, исходящее от Христа на иконе Преображения Господня, нередко имеет шесть лучей (например, на иконе Феофана Грека).
… А вот и совсем головокружительное событие из церковной истории: император Юстиниан II в 695 г. решил разрушить храм (т. н. “митрополичью церковь”), чтобы построить там цирковые трибуны. Императору не хотелось, чтобы это событие воспринималось верующими как прямое кощунство. Для этого он заставил патриарха составить и произнести соответствующие молитвы. Придя на разрушение православного храма, патриарх сказал: "Слава и честь Богу, долготерпящему всегда, ныне и присно и во веки веков"5. Для Юстиниана это кончилось плохо: началось востание, и он был свергнут (на время). Но тот патриарх, который прочитал молитву на разрушение храма – это св. Каллинник Константинопольский (Память 23 августа), в конце концов ослепленный по приказу Юстиниана…
Из этого случая не будем извлекать никаких поспешных уроков (кроме одного: не торопиться с осуждением тех иерархов советской поры, которые вынуждены бывали подписывать распоряжения о закрытии храмов), но вернемся к главному вопросу: как же должен христианин относиться к тем знакам и изображениям, которые для язычников имеют религиозное значение? Здесь надо помнить слова ап. Павла: “Идол в мире есть ничто”. Это “ничто” никак не должно влиять на наше поведение. Если я иду в храм и вдруг вижу, что на перекрестке какие-то сектанты установили свой идол, появление этой диковинки не должно никак повлиять на мое поведение. Я не должен подбегать к нему и целовать его ноги. Но я и не должен переходить на другую сторону улицы или же обходить его за квартал. Я не должен показывать язычникам, что я разделяю их религиозно-благоговейные чувства по отношению к их идолу. Но я и не должен выражать страха перед ним. “Не бойтесь их, ибо они не могут причинить зла, но и добра сделать не в силах” (Иер. 10,5). И проявленное мною почтение, и выказанный мною страх лишь укрепят язычников в их вере, будто их идол столь силен, что может и христианина привлечь к себе или даже победить нас.
Вспомним советы ап. Павла – как поступать с идоложертвенной пищей. Я пришел в гости к знакомому язычнику. Пользуясь случаем, я рассказываю ему о Христе. А он по ходу беседы угощает меня каким- то мясом. Вполне возможно, что плов, поставленный передо мной, изготовлен из того ягненка, который был принесен перед статуей Аполлона, то есть является “идоложертвенным”. Как я должен вести себя? – “Если кто из неверных позовет вас, то все, предлагаемое вам, ешьте без всякого исследования” (1 Кор. 10,25).
Мы можем даже догадываться, что предлагаемая нам пища была как-то по язычески “освящена”. Но пока нам прямо об этом не сказано – мы должны обращаться с ней как с самой обычной пищей. Мы просто должны помнить, что “Господня земля и что наполняет ее” (1 Кор. 10,26). Что нам до того, что сделал какой-то язычник, исходя из ложных принципов своей веры. Мы должны помнить о наших правилах благочестия: “Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию” (1 Кор. 10,31).
Но представим, что наш собеседник прямо сказал нам, что этот ягненок так вкусен именно потому, что вчера он была заколот у алтаря Аполлона. Тогда надо отказаться. Но почему? – Совсем не потому, что в этом случае пища станет сквернее, чем она была до этого объявления. Апостол Павел поясняет: “”Но если кто скажет вам: это идоложертвенное – то не ешьте ради того, кто объявил вам” (1 Кор. 10,28). Если христианин станет есть идоложертвенное в присутствии язычника – тем самым христианин даст повод язычнику считать, будто:
а) этот христианин нетверд в своей вере. Ведь язычник может знать, что церковные правила запрещают вкушать идоложертвенное (Деян. 15,29), а тут он увидит, что его знакомый христианин нарушает церковное же правило. Видя такое пренебрежение христианином его же собственных правил, язычник перестанет уважать его и уже не будет слушать христианскую проповедь из уст этого христианина.
б) христианство одобряет его религию. И можно совмещать участие в языческих мистериях и в христианских таинствах. Так одна бытовая ошибка, один жест могут столкнуть человека в болото религиозной всеядности.
Наконец, вкушение христианином идоложертвенной пищи может иметь еще два дурных последствия. Во-первых, об этом случае могут узнать иудеи. Для них идоложертвенное – это безусловно “трефное”, недопустимая пища. И если они узнают, что христиане вкушают такие продукты, они станут закрыты для евангельской проповеди. Во- вторых, и среди христиан есть такие, что не очень твердо понимают правила христианского поведения. Вот как об этом писал св. Феофаном Затворником: “Более совершенные христиане считали идолов за ничто и идоложертвенное считали чистою пищей. Другие, менее совершенные, не могли еще отрешиться от прежнего, языческого своего взгляда на идолов как богов и на жертвы им как действительным скверным богам. При таких мыслях вкушение идоложертвенного считали противным своей христианской совести, которая еще была немощна – бессильна, чтобы считать идолов за ничто. Но, увлекаемые примером более совершенных, принимают участие в идольских трапезах, едят идоложертвенное как идоложертвенное, и тем сквернят свою немощную совесть. Причиной же соблазна немощных служит то, что само по себе не имеет никакой цены пред Богом: едим ли идоложертвенное – мы ничего не приобретаем, не едим ли его – ничего не теряем перед Богом”6. Так что надо различать онтологию (или богословие) и педагогику. С точки зрения бытийной, реально-сущей, идол есть ничто, и идоложертвенное не вредит человеку. С точки же зрения педагогической – прежде чем самому пользоваться этим своим знанием, надо подумать: не повредит ли это тому человеку, у которого такого знания еще нет, не понудит ли это и его прикоснуться к пище, которую он же сам еще считает нечистой и не смутит ли это тем самым его совесть “Совесть же разумею не свою, а другого: ибо для чего моей свободе быть судимой чужою совестью” (1 Кор. 10,29).
Апостол Павел, сказавши “Идол в мире ничто” (1 Кор. 8, 4), тут же с сокрушением добавляет: “Но не у всех такое знание”. И если такой, немощный в вере христианин станет подражать поступку христианина более совершенного – то он поступит против веления своей собственной совести. “Поступая так, он оскорбит свою совесть и согрешит перед Богом; ибо против совести ни в каком случае не должно поступать”7.
Итак, не идол вредит человеку, а человек сам вредит себе, если придает какое-то значение идоложертвенной пище. Во втором веке церковный учитель Климент Александрийский называл тайным апостольским преданием разрешение есть идоложертвенное (Строматы 4, 15)8. Позднее и свт. Иоанн Златоуст это разрешение прикасаться к пище, законом запрещенной, называл “тайной великой” (Беседы на Первое послание к Тимофею, 12, 1). И еще пример такого рода пастырской диалектики: “Немощные не должны вкушать пищу с еретиками, как и правила повелевают. Сильные же, если неверные призывают их для познания православной веры, и они хотят идти, пусть идут в приличное время во славу Господа” (.преп. Иоанн Лествичник)9. В конце концов - если даже в мире идол есть ничто, то зачем же приписывать ему какую-то значимость в Церкви, в жизни церковного человека?
Итак, если сам христианин знает, что ему предлагают идоложертвенное, однако он не предупрежден об этом обстоятельстве самими угощающими или продавцами, то он имеет полное право без смущения совести “есть все без исследования”. Но апостолу Павлу и представиться не могла нынешняя ситуация: атеистически настроенный хозяин угощает гостей какими-то продуктами, о которых он сам уверяет, что они самые что ни на есть обычные, а гости-христиане твердят: “Нет уж, не притворяйтесь! Мы знаем, что вы на самом деле даете нам идоложертвенное”. Нельзя же ведь всерьез считать, что все сотрудники налоговой инспекции и паспортных столов – сплошь тайные каббалисты-оккультисты, для которых “три шестерки” есть знак сознательного служения сатане!
Не всякая встреча с тремя шестерками есть свидание с антихристом. Если я стою на обочине, а мимо меня проезжает машина с номером “666” и обдает меня грязью – не стоит сразу считать себя мучеником за Христа, а происшедшее расценивать как признак скорого конца света. Моя одежда, конечно, запачкана. Но никак не стоит думать, будто три шестерки как-то коснулись при этом моей души и веры во Христа. Нет, если я выругаюсь вслед проехавшему хулигану, моя душа станет дальше от Христа – но это уж исключительно по моей вине. Впрочем, своя вина есть и на владельце той машины. Он, конечно, никак не антихрист, и даже вряд ли является его сознательным слугой или чаятелем. Но то, что он попросил ГАИ дать ему именно этот номер – это уже проявление атрофии духовного чувства в его собственной душе. Да, да номера, подобные “666”, не выдаются случайно. За такие “ладные”, “запоминающиеся”, выделяющиеся номера в ГАИ доплачивают. Он попросил именно такой номер, чтобы похвастаться перед дружками и подружками. Он пожелал продемонстрировать свое “вольнодумство”. Он и в Бога-то, пожалуй, не верит, а тем более с сатаной всерьез не считается. Но все равно – его выбор дурно пахнет. Он пахнет духовным трупом. Кстати, если однажды он решит все же подбросить “голосующего” на дороге батюшку, священник вполне имеет право сесть в его машину и по пути даже попенять ему за его хулиганский номер. Путешествие в машине с номером “666” священника явно не осквернит.
Не сквернит же христиан путешествие на кораблях, носящих имена мифических богов и богинь – “Афродита”, “Венера”, “Нептун”, “Громовержец”... Были такие корабли и в составе русского военного флота – что совсем не исключало наличия на них православных иеромонахов.
И христиан Франции не оскверняет ежедневное употребление ими имен языческих богов. Во французском языке название дней недели до сих пор включают в себя языческие имена: Mardi (вторник) – день Марса; Mercredi (серда) – день Меркурия; Jeudi (четверг) – день Зевса; Vendredi (пятница) – день Венеры. Но ведь не Меркурию и не Венере молятся во французских православных монастырях в эти дни, а Христу и Его святым, хотя в их богослужебных расписаниях и написано: “19.12, mardi – St. Nicolas”.
Если мы будем убегать от всех черных символов и знаков – то вскоре не останется для нас места на земле. Вспомним, как еще недавно вся наша страна была покрыта атеистической и богоборческой символикой. И что же – разве мешала она искренне верующим людям молиться? Разве делало нашу молитву менее искренней, и благодатные дары, подаваемые нам в ответ от Господа менее щедрыми, то обстоятельство, что улицы, на которых стояли наши храмы, нередко носили имена богоборцев-революционеров? Улица, в начале которой стоит тот храм, в котором я крестился и в котором по сю пору служу, в советские времена носила имя “Большевистской”. Это название царапало душу – но тем самым лишь понуждало к более собранной молитве.
Так и сейчас: видишь кругом все возрастающее число строенных шестерок – радуйся тому, что тебя открыто предупреждают: чья ныне власть, и к чему она хочет привести народ. А то ведь можно было бы обмануться и подумать, будто и в самом деле власть ныне национальная, народная и искренне желающая духовного возрождения Отчизны. А тут тебя предупреждают: не расслабляйся, не благодушествуй. Что ж, спасибо за благовременно посланное штормовое предупреждение.
Кстати, наиболее достоверное буквальное, историческое значение слов ап. Иоанна о тайне трех шестерок – это “Царь Израилев”. 666 – это числовое значение словосочетания “ха-мелек – ле-ишра’ель”. Ап. Иоанн прямо не расшифровал это число, потому что если бы это имя было написано открыто, то иудеи сразу же отшатнулись бы от проповеди Евангелия10. Ведь оказывается, что тот мессия, чьего прихода ждут иудеи уже не первое тысячелетие, окажется врагом Божиим, лжехристом. И это предупреждение ап. Иоанна очень облегчает жизнь христиан.
Оказывается, нам не надо гадать самим, кто же это антихрист, пришел он или нет, ставит он уже свои метки или же еще нет. Не особо прозорливые батюшки скажут нам об антихристе, а иудеи. Уж Израиль точно своей радости не скроет. Его восторг будет оглушительно-всемирен. Когда Израиль радостно воскликнет: “Мы нашли Мессию!”, когда иудеи будут с радостью растолковывать нам: “Вы видите, наши пророчества сбылись! То, что было сказано нам в древности, все-таки свершилось! Мессия пришел! Мир покорился ему, подлинному Царю Израиля, который стал Царем Мира”, – вот тогда на все эти радостные презентации христианам нужно будет спокойно и скромно ответить: “Ну что ж. Приятно познакомиться. Вы, значит и будете тот самый ха-мелек – ле-ишра’ель… Извините, руки не подам”. Не мы высмотрим лжехриста между строчками газет или в сонных видениях. О его приходе нас уведомят вполне официально. Нам назовут массу его официальных титулов. Но только одно его служение назовут туманно – что-то о его религиозном статусе и убеждениях. А христианин откроет книгу Откровения (откровения, а не загадок и не пряток!), сверится по ней и добавит: “Царь Израиля… 666… Звереныш во фраке… Что ж, скоро, значит, придет и наш Христос… Мы подождем Его в сторонке от ваших праздников, в пустыне…”.
А пока не стоит, не душеполезно слишком уж вглядываться в эти предупреждения и знаки. Так уж устроен человек: то, на что он смотрит, то и входит в нас. Если мы выискиваем всюду антихриста и его следы, то мы их в конце концов найдем – но в своей собственной душе (точнее – создадим их там). Правила аскетики требуют: обрати ум свой к Богу и не засматривайся больше ни на что. Ибо если твой ум будет вбирать в себя мирские впечатления, все подробности и раздельности мирской суеты – то и душа утратит целостность, потеряет целомудренность и будет перекроена из образа Божия в образ и подобие падшего мира. Поэтому и говорит ап. Павел: “Я рассудил быть незнающим ничего, кроме Иисуса Христа” (1 Кор. 2, 2). Не антихриста надо искать, а Христа. Не от антихриста мы должны защищаться, а к Христу прибегать. Искать Христа и жить Им. От болезни ведь лечатся не тем, что мнительно высматривают ее признаки, а тем, что принимают лекарство и держат себя в тепле. И если Христос будет в нас, то что нам тогда до всего остального?
В "Отечнике" повествуется, как однажды старец Иоанн спросил демонов: "Чего у христиан вы больше всего страшитесь?". - "Воистину вы имеете три великие вещи", - отвечали они. "Одну вы носите на шее; другая - это то омовение, что вы получаете в храме; и третья - это то, что вы едите на литургии". Иоанн снова спросил: "Но чего из этих трех вещей вы страшитесь больше всего?". "Если бы вы бережно сохраняли то, от чего вы вкушаете в причастии, - отвечали они, - ни один из нас не был бы властен причинить какой бы то ни было вреди христианину"11. Итак, не мы должны бояться демонов, а они нас – ибо у нас есть то, что страшит их.
Через все евангельское повествование проходит призыв, который чаще всего звучит из уст Спасителя и Его ангелов: “Не бойся!”. С этими словами ангел явился Захарии, будущему отцу св. Иоанна Предтечи. С этими словами Архангел предстал Деве Марии с благовещением. С этими словами Воскресший Спаситель явил Себя апостолам. Столь часто этот призыв звучит потому, что человек, который слишком всерьез отнесется к тем угрозам, что окружили его, если человек будет и впрямь жить в страхе – тогда то, чего он боится, постигнет его. Ведь ум такого человека будет помышлять не о Боге, а о тех угрозах, которые исходят из внебожественного мира. Такая душа будет обращать внимание на умыслы и коварства своих земных недругов, а не на ту благодатную защиту, которую дает нам любящий Промысл Творца. Но если человек отвернулся от Бога и мыслит только о земном, пусть даже и боясь его –то он и в самом деле остается один на один с тем, чего он боится. Своим недолжным страхом он закрывает свою душу от хранящей помощи Божией. Поэтому “дал нам Бог духа не боязни, но силы” (2 Тим. 1,7). Поэтому апостол Павел утешает: “если Бог за нас – кто против нас” (Рим. 8,31). Бог с нами... Тогда зачем же мы боимся, чего бы то ни было иного.
Я по себе знаю, как разрушает неуместный страх. Когда я только начинал свою церковную жизнь, я носил в себе немало страхов: я боялся, что обо мне, тогда студенте кафедры научного атеизма, узнают, что я крестился и хожу в храм. Боялся семейного скандала, боялся изгнания из университета. И в первые месяцы после крещения, каждый раз, когда хлопала дверь в храме, я озирался посмотреть - вдруг вошел какой-нибудь знакомый, который заметит меня, узнает, “настучит”. Я даже для крещения специально выбрал такой храм, который был бы как можно дальше и от моего дома, и от университета... И по сю пору в этот храм я и езжу, потому что служу именно в нем. И нередко по дороге к нему, когда я добираюсь полтора часа в один конец, полтора в другой, думаю: “зачем же ты тогда таким трусом был?!” В том страхе я жил несколько месяцев, пока однажды я не расслышал (не ушами, а сердцем) тот прокимен, который поется на водосвятном молебне: “Господь – просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся, Господь – защититель живота моего, кого устрашуся”. Ах, как прав Александр Галич: “Неисповедимы дороги зла – но не надо, люди, бояться!”…
К сожалению, сегодня слишком часто православные люди вместо того, чтобы делиться друг с другом своей радостью, надеждой и силой, заражают друг друга своими страхами.
В православной иконографии есть такой принцип: чем более значимо лицо, изображаемое на иконе, тем большими размерами наделяется его фигура. Например, на иконах Преображения Спаситель может быть изображен с таким ростом, что в два-три раза превосходит рост апостолов. На иконах Распятия фигура Спасителя может опять “непропорционально” превосходить фигуры людей, стоящих у подножия Его креста. На иконах “Христос с предстоящими святыми” святые молитвенники могут изображаться во много раз меньшими, чем Тот, Кому они молятся. Но если некий “инопланетянин”, уже знакомый с этим нашим критерием, присмотрится к сознанию многих наших нынешних прихожан, проповедников, книгоиздателей и книготорговцев, то он, хоть и логично, но придет к весьма неожиданному выводу: окажется, сегодня немалая толика православных верит не столько во Христа, сколько в антихриста. В их сознании и в их речах антихрист занимает место несравненно большее, нежели Христос. Много ли в церковных книжных лавках книг о Христе? – Об антихристе больше... В Москве издается вполне регулярный альманах “Антихрист в Москве”. Но кто видел сборник статей под названием: “ Спаситель в Москве. Христос посреде нас”? На одну книжку на тему “Как стяжать дух мирен” приходится три, рассуждающих о проблеме “как защититься от чародеев”12. Более того – при разговоре с пророками, с мрачной уверенностью возвещающими, что антихрист воцарится в ближайшие же годы, я порой ощущаю, что мои собеседники будут искренне огорчены, если этого не произойдет. Если слухи об антихристе подтвердятся – они будут чрезвычайно обрадованы. “Мы же говорили!”.
Вопрос о том, что считать “печатью антихриста” и как относиться к тому, что кажется таковым, должен быть соотнесен со всем целостным миром православного богословия. Это не только вопрос об антихристе. это и вопрос о Боге, и вопрос о человеке. “Что есть человек, что Ты помнишь его и сын человеческий, что Ты посещаешь его?” (Иов 7,17; Пс. 8,5) – это в конце концов вопрос о тайне и смысле Боговоплощения. Вопрос об антихристе и его печати – это вопрос и о Боге: “что есть тот человек, которого Ты, Господи, оставляешь, и почему Ты это делаешь?”. Это вопрос о том, как человек может отогнать от себя хранящую благодать Божию. Только ли человек может это делать, или подобная власть есть еще у кого-то или чего-то? По сути вопрос о “печатях” и их воздействии на человека - это вопрос о свободе человека и о власти Бога в созданной Им вселенной.
Бог создал людей по своему образу. Один из тех богообразных даров, которыми Бог почтил человека и отличил нас от животных, - это дар свободы. Человек, хоть и живет в мире, но все же неотмирен. Никакие природные законы не могут исчерпать человеческую жизнь. Ни влияния звезд, ни потребности физиологии, ни законы психологии и социологии, ни влияния духов и магические чары - ничто не может вторгнуться в жизнь человека и растворить в себе всю его свободу. Человек возвышен надо всем, и только если он чему-либо скажет: “да, я хочу, чтобы это вошло в меня, жило во мне и управляло моим повелением” – только тогда человек впускает в свой внутренний мир различные внешние влияния.
Бог Сам не входит в сердце человека, если тот не попросил Господа об этом. “Се, стою у двери и стучу, и к отворящему Мне войду и вечерять с ним буду”, - говорит Спаситель в книге Откровения св. Иоанна Богослова. Так неужели Господь, Который так бережет свободу человека, попустит, чтобы она была изнасилована кем-либо другим? Неужели Господь нас создал такими, что те силы, которые нас не создавали, которые нас не любили, которые нами не дорожат, неужели эти силы могут тем не менее врываться в наши души без соизволения нашей свободной воли? Нет, Господь создал нас для Себя. И если наш Творец не входит в нас, когда мы сами свободно не открываем перед ним двери наших душ, то тем более ни у кого и ни у чего нет такой силы, чтобы взломать эти двери. И пока человек сам свободно не пожелает отречься от Христа, отколоться от Церкви – то ничто и никто не сможет сделать его чужим для Церкви и для благодати Христовых.
Сегодня, когда сводки новостей сочатся угрозами, полезно почаще вспоминать слова апостола Павла: “Кто нас отлучит от любви Божией...” (Рим. 8,35). И тут же сам апостол говорит: “Я предпочел бы быть отлучен ради братьев моих” (Рим. 9,3)13.
Вот – единственный подлинный владыка человеческой свободы, который может отогнать Христа от нас – сам же человек: “я предпочел бы…”. Только если я сам захочу – только тогда я буду отлучен от Христа. Ничто иное – ни времена, ни духи, ни люди не могут сделать чужим для Христа такого человека, который сам не желает отчуждаться от Спасителя.
“Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе” (Римл. 8, 35-39). Перечисляя то, что не может отлучить нас от любви Христовой, апостол Павел не делает уточнения: мол, ангелы не смогли бы нас отлучить, а вот “налоговые коды” или надпись с тремя шестерками сможет. По учению Церкви не внешний знак отлучает нас от Христа. О внешних знаках богоборчества сказаны слова, уже приведенные выше: “Идол в мире есть ничто” (1 Кор. 8, 4). Беда, если человек внутренне прилепляется к этому знаку. Беда, если человек внутри себя водворяет идола. Беда, если человек свой внутренний мир уже соделал таким, что внешний знак богоборчества лишь проявляет ту тайну беззакония, что уже давно совершилась в его сокровенном сердца человеке. Не опасно христианину пройти мимо языческого идола. Не опасно даже зайти в языческое капище, если в сердце от творит молитву ко Христу14. Опасно, если человек заходит в храм Христов, а в сердце своем в эту святыню проносит идолы – свои житейские попечения, свои греховные страсти.
Если мы будем считать, будто сами по себе средства электронного контроля за поведением человека будут определять поведение человека, то мы впадем в грех кощунства. Кощунственным здесь будет убеждение, будто бы столь мала Богообразная свобода, что дарована нам Творцом, что ее может отобрать какая-то пластиковая карточка или компьютерная операция. Сугубым кощунством является и суеверное представление, предполагающее, будто бы некая внешняя операция, совершенная над человеком, может отлучить его от Христа. Неужели у каких бы то ни было компьютеров есть власть изгонять Христа из души человека, который сам вовсе не собирался отлучать себя от Христа? Если человек сам не отрекается от Христа, то никакие чары и компьютерные манипуляции не могут выгнать Христа из его души. Или мы будем полагать, что компьютерные коды и налоговая полиция имеют власть над Христом и могут сами по себе решать – где будет царствовать Христос, а где - антихрист?
Антикодовая кампания так легко переходит в прямую истерику (и тем самым теряет тот положительный смысл, который в ней все же есть) потому, что люди постоянно путаются в двух смыслах слова “определять”. Двусмысленность состоит в том, что неясен смысл суждения “номер определяет человека”. Русское слово “определить” имеет два смысла: охарактеризовать (“дефинировать”) и предопределить (“детерминировать”). Человек боится именно предопределенности, он не желает, чтобы его поведение было управляемо и предписываемо. Но этого налоговый номер не делает. Наличие компьютерного номера у человека определяет траекторию его жизни не больше, чем наличие номера паспортного. Не может номер “определить” человека в том смысле, чтобы предписать путь его жизни и тем самым лишить его свободы.
Так что совершенно напрасно архим. Тит из одесского монастыря пишет, будто “идентификация лишает человека Богодарованной свободы”15. Мое имя дано мне родителями навсегда. И какой же свободы оно меня лишило? Ну не боится Бог чисел и штрих-кодов! Он не столь пуглив, как некоторые бабушки и монахи. Не уходит Он из души человека, если в карман его легла бумажка с цифровым набором. Если человек призывает Духа “прииди и вселися в ны” – то неужто Дух, дышущий, где хочет, остановится перед бумажкой с идентификационным номером как перед непреодолимой преградой?
Человеку, и только человеку дана власть обретать Христа или терять Его. Преп. Макарий Великий говорил: "Как Бог свободен, так свободен и ты. И если пожелает человек - делается сыном Божиим, а если пожелает - сыном погибели"16. А, значит, не печать антихриста, не внешний знак отбирает у нас Христа. Но, напротив, душа, свободно отрекшаяся от Христа, призовет к себе и эту внешнюю печать своей богооставленности. Как об этом еще во втором столетии писал св. Ипполит Римский - “Та самая печать, вероятно, имеет написание "отрекаюсь". Таково будет надписание и печать во времена этого ненавистника добра - та печать, которая будет гласит: "Отрекаюсь от Творца неба и земли; отрекаюсь от крещения; отрекаюсь от служения моего Богу и присоединяюсь к тебе и в тебя верую"”17. Также говорит о печати и св. Нил Мироточивый: “На печати же написано будет следующее: “Я твой есмь. – Да, ты мой еси. – Волею иду, не насильно. – И я по воле твоей принимаю тебя, не насильно”. Сии четыре изречения или надписи изображены будут посреди той проклятой печати” (Посмертные поучения преподобного отца нашего Нила Мироточивого Афонского, гл. 23).
Но вдруг, вопреки церковной традиции, раздаются противоположные уверения: “Если печать будет даваться с понуждением к открытому и явному отречению от Христа, тогда многие не примут ее. Если же открыто и явно не будут принуждаемы отречься от своей веры, тогда весь мир легко примет ее”18. Такой же модернизм содержится и в листовке Одесского Успенского монастыря (осень 1998 г.), утверждающей, что печать антихриста (в понимании составителей листовки – “штрих-код”) будет поставлена без согласия самого человека (“Несомненно, для того, чтобы незаметно нанести штрих-код на тело человека, есть множество способов. Осуществляющие “тайну беззакония” знают, как это сделать незаметно для нас и нам они этого никогда не скажут”).
О церковных таинствах мы говорим, что если человек приступает к ним недостойно, без искреннего и покаянного желания соединиться со Христом – то душа его остается без насыщения благодатью. Более того – его дерзновенное прикосновение ко святыне становится нередко “причащением в суд или во осуждение”. Но Господь, оберегающий нашу свободу даже от Самого Себя – неужели Он позволит владычествовать над самым драгоценным Своим созданием каким-то черным силам? Нет – “для чистых все чисто” (Тит. 1,15). Тот, кто не желал стать сообщником сатанинских сил, тот, кто живет в Теле Христовом, которое есть Церковь, тот изъят из под действия “стихий мира сего”. Неужели напрасно были сказаны слова Спасителя: “Будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им ” (Мк. 16,18)?
Вслушаемся в наставления преп. Антония Великого, переданные свт. Афанасием Великим: "Где знамение крестное, там изнемогает чародейство, бездейственно волшебство" (св. Афанасий Великий. Житие Антония, 78). "Демоны все делают, говорят, шумят, притворствуют, производят мятежи и смятения к обольщению неопытных, стучат, безумно смеются, свистят, а если кто не обращает на них внимания, плачут и проливают уже слезы, как побежденные... Не должно нам и бояться демонов, потому что они бессильны и не могут ничего более сделать, как только угрожать" (Там же, 26-27). "Демоны, не имея никакой силы, как бы забавляются на зрелище, меняя личины и стращая детей множеством привидений и призраком. Посему то наипаче и должно их презирать как бессильных" (Там же). "Даже над свиньями не имеет власти диавол. Ибо, как написано в Евангелии, демоны просили Господа, говоря повели нам ити в свиней. Если же не имеют власти над свиньями, тем паче не имеют над человеком, созданным по образу Божию" (Там же, 29). "Посему нам должно бояться только Бога, а демонов презирать и нимало не страшиться их" (Там же, 30).
Итак, печать антихриста не порождает некоторое внутреннее отречение от Христа, а лишь выражает его. Та душа, которая утратила желание жить во Христе, уже несет в себе дух антихриста, который и выразится в принятии печати. Печать – знак собственности и принадлежности. Как на монетах древнего мира изображался император ради обозначения того, что эта монета является его собственностью, так и печать миропомазания ставится на нас для того, чтобы объявить о том, что мы уже не рабы миру, что мы избрали иной путь: пожелали служить Христу. Так и печать антихристова будет знаменовать тех людей, которые уже задолго перед ее внешним принятием потеряли желание искать Христа.
Поэтому у Отцов встречается весьма расширительное понимание печати антихриста: “Злопомнение есть печать антихриста, и сердце злопамятного запечатлено печатью его. И когда антихрист (т.е. дух антихристов, действующий в миру) кладет эту печать, то от этой печати злопамятства обмирает сердце человеческое. Так обмирает человек, когда сердце его бывает запечатлено ненавистью. Это проклятое злопамятство делает человека столь бесчувственным, что люди сами умерщвляют себя разными смертями” (Посмертные поучения преподобного отца нашего Нила Мироточивого Афонского, гл. 23). Издатели поучений преп. Нила поясняют: “Злопамятство – горделивое осуждение недостатков ближних, непочтительность родителям, подчиненных к начальникам и т.п. Оосбено тонко этот дух осуждения излит в творениях Толстого. Читающая их с увлечением молодежь отравляется от юности ядом злопомнения и осуждения, печатлеется печатью антихриста, теряет доверие к Церкви”19.
Преп. Макарий Оптинский, говоря о том, что многие стесняются креститься на людях, предполагает: “Как же это враг налагает печать на челе и на правой руке? Не иначе как вводит в обычаи света постепенно свои ухищрения; да еще лукаво скрывает себя со своими действиями, - внушает людям, что нет диавола”20.
Богословы предреволюционной поры предпочитали обращать внимание на внутреннее состояние людей, а не на внешние знаки: “Это число зверя или имени зверя не есть знак чисто буквальный, но символический, таинственный, вероятно, выражает характер исповедания веры или превратный образ мыслей и жизни того общества людей, которое здесь называется зверем. Иметь имя зверя, или число имени его в таинственном смысле значит исповедать то учение, которое проповедует зверь, и тем отличаться от прочих”21.
Вот еще два возможных понимания печати: Число из трех шестерок есть символ антихристовой маеты, оно означает тоску души, лишенной Христа. “Шестиричное число есть число будничного труда и работы, постоянного беспокойства и усталости (666 три раза повторенное число рабочих дней в неделе); истинную же субботу (успокоение) дарует только Христос, а с ним и новый день вечного мира”22.
Кроме того, шестерка – это цифра, предшествующая семи. Семь - знак добротности и полноты, церковной благодатности. Шесть – то, что предельно близко, то, что уже почти достигло этой полноты. 666 – это предельная устремленность, но – все же в каждой своей детали, в каждой своей подробности так и не доходящая до нее. Это – пародия на церковь, так и не становящаяся церковью. Самая страшная ложь – ложь правдоподобная… В итальянском городе Орвието есть фреска Страшного Суда, исполненная в начале XVI века художником Л. Синьорели. На ней есть и изображение антихриста. Он облачен в те же одежды, что и Христос в традиционной христианской иконографии. У него похожие черты лица, волосы, борода… И только злые-злые глаза23. Антихрист и в самом деле будет притворяться Христом. Шестерка, притирающаяся к Семи, и есть максимум притворства, то есть вершина обмана.
Синод Элладской Церкви, выступая в июне 1997 года против кощунственного использования трех шестерок в государственных документах Греции (в Греции, напомню, в отличие от Украины и от России православие является государственной религией, и потому церковная оценка деятельности государства там более уместна), пояснял: “Наша Церковь признает, что печать Христова не есть некий внешний символ, но есть благодать Святого Духа, освящающая человека в Таинстве Крещения. Так и печать антихриста не есть нечто внешнее, навязанное извне, но есть вольное отсечение себя от благодати Святого Духа через добровольное отречение от веры в то, что Иисус Христос есть Сын Божий и Спаситель мира”24.
Но вот какое толкование не встречалось в церковной традиции – это представление, будто человек может невзначай наткнуться на “печать антихриста”, а та помимо его воли совершит духовный переворот в его душе из раба Христова, сделав его прислужником антихриста. Это представление, нередко озвучиваемое сегодня даже монахами (а монахи в Православии есть по определению носители и защитники Традиции), есть именно модернизм.
Сначала человек будет проникнут духом антихристовым – и лишь затем примет внешнюю печать. Не печать провоцирует утрату Христа, а потеря укорененности во Христе в конце концов проявляет себя и в принятии печати. Христос – это не кошелек, который можно незаметно вытащить в автобусной давке. Не может быть такого, что человек вошел в магазин христианином, но купил бутылку сока со штрих-кодом – и все, Христа потерял. Если человек не имел сознательного желания жить помимо Христа, если он сам не выставил Христа за порог своей жизни – то не может такого быть. Нельзя так низко думать о Христе. Модернизм это – считать, будто человек может незаметно для себя и не желая потерять контроль над собой и потерять связь с Христом25.
Верить в то, что некие штрихи и знаки сами по себе могут воздействовать на совесть человека — значит непозволительно много отдавать на откуп магии и идолам.
К сожалению и позору нашему не Антихрист своей магической властью лишит людей свободы и тем самым навяжет нам свою власть, но люди сами примут такой образ жизни и такую систему ценностей, что изгонят из своей жизни Христа. И когда в их мыслях не будет места для стремления ко Спасителю – тогда и появится на их челе печать зверя. Когда в своих действиях они встанут на путь беззакония, при этом оправдывая все свои грехи и не чувствуя покаяния – тогда и на десницу их ляжет та же самая печать. Блаженный Августин еще в пятом столетии давал такое толкование предупреждению ап. Иоанн о печати антихриста: начертание, то есть клеймо преступления будет начертано, на челе - ради исповедания, на руке - ради дел (Августин. О граде Божием. 20,9).
Дело антихриста и его царства – воспитать такой образ мысли, при котором человек не мог бы молиться ко Христу. Воспитанием и рекламой, через школы и газеты, через телевидение и даже через церковную (псевдоцерковную) проповедь люди будут вовлекаться сначала в религиозный инддифферентизм (равнодушие), а затем – в весьма активное участие в различных “общечеловеческих” мистериях. Христианство растворят в язычестве. И в те дни “всякий, кто призовет имя Господа, спасется” (Деян. 2,21).
Этими словами легко оправдать свою теплохладность: надо же, как легко будет спастись в “последние времена”: ты только призови имя Господне – и сразу спасешься. И не нужно будет даже всенощного бдения выстаивать. Мое смущение по поводу этих слов Писания растаяло вследствие одной поведанной мне истории, которая, как мне кажется, имеет прямое отношение к истолкованию этого апостольского пророчества.
В январе 1998 года ко мне пришли несколько молодых людей, готовящихся стать пятидесятническими проповедниками, и сказали, что они хотят перейти в Православие. Они долго сопоставляли свое богословие с православным, и в конце концов пришли к выводу, что пятидесятничество – это не Церковь. Я попросил их рассказать подробнее о том, что именно было последней каплей, переполнившей чашу их пребывания в пятидесятничестве. И вот один из них объясняет: “Недавно я был на молитвенном собрании пятидесятников. После обычных молитв началось “говорение на языках”, глассолалия. И я решил в эту минуту не участвовать в общем молении, а помолиться православной Иисусовой молитовкой: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мня грешного!”. Но целых 10 минут я не мог вспомнить начало этой молитвы Было такое ощущение, будто какая- то сила вторглась в меня и не позволяет обратиться ко Христу, контролирует мое сознание. С огромным усилием мне удалось вспомнить начало Иисусовой молитвы, начать ее произносить, и через минуту все эти окружающие меня эффекты вдруг стихли, молитва на так называемых “языках” умолкла. И я понял: это опасно. Надо от пятидесятников уходить”.
Согласитесь, трудно представить себе протестанта, который не может вспомнить имя Иисуса. С ним должно было произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы он забыл, как зовут его “лучшего друга”. После этой истории мне стали понятны апостольские слова о спасении через призывание имени Господа. Казалось бы – нет ничего проще. Живи пока спокойно, а придет время испытаний – уж имя-то Христово я точно вспомню. Призову имя Господне и спасусь. Но нет: если человек не жил полной церковной, православной жизнью до воцарения антихриста, он не сможет защитить свой ум и свою душу в те страшные времена. Он станет зомби. В него ворвутся энергии тьмы и опустошат его память, парализуют его волю к молитве. Он не сможет призвать спасительное Имя. Поэтому сейчас надо беречь себя, блюсти себя и свой ум. И питать себя добротным хлебом православной духовности.
Но ведь – с другой стороны - не со случайным прохожим случилось такое опустошение его сознания и лишение его памятования об имени Божием. Этот человек сам пришел в секту и провел в ней несколько лет. Если же православный христианин будет проходить мимо клуба, где собрались пятидесятники – вряд ли с ним произойдет нечто подобное.
Только сам человек делает себя таким, что печать антихриста будет в нем действенна. К сожалению, “некоторые пытаются отвечать от ветра головы своея – манипулируют с графическим изображением числа 666. Сейчас, например, стало модно умножать 666 на 3 (получается 1998). Однако надо помнить, что Сам Господь сказал: “Не ваше дело знать времена и сроки””26.
Святогорский монастырь издал сборничек “Печать антихриста”, в которой со странной всеядностью публикует рассказы пятидесятников. Главный довод всего сборника в пользу того, что штрих-коды - это и есть печать антихриста – рассказ некоего “ученого” Кола Сандерсена, который перемежается харизматическими откровениями: “Дух мне открыл... Господь мне сказал...Я сказал Духу”. Многие секты время от времени кричат, будто они нашли антихриста или его печать. Эти крики пугают людей, и тем самым лишь способствуют предстоящему торжеству антихриста. Ибо когда поистине настанет час последних испытаний. Церковь предупредит о том, что пришел лжехристос, предупредит о его знаках – а люди, уже уставшие от ложных тревог, скажут: теперь и вы нас обманываете, как раньше нас обманывали сектанты. Поэтому так важно сегодня проявить трезвость и молитвенную рассудительность и не видеть антихриста там, где его еще нет. Иначе с нами могут случиться те события, что описаны в сказке Льва Толстого о мальчике-пастушке, который тревожил деревню криками о том, что пришли волки...
По всей Украине летом 1998 г. ходила анонимная листовка, истерично пугающая и прямо лгущая: “Православные, не обманывайтесь, и не успокавайте себя, что это не те номер и карточка. Другой карточки с номером – не будет… Когда писались эти строки, поступило обращение к митрополиту Владимиру от патриарха Московского и всея Руси Алексия II не брать идентификационных кодов-номеров на храмы и монастыри, а также духовным лицам. Почаевская Лавра выступает с таким же предостережением и благословляет не принимать идентификационного кода и карточки. Будите наших пастырей от мертвого летаргического сна добивайтесь срочного созыва Поместного собора УПЦ по этому поводу. Борись до смерти, отказываясь от поучения любой карты, пластмассовых денег, печати...”. Не было такого письма Патриарха Алексия. Не было и соборного решения братии Почаевской лавры27.
Более того: в конце 1996 г. епископ Уфимский Никон обратился за разъяснениями в Московскую Патриархию по поводу введения для всех жителей Башкирии индивидуального налогового номера. Патриарх ответил, что подобная мера является социальным нововведением и к вере отношения не имеет (Коммерсант-Daily. 16.12.1996).
Весной 1998 г. некие "Совет православных мирян" и "православное братство г. Киева” распространяли листовку с текстом: "Введение номеров (кодов) - это первый шаг, а получение карточки с номером и кодом последний завершающий шаг к печати антихриста. Выдача этих карточек планируется в ближайшее время. При получении карточки гражданин получает печать на руку и чело. После чего невозможно будет покаяние и наложение Крестного Знамения”. Верно - согласно преп. Ефрему Сирину и св. Ипполиту Римскому (св. Ипполит Римский. Слово о кончине мира и об антихристе и о втором пришествии Господа нашего Иисуса Христа, 28) человек, получивший печать на деснице, уже не сможет знаменовать себя крестом. Однако мы видим, что православные граждане Украины, получившие идентификационные карточки, могут креститься. А некоторые из них под влиянием соответствующих проповедей даже приходят к духовникам плакать и каяться в грехе принятия “печати антихриста”. Неужели этого факта недостаточно для того, чтобы опровергнуть миф, толкующий налоговые карточки как антихристову печать?
Другие листовки пугали тем, что якобы при фотографировании незримым лазерным лучом на челе человека будет выжигаться антихристова печать: “Фотография, которую обязан предъявить гражданин, должна быть сделана с помощью цифровой фотокамеры. Во время фотографирования такой камерой лазерным лучом наносится печать на лоб, действует на мозг человека”28... Если бы это писали материалисты, для которых “мозг” и “душа” – одно и тоже, такой страх был бы понятен. Если бы это писали колдуны, которые верят в безграничную власть колдовства и кодовства – этот страх был бы понятен. Если бы действительно была возможна такая технология, которая просто лучевым воздействием понуждала бы человека отрекаться от Христа, забывать о нем, тогда зачем было бы вообще придумывать карточки и штрих-коды, издавать антихристианские книги, газеты и фильмы? Достаточно было бы на улицах поставить соответствующие лучевые пушки – и все, кто выходят из дому, сразу бы “зомбировались” и “печатались”. Да и просто – ну возьмите пару крепких казаков, взломайте вы любую фотомастерскую, где делаются цифровые фотоснимки, разберите по деталям всю технику и покажите – где же там устройство, порождающее “лазерный луч”, наносящий “печать” на мозг… Такое исследование со взломом было бы меньшим грехом, нежели эта листовка, взламывающая души людей и всевающая туда панику и магизм.
Для материалистов поведение человека определяется потоками электрических токов и кодов, передаваемых по нервной системе. Для них сознание есть производное от физиологии. Поэтому их представление о том, что с помощью наведенного импульса можно контролировать поведение человека (человека, а не собаки) логично в рамках системы их верований. Но христианам-то зачем низводить человека до уровня животных? Зачем монахам становиться на позиции радикального материализма и пугать людей, будто “посредством спутниковой связи жизнь человека становится полностью управляемой”29? Если даже кто-то видит и фиксирует мои перемещения – это еще совсем не означает, что он управляет моей жизнью.
Надо отдавать себе отчет в том, к каким последствиям ведет согласие с допущением о возможности управлять человеком с помощью электронных технологий. Дело в том, что вся святоотеческая антропология строится на убеждении в богообразной свободе человека. Именно потому, что человек свободен – он ответственен за свои дела и за свой выбор. Мир не может всецело навязать себя человеку и растворить его в себе. Ну, а теперь представьте: благочестивый христианин идет по улице. Вдруг на него набрасываются какие-то антихристовы слуги. Его оглушают, быстро вживляют в его тело (на чело и на руку) две крохотные пластины с компьютерными “чипами”. И теперь через эти чипы у них появляется возможность контролировать мысли, чувства и действия этого человека. Подчиняясь этому контролю, он начинает жить по тем стандартам повеления, которые предписывает ему антихристово общество. Вместе со всеми он исполняет команды, передаваемые через спутник: богохульствует, топчет христианские святыни, прославляет антихриста… И вот он окончил свой земной путь. На Страшном Суде этот человек, последние годы своей жизни проведший в экстазе богоборчества, может ли быть оправдан?
Как видим, вопрос о “печатях” и о компьютерной психологии вводит нас в самые глубины церковных размышлений о человеке и о его свободе. В богословии принято при высказывании некоего суждения проследить – как его принятие отзовется во всех уголках православного вероучения. Не вызовет ли этот тезис разрушительных последствий в какой-нибудь вроде бы даже совершенно удаленной области устоявшихся церковных преданий. Мне кажется, что представления о том, будто “печать антихриста” – это компьютерное изделие, позволяющее руководить поведением человека, является не только нетрадиционным, но и потенциально еретическим. Принятие этого допущения потребует пересмотра всего традиционного православного учения о человеке. Мне такая работа совершенно не по душе – и именно поэтому я предпочитаю выступать против попыток “материализовать мистику”30.
Новые “материалисты” полны энтузиазма. Но ведь не только для энтузиазма есть место в церковной жизни. Должно быть место и для спокойного рассуждения31.
К сожалению, энтузиазма борцов с “печатями антихриста” не осаживает и то обстоятельство, что вроде бы еще нет антихриста. Как же может быть печать антихриста, если самого антихриста нет? Как не могло быть таинств Христовых до пришествия Христа - также невозможна и внешняя печать антихриста до его воцарения.
Сначала повсеместно и громогласно будет возвещено о пришествии иудейского “Мошиаха”. Затем от христиан и от всех людей потребуют признать его чудеса и его религиозные полномочия. И вот то, что будет запечатлеваться на людях, пришедших для религиозного поклонения лже-мессии, и будет печатью антихриста. До тех же пор лучше воздерживаться от сиюминутно-бытового толкования книги Откровения.
Вообще не случайно, что из всех Отцов лишь один дерзнул дать толкование Апокалипсису (св. Андрей Критский). Не случайно, что Церковь никогда не читает Апокалипсис во время своих Богослужений наряду с другими апостольскими текстами. Откровение – единственная новозаветная книга, не входящая в годовой круг литургических чтений. Поэтому нынешнюю увлеченность чтением и толкованием книги Откровения нужно признать весьма нетрадиционной. Это еще одно проявление православного модернизма32. Слишком однозначный перевод библейских символов на язык современной техники – в этом есть что- то модернистски-заземленное, профанирующее (“печать антихриста - микросхема под кожей человека”33; “образ зверя – это телевизор”).
Поражает та легкость, с которой составители антикодовых листовок и статей отождествляют свое, очень сиюминутное, современное (напомню синоним слова “современный” – “модерновый”) прочтение Апокалипсиса с учением Цекрви и мысли ап. Иоанна. Вот как начинается одна из листовок: “Согласно учению Святого апостола Иоанна Богослова, идентификационный номер, будучи зафиксированным на человеческом теле, отлучает человека от Церкви”. Вот уж ничего подобного. Идентификационный номер (если пофантазировать о той его разновидности, про которую антикодовики говорят, что она будет налагаться на тело) содержит в себе информацию о человеке-носителе этого номера. Апостол Иоанн нигде не говорит, что на теле человека будет записываться информация о нем самом. По его слову, уникальное имя зверя (а совсем не имя каждого гражданина и состояние его банковского счета) будет начертано на людях.
Прочитайте вновь предупреждение Апостола: “И он сделал то, что всем - малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам - положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его. Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть” (Откр. 13,16- 18). Речь всюду идет об имени зверя (а не об имени носителя знака), о числе зверя (а не о номере несчастного налогоплательщика).
Так что при чтении бесчисленных современных листовок, статей и брошюр на апокалиптические темы тем более становится ясно, почему же именно церковная традиция не считала полезным изнесение этой книги на стогна града.
Впрочем, если читать Писание не выборочно, если помимо Апокалипсиса читать иные Священные книги, то обнаружится несколько меньше поводов для предельной эсхатологической обеспокоенности. “О временах же и сроках нет нужды писать к вам братия, ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень придет как тать ночию. Ибо, когда будут говорить “мир и безопасность”, тогда внезапно постигнет их пагуба” (1 Фесс. 5,1-3). Сейчас не время антихриста хотя бы потому, что сейчас в православных странах нет ни мира, ни безопасности. Если считать, что сейчас времена самые что ни на есть последние, то придется сделать неожиданный вывод: оказывается, Писание написано для протестантов – ибо именно в их странах сейчас царят “мир и безопасность”.
Интересно, кстати, напомнить, что в 70-х - 80-х годах те люди, что любили предсказать близкий конец света, в качестве главного аргумента демонстрировали именно этот текст ап. Павла. Дело в том, что лозунг популярного в тогдашних газетах совещания в Хельсинки был именно “За мир и безопасность в Европе”.
И притча Христа о десяти девах говорит, что в канун пришествия Жениха “задремали все и уснули” (Мф. 25,4). Все – в том числе и мудрые девы. Митр. Вениамин (Федченков) указывает на параллель: как спали ученики в минуту, когда от них был отнят Спаситель (в Гефсиманском саду), так будут спать христиане и в минуту, предшествующую Возвращению34. Вот уж чего сегодня нет – так это дремотной инертности церковного сознания в вопросе о “временах и сроках”.
Впрочем, трудно сказать – бодрствует ли сегодня церковное сознание или дремлет. О весьма и весьма многих людях, усвоивших себе привычку пугать себя и других антихристовыми знаками, правильнее было сказать, что то, что кажется им проявлением бодрствования, на самом деле есть признак духовного сна. Сна, в котором снятся кошмары. Сон бывает “мирен” у душевно и духовно здоровых людей. Здоровы ли мы? – Ну вот и сны у нас кошмарные35. И бредет человек по жизни, так и не проснувшись, не видя реальной сложности мира, лишь повторяя три-четыре модные цитаты…
Кроме того, убежденность в том, что нынешние времена – последние, трудно совместить с известным предсказанием преп. Серафима Саровского: в последние времена "архиереи так онечестивятся, что главнейшему догмату веры Христовой и веровать не будут". То есть догмату о Воскресении Христовом36. Известны ли кому такие архиереи Московский Патриархии, которые не веруют Воскресению Христову? Есть ли среди них хоть один, кто не радуется искренне в Пасхальную ночь? Кто может указать на архипастыря, лукаво замолкающего, когда пение "Символа веры" доходит до "чаю воскрешения мертвых"? Нет таких фактов? - Ну, значит, и градус апокалиптических предостережений должен быть понижен. И тот, кто огульно и тотально подозревает и обвиняет архиереев в нечестии (полагая, что раз времена - как ему доподлинно известно - "последние", то и архиереи должны быть соответствующими, т. е. псевдоправославными слугами антихриста), сам должен быть назван нечестивцем37.
В противовес этим сплетням и листовкам вполне трезвый голос прозвучал в “Послании Священного Синода Украинской Православной Церкви Президенту, Верховной Раде и Правительству Украины, духовенству, монашествующим и верным чадам Украинской Православной Церкви от 3 июня 1998”. Это Послание, несмотря на некоторые колебания и шероховатости, все же довольно ясно отсекает чрезмерные опасения: “Надо помнить, что печать антихриста лишь завершит процесс отпадения от Бога и благодати Его, что ныне тайно совершается в глубине человеческих сердец. Именно в этом случае индивидуальный идентификационный номер, который присвоится каждому человеку и нанесется на него через какую-то "несмываемую" технологию, действительно может стать "печатью антихриста"... Сегодня делать категорические заявления о том, что православных христиан Украины принуждают к принятию печати Антихриста, было бы преждевременно и несправедливо. Во-первых, согласно учению святых отцов, печать антихриста будет универсальной для всего человечества. Ныне же, по милости Божией, наш народ еще не влился в секуляризированную семью западных народов. Во-вторых, сама по себе кодификация вне какого-либо контекста не может быть квалифицирована как антихристианское учреждение. Однако каждый православный христианин вправе сам определять для себя: возможно ли для него принятие подобного кода. В связи с этим, не усыпляя бдительности верных, считаем, что принятие сегодняшних идентификационных номеров еще не означает измены Христу и поэтому не означает принятия "печати антихриста". Святая Церковь в нужное время поднимет свой голос, предупредит и сохранит своих верных чад от непоправимой ошибки”. Впрочем, стоит заметить, что и здесь есть некоторая излишняя технологическая прямолинейность - в суждении о том, что при определенных условиях печатью антихриста будет именно “индивидуального идентификационный номер.
Ясное несогласие с авторами листовок высказала и Запорожская епархия: “В соответствии с учением Святых Отцов идентификационные номера не могут являться “печатью антихриста”. Следовательно, принятие сегодняшних идентификационных номеров еще не означает предательства Христа и поэтому не означает принятие “печати антихриста”. Святая Церковь в нужный час поднимет свой голос. Учитывая, что на приобретаемых товарах широкого потребления часто имеется штриховой код с тремя шестерками, дабы не смущать совести верующих, благословляем обозначенный товар окроплять святой водой, т. к. сила креста, освящающего эту воду, выше силы демонической”38. Единственное, что в этом обращении не вызывает у меня безусловного согласия – это безоговорочное отождествление штриховой кодировки на упаковке продуктов с “демонической силой”.
Но глубоко верно то, что от антихриста и его знаков защиту нужно искать не в митингах и протестах, а во Христе. Если нам встретилось нечто смущающее, но при этом все же необходимое для нашей жизни – устремись в молитве к Богу, призови его всесильную благодать, перекрести с молитвой то, что предстоит тебе, и с упованием на Божий Промысл приими. Не напрасно же мы поем каждый вечер: “Иже крестом ограждаемы, врагу противляемся, не бояшися того коварства и ловительства”! Церковь всегда проповедовала бесстрашие перед лицом язычества.
Итак, не будем впадать в грех боязливости. Не будем уподобляться тем, о ком сказано в Псалтыре: “Тамо убояшася страха, идеже не бе страх” (Пс. 52,6). Сто лет назад были уже люди, которые придумали себе повод для страха. Во время переписи населения, проходившей в 1896 г., нужно было заполнить два листа с вопросами. Первый лист был надписан буквой “А”, второй – “Б”. Нашлись умники, которые “разгадали” тайный умысел переписчиков: “А” – это “антихристов”, “Б” – “Божий”. И ради того, чтобы не быть занесенными в “антихристов” лист, они готовы были идти на смерть. В итоге под Терновцами зимой 1896 г. заживо закопали себя несколько десятков старообрядцев – из нежелания участвовать в переписи, которую они сочли “печатью антихриста”39. Что – теперь и православным захотелось такого же позора? И православные теперь должны “запоститься” до смерти, но не покупать продуктов со штрих- кодами на упаковках?
Духовник, уверенный в том, что он высмотрел печать антихриста и повелевающий своим духовным чадам жить по чрезвычайному режиму “последних времен” берет на себя дерзновение и ответственность тоже чрезвычайные. Ведь он будет нести ответственность и за ложные пророчества, и за порушенные человеческие судьбы. Если человек, отказавшийся сейчас по благословению своего духовника принимать пенсию по “коду”, умрет с голода, Богом он, надеюсь, будет принят как исповедник. Но с его духовника спрос на Божием Суде будет уже двойной. Этот Суд, в частности, обличит ту нравственную нечистоплотность, которая наличествуют в этой ситуации. Ведь на голодную смерть прихожанин был благословлен священником, который сам отнюдь не рискует умереть с голода из-за непринятия кода им самим. Священник-то не от государства получает свое содержание. Пожертвования людей обеспечат ему сносный уровень жизни. И вот человек, который в общем-то знает (или догадывается) о своей собственной безопасности, других подставляет под смертельно опасный удар. Нравственно ли это? Благословляешь других голодать? – Начни голодать для начала сам. Лишаешь старика пенсии? – Что ж, последуй слову криворожского владыки Ефрема, который священникам, призывающим к отказу от принятия кодов, советует брать на свое содержание духовных чад, последовавших их словам, и самим кормить их и их семьи.
Но, конечно, у сторонников перевода Апокалипсиса на язык газет есть “духовный” аргумент: “Так старцы говорят!”. Отвечу словами митр. Вениамина: ““Говорили старцы””… Прежде всего нужно проверить: кто именно? Что говорили? Неужели о точных сроках (годах)? Не верю… А если говорили, то это старцы не от Бога – или же на этот раз Бог допустил им ошибиться. Иногда и Отцы заблуждались. В частности: о конце мира ошибались первохристиане; ошибались и некоторые из Отцов V века… И старцы могут заблуждаться. С одной стороны, они по существу правы, - ибо схватывают чувством своим (чего не чуют более глухие) самые отдаленные раскаты грома все более приближающейся грозы. Но в расчетах могут ошибиться, тем более, что их чуткий слух приближает к ним гул грозы более, чем это есть на самом деле. А кроме того, может быть гроза и местного характера, а не вселенского”40.
Церковная история знает печальные случаи, когда ошибочно возвещали о приходе антихриста не только сектанты, но и православные, причем и люди духовные, и даже Святые. Так, св. Мартин Турский (вторая половина IV века; память 12 октября) говорил: “Несомненно, что антихрист, зачатый злым духом, уже родился, находится в отроческом возрасте, и как только возмужает, захватит власть” (PL XX, 212)41. Есть рассказы о том, что оптинский старец Авмросий в 1882 или 1883 году сказал пришедшему к нему иноку: “Ныне настоящий антихрист народился в мир”42.
Уже на нашей памяти не сбылось пророчество румынского святителя Каллиника Черникского (середина XIX века), ожидавшего, что конец истории совпадет с концом второго христианского тысячелетия (по церковному каленларю 2000 год от Рождества Христова равняется 7500 году от соврения мира, то есть 1992 светского современного календаря)43. А ведь тоже сколько в 1990- 1992 годах было листовок и шепотков…
Не думаю, что с тех пор в Церкви появились люди, которые были бы выше преп. Серафима Саровского44. А он как раз отклонял любые попытки “напророчествовать” что-либо более конкретное, нежели сказаннон Писанием. Когда он был спрошен о времени второго Пришествия, саровский старец сказал: “Радость моя! ты много думаешь об убогом Серафиме: мне ли знать, когда будет конец миру сему. Нет, сего мне знать невозможно”45.
Увы, сегодня и в сектантской среде (среди адвентистов и свидетелей Иеговы), и в православной слишком часто приходится видеть людей, которые претендуют на то, чтобы знать о последних временах больше, чем знали апостолы и говорил Сын Человеческий. Ведь так приятно ощущать себя “посвященным” и раскрывать своим соседям “тайны” и “знамения”.
Но если не отдавать свой ум во власть темной романтики пророчеств, то надо просто спокойно сказать: Нет греха в том, чтобы получать пенсию. Нет греха в том, чтобы платить налоги. Нет греха в том, чтобы стоять на государственном учете. В этом во всем нет греха, даже если для сбора налогов, учета граждан и выплаты пенсий государство использует компьютерные системы и коды.
Государство грешит тем, что в эти коды включает сочетание таких цифр, которые вызывают ассоциацию с правлением антихриста. Государство грешит невнимательностью к чувствам своих религиозных сограждан. Государство грешит тем, что не отстаивает самобытность нашей национально-государственной жизни, а слепо перенимает стандарты, принятые в Европе. Но это все – грех государственных политиков. То, что наши имена они запишут в сочетании с полюбившимися им тремя шестерками, никак не будет нашим грехом.
Если передо мною бежит пес, и метит все столбики – из этого совсем не следует, что я должен, забыв свои дела, бегать за псом и оттирать его пометки. Вот также и с теми кощунственными метами. что сегодня расставляет повсюду украинское государство. Какие-то кощунники грешат, расставляя повсюду три шестерки. Это их грех, и Господь покарает их за это. Но если мы свободны, не отрекаемся от Христа, никто отнять Христа у нас не может.
И еще одно обстоятельство нужно помнить при обсуждении вопроса о “печатях”. Православное сознание боится церковных расколов. В то же время недруги нашей Церкви прекрасно понимают, что лучший способ парализовать ее влияние на народную и государственную жизнь – это раздробить ее в расколах. При всех усилиях большинство православных Украины остались в канонической Церкви. Как же расколоть ее саму? Чтобы парализовать церковный страх перед расколами – надо сделать “обезболивающую инъекцию” в церковное сознание. Да, раскол неканоничен. Но каноны-то написаны для нормального течения церковной жизни. А сейчас времена не нормальные. Времена сейчас антихристовы, а потому цепляться за старые каноны нет никакого смысла. Ведь время антихриста – это время подмен. Анти-христ – это “вместо-Христос”. Раз настало это время –ищи подмен. Все должно быть ложным. И прежде всего – ложной должна быть церковь. Так уже было в русской истории – в XVII веке. Сработала цепочка ассоциаций: Реформаторский Собор 1666 г. - три шестерки – время антихриста, а значит, время подмен. Если на дворе – антихрист, то церковь просто должна быть неправильной. А, значит, с ней нужно разрывать и бежать от нее на поиски “правильной веры”. Именно религиозный долг велит попрать древние каноны и нарушить церковное единство... Так что баловство в увлекательные игры под названием “найди антихриста” может обернуться очень печально – причем задолго до “последних времен”.
И вот уже читаем: “Не будут спасительными монастырские службы, и таинства лишатся благодати, если совершать их будут люди, имеющие в кармане документ с тремя шестерками”46. Ну да – ни советские паспорта, ни деньги, лежавшие в этих карманах, не лишали таинства благодати, а три тонкие спаренные линии, начертанные на новых документах – лишат… И уже на моих глазах (22 ноября 1998 г.) возбужденная “пикетчица” пререкается с наместником Киево-Печерской лавры епископом Павлом и даже крестит Владыку… И уже появились духовники, которые запрещают причащаться и исповедоваться в Киево- Печерской Лавре (поскольку ее банковскому счету присвоен идентификационный номер)… И уже Псково-Печерского старца архим. Иоанна (Крестьянкина) готовы причислить к “послушникам антихристовым” на том основании, что о. Иоанн не обличает штрих- коды47…
Убегая от греха далекого и предполагаемого, люди готовы впасть в грех несомненнейший и немедленный – в грех раскола. Так бес может спугнуть человека, идущего в сумерках по горной тропе. Внезапно и в страшном виде явившись слева – он провоцирует человека отпрянуть в противоположную сторону – в ту пропасть, что разверзается по правую руку путника…
Так что же – можно ли брать “номера”? Ответа у меня четыре.
Первый: если человек поверил листовкам и сам считал, что это именно печать антихриста, и при этом все же принял ее – он заслуживает самого строгого церковного внушения. Он совершил серьезнейший грех. Он поступил против своей совести и по сути внутренне отрекся от Христа (хотя в реальности никто от него и не требовал этого отречения).
Второй: если церковный человек не придавал никакого религиозного значения “налоговому коду”, и потому принял его – то он не заслуживает никакого порицания со стороны Церкви. Не надо впадать в грех осуждения тех людей, которые приняли коды. Нельзя отлучать их общения с Церковью.
Нельзя ради завтрашней предполагаемой угрозы начинать войну сегодня. Вспомним сцену из белорусского фильма 80-х годов "Иди и смотри". В нем подросток-партизан, у которого погибли все родные, видит фотографию Гитлера и стреляет в нее. Затем перед ним возникает довоенная фотография фюрера - он стреляет в нее. Затем он видит фотографию Гитлера до его прихода к власти - фото 20-х годов. И снова стреляет. Затем он видит фото будущего палача белорусского народа в форме ефрейтора Первой мировой войны - и снова стреляет. Затем появляется фотография Гитлера в младенчестве... И выстрела нет. Ребенку нельзя мстить. Вот вопрос к христианской совести: если мы знаем, что из этого младенчика вырастет наш гонитель - имеем ли мы право его убить? (не ангел Божий, не Бог - но мы?). Нельзя ради завтрашних страхов призывать людей сегодня к страданиям. Евангельскую заповедь, призывающую ограничить влияние наших забот о завтрашнем дне на нашу жизнь во дне настоящем, имеет смысл вспоминать и тем монастырским духовникам, которые сегодня запрещают бабушкам получать пенсии на том основании, что завтра они ожидают пришествия антихриста.
Предположение о том, что в будущем антихрист воспользуется чем-то, не есть достаточный аргумент для борьбы с этим техническим приспособлением. Антихрист будет использовать железные дороги и самолеты для разъездов своих комиссаров и проповедников. Но это не повод, чтобы разрушать дороги и аэродромы. Антихрист будет использовать типографии для проповеди своих идей. Но это не повод для того, чтобы типографии сжигать. Антихрист использует школьную систему – но не нам требовать закрытия школ. Антихрист будет использовать систему компьютерного слежения за жизнью людей – но это не повод к тому, чтобы уже сейчас призывать к кампании гражданского неповиновения и из-за наших страхов по поводу завтрашнего дня обрекать людей на голод сегодня.
Преп. Ефрем говорит: “Все веровавшие зверю, приемшии печать того сквернаго и мерзкий образ, приступят к нему вкупе”48. Итак, необходимое условие – вера зверю. Но какому же зверю требуют уверовать украинские власти? Антихристова вера не в том состоит, чтобы признавать, будто в Брюсселе установлен компьютер по имени “зверь”, а в то, что зверь и есть Христос. Грех отступления будет в том, что люди поверят антихристу как Христу. На сегодняшний день ни одно государство в мире не предлагает с религиозным поклонением обращаться к каким-бы то ни было современным лжемессиям. И даже те христиане, что считают штрих-коды печатью антихриста, если решаются тем не менее их принять, то делают это все же не с верой, а со страхом. А те, кто не верят в магическую силу штрих-кодов, и не боятся их – тем более неповинны в грехе Богоотступничества и идолопоклонства.
Вспомним также предупреждение Ангела в Откровении: “И третий Ангел последовал за ними, говоря громким голосом: кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое, или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией” (Откр. 14,9). Как видим, печать зверя становится страшной именно тогда и именно потому, когда она сопряжена с поклонением зверю. Христиане же, входящие в мир компьютерной цивилизации, в том числе электронной торговли, не испытывают никакого религиозного притяжения к миру духов.
Не упустим из виду и то обстоятельство, что печать зверя люди будут принимать в обольщении. А в это обольщение они будут введены некиим “лжепророком”, который будет творить чудеса пред зверем. И именно посредством этих чудес люди и будут обольщены и подвигнуты к поклонению иконе зверя и к принятию его начертания (“И схвачен был зверь, и с ним лжепророк, производивший чудеса пред ним, которыми он обольстил принявших начертание зверя и поклоняющихся его изображению” (Откр. 19,29). Так что за чудеса творит украинская налоговая инспекция, приглашая христиан встать в ней на учет? Но если не ложными чудесами понуждаются люди к принятию налоговых номеров, то, значит, и сами эти номера не являются печатью зверя, а налоговая полиция не является “лжепророком”.
Архим. Тит задает вопрос, который кажется ему риторическим: “Кто может твердо сказать, что не отступит от него благодать Божия, когда он дерзко примет идентификационный код?”49. Но ведь похожий вопрос можно задать и самому о. Титу: На каком основании он берется за Бога решать - отнимет ли Он Свою благодать (которая все-таки не тождественна благословению батюшки Тита) у такого человека, или нет? Не много ли берет на себя такой совопросник? В каком кармане у него лежит харизмометр, позволяющий сопоставлять благодатность людей, еще не зарегистрировавшихся по новым правилам, и тех, кто прошел такую регистрацию? Вновь говорю: не стоит спешить с осуждением людей, которые не придают религиозного значения своим контактам с девушками из налоговой инспекции, и не считают, что “идентификационный номер соединяет нас с диаволом” (из листовки одесского монастыря).
Третий вывод: надо учить людей правильно говорить. Нельзя говорить: “я – номер такой-то”. Следует выражаться корректнее: “Номер моего кода или номер моего файла такой-то”. Или “я владею таким-то номером”. “Я имею такой-то номер”. “Номер, под которым вы меня записали – такой-то”. “Данные на меня вы найдете, если наберете номер такой-то”. Эти формулы растождествляют человека и его номер. Если человек скажет “Я владею машиной за номером таким–то”, всем будет понятно: сам говорящий – это одно, а его машина и ее номер – нечто совсем иное. В православии вообще принято избегать отождествления человека с той или иной чертой, которой он обладает, с тем или иным поступком, гранью его характера. Нельзя говорить “Павел лжец”, но можно сказать “Павел солгал”50. Точно также нельзя сказать ни о себе, ни о другом “Это номер такой-то”, но можно провести отчуждающее расщепление и сказать: “Я владею таким-то номером”. Люди должны понять, что это не их номер, а номер того файла, в котором компьютерная система хранит память об их жизни. Мне кажется, что неуместному и нехристианскому словоупотреблению учит вышеупомянутый архим. Тит: “Идентификационный номер – это номер не паспорта, это номер человека!”51. Напротив – нужно учить людей видеть в коде номер не свой, но номер файла. Это всего лишь номер архивной папки.
Если в канцелярии я подскажу растерявшейся девушке- делопроизводителю: “посмотрите мое дело вон в том шкафу. Я полагаю, что оно стоит там под таким-то номером” – разве будет в этом грех? Точно также приходя в налоговую полицию и называя номер, под которым у них хранится инфомация обо мне, я лишь облегчаю их работу и сокращаю время своего контакта с госструктурами.
И еще надо спокойно разъяснять людям, как относиться к проязыченным символам. Не надо целовать языческие лики и знаки и ожидать от них помощи, не надо относиться к ним религиозно, не надо придавать им того значения, что видят в них язычники. Но если для уплаты налога надо взять в руки монету с изображением человекобожеского кесаря – не нужно быть более религиозным, нежели сами языческие мытари. Уж если для них эта монета не идол и не религиозная святыня, а просто денежный знак, тем более христианину не стоит видеть в этой монете что-то большее.
К сожалению, эти разъяснения не слышны; более того – ведется кампания по раздуванию страхов. И, что самое печальное, организаторы этой кампании потом лицемерно говорят: “принятие личного номера вызывает в душе верующего человека чувство страха” (листовка без подписи “Имеет ли государство право принуждать граждан к принятию идентификационных номеров?”).. Простите, не принятие номера вызывает страх. Вы сами этот страх в душах людей посеяли. А теперь страхом, посеянным вами в одних людях, запугиваете других. Вы взяли на себя груз самовольных пророчествований и запугали людей.
Мне же представляется, что полезнее сегодня уйти от истерики и пояснять людям, что налоговый номер не является печатью антихриста, а те, кто его приняли, не продали душу дьяволу.
И четвертый вывод: несмотря на только что сказанное, мне представляется, что Церкви сегодня очень важно в самых резких интонациях выступить против навязывания “налоговых кодов”. Несмотря на то, что брать код можно; протестовать против введения кодов – нужно.
Мы не считаем эти коды магическими и не боимся их. Но мы не можем позволить кощунствовать. Если сегодня не остановить это малое хулиганство – дальше украинское государство-малолеток может по мере взросления хаметь еще больше. Если ребенку мы однажды позволили безнаказанно схулиганить и не наказали его, он пойдет дальше. Если мы не наказали человека за маленькое преступление, то он дойдет до преступления жестокого, большого. Также и здесь для того, чтобы уберечь наших сограждан, братьев (а госчиновники – все равно наши братья) от страшного греха христоотступничества, сейчас Православная Церковь должна возвысить свой голос, чтоб сказать Не кощунствуйте: нам больно от ваших действий. Вы называете себя демократами. Но как же вы не замечаете боль верующего народа от ваших нововведений!
Более того – если волна протестов против “налоговых кодов” примет массовый характер – это серьезно поможет высшим церковным иерархам в их дальнейшем диалоге с руководством Украины по другим вопросам церковно-государственных отношений. Принцип партнерства известен: опираться можно только на то, что сопротивляется. Если Церковь проявит способность к независимым суждениям и, более того, – способность к организации массовых движений – политической элитой это будет воспринято как знак того, что с Церковью надо считаться.
Ради этого надо протестовать. Но бояться не нужно! Если Бог с нами - кто против нас.
В заключение осталось пояснить, почему эта статья начата с фразы о том, что Украина потеряла независимость. Если не успокаивать себя официальной риторикой, то ведь очевидно, что мера зависимости Украины от МВФ никак не ниже, чем мера ее зависимости от Центробанка СССР. Мера зависимости внешней политики Украины от Вашингтона никак не ниже. чем в былые годы была мера независимости от Москвы. Но есть существенная разница: в Советском Союзе Украина могла влиять на политику Москвы. Более того – во многих сферах именно выходцы с Украины управляли жизнью всей огромной советской империи. А вот повлиять на политику Вашингтона “независимая” Украина уж никак не может – даже в мелочах. Украине даже не позволили хотя бы для внутреннего пользования разработать свою систему компьютерных кодировок, в которых не было бы тех трех шестерок...
В защиту компьютера
Понятно отстранение православных христиан от компьютерных игр. Незнакомое всегда требует осторожности. Мы росли без этих игр - так, может, лучше и наших детей уберечь от этого нового, непонятного "влияния".
Ну, а если попробовать не пугаться неведомого, а присмотреться к нему и попробовать найти ему доброе применение? Самая опасная сцепка из компьютерного мира: компьютер-компьютерные игры-дети...Не крадут ли компьютеры детей из наших домов? Дети говорят на непонятном для нас языке (чаты-сайты-чипы...). Возвращать их в реальный мир приходится чуть ли не силком. Может, защитить их от странного и, скорее всего, вредного влияния?
Но подождите. А разве впервые дети уходят в свои миры, непохожие на наш? Разве те, кто зачитывался Жюль Верном, Дюма и Конан Дойлем, не уходили в их миры? И что же - неужто в итоге они вырастали неспособными к слышанию евангельских слов? Не торопитесь осуждать: авантюрные романы и детективы только что перечисленных авторов читал Государь Николай Александрович в заточении своим детям.
А те дети, что, не читая книг, превращали соседнюю рощу в свое тайное и сказочное место - разве они не жили в своей "виртуальной реальности"? Разве любая детская игра не есть уже тем самым "придумка"? И легко ли отвлечь ребенка от любой игры?
Но если мальчишки все равно играют в войну - так, может, будет лучше, если малец будет целиться из палки или из игрушечного автомата не в живого своего сверстника, а в "виртуальную" мишень?
Сколько говорилось о необходимости избавить детей от "влияния улицы". Компьютер это и делает. Мне это немного даже жаль. Мне жаль, что уже несколько лет весной я не вижу мальчишек, пускающих кораблики по ручьям. А зимой не видно снежных крепостей и их штурмов. И даже снежные бабы стали редкостью в наших дворах. Компьютеры и игровые видеоприставки увели наших детей со дворов и улиц. Они вернули детей в наши дома. И разве вина детей или компьютеров, что в наших домах детям становится скучно без электроники? Если мы скучны самим себе, если мы не можем быть детям интереснее цветных пятен на экране - это наша вина, а не вина техники или "западной цивилизации".
Да, компьютер отвлекает и увлекает. Интернетовские знакомства, игры, поиск информации - интересной, но далеко не всегда нужной... но разве это повод для того, чтобы анафематствовать компьютеры и удерживать своего ребенка подальше от их мира? Увлечься сверх меры можно чем угодно. Но тут важно определить: а какова, собственно, сама мера?
Порицатели компьютера и компьютерных игр, кажется, исходят из убеждения, что человек призван к непрерывному пребыванию в молитве, а потому любое действие, которое занимает человека чем-либо иным, отвлекает его от молитвы и потому является антихристианским. Верно - схимник, который отложил бы четки и начал искать новости в Интернете, был бы странен. Но разве все христиане схимники? И разве схимнический подвиг есть единственный образ служения Богу и людям? И разве помимо молитвы нас ничто не отвлекает от молитвенной сосредоточенности? А если наша жизнь и жизнь наших детей не вся наполнена молитвой - надо ли лишь призывать к тому, чтобы этот остаток сократился, исчез и был покрыт приумноженным молитвенным правилом?
Мне представляется, что книжные призывы к непрестанной молитве сегодня гораздо опаснее, чем любые компьютерные игры. Дело в том, что если человек всерьез воспримет такой призыв, вычитанный к благочестивой книге или произнесенный приходским проповедником, и встанет на путь непрерывной молитвы - то он весьма и весьма рискует. Прежде, чем он очистит себя от страстей и увидит нетварный свет, он, скорее всего, приобретет букет болезней психических и духовных, впадет в глубочайшую прелесть. Ибо при отсутствии опытного духовника, который сам не один год практикует "умную молитву", без постоянного советования и направления человек, решившийся освоить высший образ молитвы по книгам, окажется почти, что беззащитным перед лицом прелестных наваждений. А много ли у нас сегодня духовников, могущих вести людей по этому, высшему и прямому пути? - Нет.
Поэтому вполне трезво общецерковное требование благочестия: читай ежедневные утренние и вечерние молитвы по Молитвослову. Каждое дело начинай с обращения к Богу за благословением и помощью. Почаще бывай в храме. Если есть силы, время и усердие - читай также по евангельской главке в день, по кафизме и по канону... Но все, что сверх обычного правила - лишь по особому благословению духовника.
Значит, в жизни человека есть место и иным занятиям, прямо не совмещенным с молитвой. Есть место и для толики игры, и для общения, и для переписки, и для потребления новой информации (в том числе и нецерковной). Если человек занят чем-то, что не связано прямо с молитвой, нельзя сразу расценивать это как грех. Человек может спать, гулять, беседовать с друзьями на светские темы - и это не будет грехом.
Игра - это необходимая и неизбежная часть жизни практически любого человека, отнюдь не только ребенка. Игра - это умение быть иным, чем на работе. Это растождествление человека с той социальной ролью, к которой он прикипел и в которой привыкли его видеть окружающие его люди. Видели ли бы вы, как играют монахи и даже архиереи! Нет, они не играют в куклы или в войну. Но вот встречаются близкие люди, например, одноклассники по семинарии. Сейчас у них разные саны, разное положение в обществе, и живут они вдалеке друг от друга. Все сами по себе люди серьезные и уважаемые. Но так хочется, чтобы кто-то общался с тобой просто по-человечески. Без "высокопреподобий" и "преосвященств". Сказал бы "ты" и по школьному, по старому, по простому сказал тебе то, чего не скажут люди из твоего нынешнего окружения. Подслушает этот разговор кто-то со стороны и скажет: "Ну и дурачатся! И как это мой владыка (или мой батюшка) позволяет так с собою обращаться!"
А разве не вид игры - традиционные (в том числе и в духовном сословии) душевные русские посиделки с коммуникационным посредником в виде бутылки? Нет - не алкоголизм, не пьяное свинство. Есть действительно та степень прикосновения к алкоголю, когда вино веселит сердце человека и помогает ему повернуться к своим собеседникам иной стороной, неожиданной и, бывает, очень человечной. Одно из именно светлых и совсем не покаянных воспоминаний моей жизни - это такие вечеринки в семинарии. Тогда я убедился в правоте апостольских слов: "Чистому все чисто". Ведь что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. А если все-таки на уме - чистота? И если в светских компаниях вино сразу переходит в блуд (хотя бы в виде анекдотов), то расслабившиеся семинаристы переступали совсем иные табу. Например - табу на рассказы о своем духовном пути. Ведь в православной Церкви не принято рассказывать о чудесах, которые были в твоей жизни, не принято говорить о своем опыте церковности и о своем пути к вере... Но вино снимало этот запрет. И человек, который казался сухарем и рационалистом, вдруг раскрывался такой живой гранью своей жизни.
Так что бывают игры, в которых человек оказывается более человечен, чем в своем официальном мундире. Человек понимает свою несводимость к своему привычному общественному положению. В этом смысле игра - это слабая светская тень покаяния. Ибо покаяние - это жажда быть другим...
С точки зрения философов-антропологов и психологов, игра - это действие человека, которое не направлено к извлечению выгоды. В игре не ставятся цели, выходящие за рамки происходящего. Она замкнута в себе. И в этом смысле бескорыстна1. Так что всякий раз настораживаться при слышании слова "игра" не стоит. Просто всему должно быть свое место: делу время: потехе - час. Или, строже - словами св. Феофана Затворника: "Дело одно, остальное - приделок"2. И, конечно, тут самое место вспомнить слова блаж. Августина, полагавшего, что все беды человечества происходят из-за нарушения подлинной иерархии - когда "мы пользуемся тем, что надлежит наслаждаться, а наслаждаемся тем, чем надлежит лишь пользоваться".
Но если и мир взрослых не лишен игровых моментов, то тем более к ребенку не надо подходить с требованиями, предъявляемыми к жизни схимника.
Если же мы будет говорить детям, что компьютер их враг, то в итоге они будет прятаться в мир компьютера (школьного или соседского) от нас. Так, может, просто надо контролировать содержимое этого ящика, качество тех игр, что хранятся в нем?
Я знаю православные семьи, которые покупают видеомагнитофоны и телевизоры, но не подключают их к общим телеантеннам. Такой телевизор не показывает то, что вещают из Останкино, но на нем можно показывать детям те видеофильмы, что покупаются родителями. Православная видеотека в таких домах состоит не только из церковных фильмов. В ней есть советские мультяшки, и опять же советская киноклассика - "наше старое доброе кино". Ребенок не может жить без сказки, без "мульти-пульти". Нынешние американские мультфильмы чудовищны. Многие из этих сериалов насквозь пронизаны оккультно-языческими идеями и "чудесами" ("Прииди ко мне, Дух Огня!" "Сила моя, не оставь меня!"). Но видеомагнитофон дает семье определённую меру независимости от государственного телевидения. Как магнитофон давал возможность слушать не только ту музыку и не только те песни, которыми советские радиостанции вдохновляли советский народ на строительство коммунизма, но и очеловечивающие песни Окуджавы, Высоцкого, Галича, Никитина, Городницкого - так и видеомагнитофон может стать пособием к созданию в доме климата, отличного от того, который царить в целом в стране.
Без игры ребенок расти не может. Он познает себя и мир в игре. Надо просто подбирать игры. Если они учат безжалостности и насилию -то этих игр не нужно. Но если они развивают смекалку, реакцию, учат предвидеть далекие последствия своих шагов - то пусть такие игры придут к детям. И не надо ссылаться на то, что на компьютерном рынке преобладают игры с насилием. Какое нам дело до того, что там преобладает. На книжном рынке тоже большая часть изданий бездумна и бесчеловечна. Но это же не повод для того, чтобы закрыть все библиотеки и сжечь наши, церковные книги. Также и на компьютерном рынке. Он разнообразен. И пусть и в меньшем числе, но умные и добрые игры подобрать на нем можно.
Если мы запретим православным детям компьютерные игры - мы потеряем Россию. Да, именно такова цена нашего брюзжания по поводу компьютерной цивилизации.
Если ребенок с детства не приучен к работе с компьютером, он так и будет держаться от компьютерного мира на почтительном расстоянии, и никогда вполне не овладеет всеми возможностями компьютерной цивилизации. А ведь цивилизация будет именно такой в наступающем веке. Дети из православных семей, которым не покупали компьютеры и прочую бытовую электронику, вырастут компьютерно безграмотными. Они будут значительно уступать своим сверстникам в возможности адаптироваться к университетским системам. Затем они будут значительно проигрывать своим светским ровесникам при поиске работы. Без знания компьютера наши дети будут обречены на роль чернорабочих. Мы что - действительно хотим, чтобы наши дети были просто шабес-гоями3, прислугой? Ведь без знания компьютера путь в элиты XXI века будет закрыт. Из элит мы уйдем - и поделом, потому что луддитам там не место. Убегая от одного искушения, причем скорее предполагаемого, гипотетического, мы можем ввергнуть себя в пропасть совершенно реальную.
Действительно ли православные ревнители желают, чтобы Россия в следующем столетии управлялась без всякого участия православных людей? Они всерьез желают, чтобы наука, бизнес, журналистика, культура, политика обошлись без православных? Но если именно их мнение возобладает в Церкви - то, какое же тогда право будет иметь горстка необразованных и озлобленных маргиналов твердить, будто "Россия была, есть и будет православной"? Напротив, - ради просто своего выживания Россия должна будет отшвырнуть их куда подальше.
Уже несколько столетий мы живем в мире соревнующихся технологий. Если мы сами выведем своих детей из мира современных технологий, то останется только пожелать, чтобы Россия не поддалась влиянию таких ультраправославных. Позиция хулителей компьютеров ставит нас перед выбором: если они победят, и навяжут свои мнения и страхи всей стране - то Россия, окончательно лишенная научной, технологической, экономической и военной мощи, будет поделена между турками, китайцами, японцами и поляками. Или (если победа компьютерофобов ограничится лишь рамками Церкви) православные навсегда потеряют право мечтать о какой бы то ни было "симфонии" с общественной и государственной жизнью.
Так уже было на исходе XVII века. Тогда реформы патриарха Никона при всей их малообоснованности, непродуманности, спешке и жестокости промыслительно спасли Россию и Православие. Реформы Никона вызвали раскол в Церкви. Из патриаршей, реформированной Церкви в итоге вышли не только многие люди, по своей простоте отождествлявшие подробности обряда с сутью христианства, но и люди, которые в дореформенную эпоху во многом определяли интеллектуальный климат в Церкви. Протопоп Аввакум отнюдь не "неграмотный сельский батюшка". Настоятель кремлевского собора, человек, собиравший вокруг себя лучшие богословствующие умы своего времени, он мог при ином ходе событий свое мироощущение передать всей Церкви и всему Кремлю. Что было бы в этом случае с Россией и с Церковью? Если бы Аввакуму удалось победить Никона, то по естественным законам психологии на несколько поколений была бы табуирована сама мысль о любых реформах в укладе жизни православной России. Упал бы железный занавес между Россией и Европой.
Самоизоляция России была бы не слишком страшна, если бы речь шла о тринадцатом или четырнадцатом веках. Но на пороге XVIII века она стала бы губительной. Начиналась эра состязания технологий. Теперь судьбу сражений и стран решали уже не число сабель и не толщина крепостных стен. Качество пороха и пушек, маневренность кораблей и точность инженерно-саперных расчетов предопределяли исход войн. Овладеть военными технологиями без заимствования технологий промышленных нельзя. Овладеть промышленными технологиями без овладения технологиями научными невозможно. Научные же технологии требуют принятия очень многих подробностей мышления, поведения, ценностных ориентаций, в том числе и таких, которые были довольно-таки непривычны для уклада Московской Руси.
И были бы они встречены аввакумовыми причитаниями: "Ох, ох, бедная Русь, чево тебе захотелося немецких поступков и обычаев!"4. И следовала бы эта бедная Русь примеру своего верховного нравоучителя и похвалялась бы своей интеллектуальной нетронутостью: "Аз есмь ни ритор, ни философ, дидаскальства и логофетства неискусен, простец человек и зело исполнен неведения... да вси святии нас научают, яко риторство и философство - внешняя блядь, свойственная огню негасимому"5. Напомню, что в те времена слово "философия" вбирало в себя все небогословские науки, - в том числе и естествознание.
Встал бы, затем царь Петр на путь реформ - и ему пришлось бы встретиться с дружным сопротивлением всей Русской Церкви, воспитанной на Аввакуме. И тут одно из двух: или Петр сломал бы хребет Русской Церкви (а у него были планы введения лютеранства на Руси). Или церковная оппозиция сломала бы шею Петру и его реформам. И тогда через несколько десятилетий выбор состоял бы уже лишь в одном: чьей колонией стала бы Московия: шведской, польской или турецкой к исходу XVIII столетия. И соответствующая вера была бы насаждена вместо православия в этой колонии.
Но раскол привел к тому, что из Церкви вытек аввакумовский дух. Вместо московских книжников приехали киевские риторы и философы. Они привезли с собой дух Запада, дух схоластики и светскости. Интеллектуальная жизнь Русской Церкви стала разнообразна и даже противоречива. Но в итоге петровские реформы в самой Церкви нашли себе сторонников (св. Митрофана Воронежского, Феофана Прокоповича, Стефана Яворского, позднее св. Димитрия Ростовского). Война Петра с церковным укладом оказалась не тотальна. В Церкви нашлись силы, поддержавшие его реформы и преображение Руси в новую, имперскую Россию. Россия выжила в катаклизмах XVIII века, не разорвав свою связь с Православием. И уже в веке XIX она исцелила большую часть тех ран, что были нанесены ее церковной жизни петровскими реформами.
Сегодня вновь дух старообрядчества сгущается в Церкви. Вместо "интернет" зубоскалят - "интертенета". При слове "компьютер" сразу ассоциация: "Зверь", построенный в Брюсселе, и "метка антихриста". И опять та же готовность принести в жертву будущее своей страны, своих детей, своей Церкви в жертву сплетням и предрассудкам.
К Интернету я сам относился с предубеждением - как это "принято" в церковном обиходе. Но вот однажды при беседе с православным человеком, который профессионально работает в мире компьютеров, он упомянул об Интернете. Я выдал парочку дежурных "благочестивых" фраз по поводу связи Интернета и Антихриста. А мой собеседник спокойно заметил: если уж и ставить Интернет в перспективу воцарения антихриста, то, как раз с обратным знаком. Интернет может стать для православных отдушиной и средством борьбы против антихристовой пропаганды. Ведь Интернет по сути своей не подвержен цензуре. С этим связаны и его проблемы (бесконтрольное распространение электронного порно, а также сектантских идей, причем с самой жесткой и беспардонно-кощунственной, нередко открыто сатанинской критикой в адрес христианства), но эта же его неподцензурность и анонимность может дать возможность православным разъяснять свои взгляды на происходящее в условиях, когда телеканалы, школы, типографии и газеты жестко контролируются недругами Церкви. В США Интернет уже стал одним из самых эффективных способов проповеди православия и, в частности, полемики с протестантизмом.
Дело не в той грязи, которая есть в Интернете. Дело в том климате, который человек сам поддерживает в своей душе. Биологи знают т. н. "Закон Кеннона": Постоянство внутренней среды есть условие свободной жизни. Теплокровное животное более независимо от перепадов температур во внешней среде. Но также и в аскетике, так и в контактах в Интернете: чистому все чисто, а свинья везде грязь найдёт, хоть в виртуальной реальности, хоть в обычной. В виртуальную реальность надо заходить, но не жить в ней. Надо ею пользоваться, но не жить в ней.
Только что упомянутая "виртуальная реальность" - ещё один иероглиф-страшилка для некоторых православных листовок. Что это такое? Человек погружается в мир, моделируемый компьютером, его мысли и чувства работают с теми образами, которые подсказывает ему машина. Опасно? Да - тут можно заиграться. Может оказаться так, что ощущения, приобретенные в виртуальном мире, покажутся более острыми, более реальными и более желанными, чем те, что человек приобретает в своем повседневном быту. Но вновь скажу: извратить можно что угодно. Хирургическим инструментом делают аборты. Но это же не основание для того, чтобы осудить вообще всю хирургию и потребовать перековать скальпели на кадила.
Без виртуальных миров сегодня невозможно обучение людей многих профессий. Летчики, космонавты, подводники проходят обучение на сложных компьютерных тренажерах. Сегодня у русской авиации нет денег на топливо. У ракетчиков нет денег на реальные стрельбы. И что же будет, если патриархийный Отдел по взаимодействию с армией вдруг послушается ультраправославных борцов с компьютерами, а Генштаб послушается советов своих церковных собеседников? Стараниями православных радикалов будет окончательно загублена русская военная мощь...
Вообще любая культура - это виртуальная игра с искусственными образами6. Чтение любой книги перемещает человека из мира его повседневности в мир иных имен, иных сюжетов, иных проблем, тревог и радостей. Даже наше Богослужение (которое отнюдь не сводится к своей "культурно-символической" стороне, но, несомненно, эту сторону все же имеет) включает в себя этот момент отстранения человека от его обиходных мыслей и чувств и перенесения его в тот мир, где "днесь Иисус грядет во Иерусалим".
И была опасность заиграться во вторичной реальности культуры, забыть, что она не первична. Была опасность увлечься собиранием и сопоставлении оттенков палитры, особенностей композиции - и через поглощенность эстетическим забыть об этическом. Прот. Георгий Флоровский еще до изобретения компьютера назвал эту опасность "ересь эстетизма".
Человек всегда переоценивал создание своих собственных рук - творил идолов. В виртуальном мире нет новых грехов. Все старое. Человек не хочет выходить из "виртуальной реальности" в реальным мир? Но что же в этой страстной плененности нового? Да разве мечта об "Анне на шее" не была той же самой страстью, той же самой чрезмерной поглощенностью человека совершенно измышленным миром? Разве не в виртуальной реальности живет карьерист (даже карьерист церковный, мечтающий о "кресте с украшениями")?
Это проявление самого банального язычества: поклонение твари вместо Творца. И не важно, что будет этой тварью - идол, орден, деньги, людская слава или же иная "виртуальная реальность". Но ведь из того, что тварь может нас прельстить, никак не следует, что творение Божие надо возненавидеть или уничтожить. Надо просто научиться правильно им пользоваться. Из того, что идол можно сотворить из всего, что угодно, никак не следует, что мы должны создавать вокруг себя пустыню, уничтожая все, что может стать идолом. В конце концов борьба с идолами сама может стать идолом: когда человек "борьбу против" делает смыслом своей жизни.
Но если человек не научился плакать в виртуальной реальности - над книгой или над фильмом - он может так и не научиться сострадать живым людям. Ведь максимум, чего от тебя требует книжный персонаж - это чувство сострадания. Он не требует реальных дел, реальной помощи (будь то помощь молитвенная или благотворительная), не требует никакой жертвенности. И все же, как сказал один поэт - "Почему от слова плачет, перехватывает дух. Разве это что-то значит - на бумаге, а не вслух?". Так вот, если виртуальный плач вымышленного персонажа оставил человека равнодушным, не вызвал ни малейшего ответного отклика в его душе - заметит ли такой человек боль реального ближнего, тем более, если она не будет выписана так художественно и открыто, а будет скрытой или же проявленной совсем не "эстетично"?
После чатов может оказаться сложнее общаться с живыми людьми. И это бегство от реальности, от сложности. Но тому, для кого слишком сложно говорить с другими людьми лицом к лицу, интернетовские знакомства могут быть ступенькой для разрыва кольца самоизоляции.
Виртуальные миры компьютеров многим людям помогают преодолеть барьер отчуждения, восполняют нехватку общения, помогают найти единомышленников (по тем самым интернетовским сетям и по электронным почтам), учат слушать другого, слышать свои слова, учат отстаивать свои мнения и убеждения. Электронная компьютерная почта и Интернет могут помочь найти собеседников, которые в силу своей верности Православию и человечности одиноки в своем реально-бытовом окружении. Но могут встретиться между собой в "виртуальном пространстве".
Конечно, в Интернете есть и свои опасности. Они связаны, прежде всего, с анонимностью. Человек лишается имени. К электронному миру можно предположить то, что однажды Александр Галич сказал о советской стране: "Над блочно-панельной Россией как лагерный номер - луна". Номер - вместо имени. Пользователь Интернета - это "человек-невидимка". Он видит все; о его присутствии может не знать никто.
Интернет - это реальность, перед которой у тебя нет чувства долга. Анонимность позволяет относиться к Интернету как к реальности, лишенной нравственного измерения. В этом опять же нет никакой новизны. Люди часто и в прошлые времена и стремились к утрате имени, к обретению анонимности. Они хотя бы на время терялись в больших чужих городах и там "оттягивались". Вспомните поведение советских "командировочных", или "новорусских" туристов в Европе. Так что Интернет опять тут сам по себе не виноват. Надо просто помнить, что даже в виртуальной реальности надо быть человеком и надо быть христианином. Задача религии во все времена была в том, чтобы придавать человеческое, нравственно осмысленное, ценностное измерение миру, в который человек погружен. Важно не бороться с виртуальной реальностью и компьютерным миром, а придать ему вертикальное, человеческое, нравственное измерение, нужно этизировать эту сферу.
Если православные уйдут из Интернета - его мир станет плоским. Там останутся секты. Так не лучше ли вместо того, чтобы проклинать их активность, проявить активность собственную? Не осуждать типографии за то, что они печатают развратные издания, а создать свою типографии, где те же самые технологии воспроизведения текстов будут размножать тексты церковные7. Не осуждать демонизм телевидения, А все-таки вложить церковные деньги в создание собственного телеканала. Да, в Интернете есть гадкие страницы. Но тем важнее создать там наши островки света - чтобы человек, бродящий по интернетовскому морю, мог бы отдышаться на них. Именно если мы откуда-то уходим - эта сфера становится окончательно враждебной по отношению к нам.
Компьютер и его сети - это просто техника, помогающая людям передавать и получать информацию. А что это за информация - зависит от нас. Если кому-то из православных, нечего сказать людям глаза в глаза - тем более он не сможет это сделать дистанционно, с помощью компьютера. Как известно, есть люди, которые, если промолчат - сойдут за умных. Но средства современной информатики и журналистики делают наш мир прозрачным. Они требуют от человека слов и аргументов. Если у кого-то нет ни того, ни другого - что ж, мир компьютеров и ТВ просто обнажает бесталанность человека. И ни к чему тут дуться и обижаться на машины. По прекрасному слову М. Маркиша, через Интернет "людям дается лишь возможность употребить технику во благо. Мы не можем управлять поведением других; мы можем сами использовать эту возможность"8. Только в одном случае компьютер действительно сможет по настоящему навредить Церкви. Если сейчас псевдоправославные страшилки и пужалки о "сатанинской печати, излучаемой компьютером", станут широко известны и будут восприниматься в качестве общецерковной позиции - то тогда еще многие поколения на православии будет лежать позорная тень. Как столетия при слове "католик" говорят: "это те, кто судили Галилея", так и о нас будут говорить: "православные - это те, кто боялись компьютеров".
Попытка быть оптимистом (тенденции в религиозной жизни России начала нового тысячелетия)
1. РЕИНКАРНАЦИЯ ЛЕНИНА
2. ПОСТСОВЕТСКАЯ АРХАИКА
3. РЕВОЛЮЦИЯ В ЯЗЫКЕ
4. МОГУТ ЛИ ВСЕ БЫТЬ ВЕРУЮЩИМИ?
5. ПРОЩАНИЕ С МИФОМ О НАУКЕ
6. ПРОЩАНИЕ С МИФОМ О ПРОГРЕССЕ
7. МИССИОНЕРСКАЯ НУЖДА В КОНСЕРВАТИЗМЕ
8. МИССИОНЕРСКИЕ ТЕХНОЛОГИИ
9. ЯЗЫЧЕСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ КАК УСЛОВИЕ РОСТА ЦЕРКВИ
10. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ГОРОД
1.РЕИНКАРНАЦИЯ ЛЕНИНА
Годы госатеизма стали для России своего рода машиной времени, точнее - машиной борьбы со временем, машиной, отменяющей историю. Все то, что было выстрадано человечеством за тысячелетия его религиозной эволюции, было смято и сдавлено. Атеизм отбросил на нулевой уровень религиозную мысль, осуществил обвал религиозной культуры.
Культура как таковая создается для того, чтобы сдерживать и преображать инстинкты человека. Любой инстинкт нуждается в воспитании и контроле. Надо воспитывать национально-патриотическое чувство (чтобы оно было созидающим, а не разрушающим), надо уметь владеть половым инстинктом, надо учить человека владеть искусством речи и мысли. Вот точно так же нужно учить человека владеть его религиозным инстинктом. Но дисциплина религиозной мысли и жизни, что в течение тысячелетия создавалась в России Православной Церковью, была в одночасье отброшена.
Религиозный инстинкт не исчез. Любой инстинкт (в том числе религиозный) является неизменным антропологическим фактором, а потому он неуничтожим. Но религиозный инстинкт в СССР остался безнадзорным. И совсем неудивительно, что он начал выкидывать странные штуки.
Прежде всего он сменил предмет своего поиска и формы своего выражения. То, что прежде считалось святыней, перестало считаться таковым. Но немедленно явились иные "нумены", иные святыньки, ритуалы и мифы...
Уже формула Маяковского "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить" отмечена печатью несомненного религиозного энтузиазма. Его же уверение, что "Мы говорим Ленин - подразумеваем партия; Мы говорим партия - подразумеваем Ленин" довольно точно воспроизводит христианскую формулу отношений Христа и Церкви. Более того - в поэме "Владимир Ильич Ленин" достаточно ясно прописывается различение Ульянова и Ленина. Ленин - это "дух Революции"; Ульянов - временное воплощение этого духа.
До вполне догматической отчетливости это революционистское верование будет доведено позднее Андреем Вознесенским:
Я в Шушенском. В лесу слоняюсь.
Такая глушь в лесах моих!
Я думаю, что гениальность
Переселяется в других.
Уходят времена и числа.
Меняет гений свой покров.
Он - дух народа.
В этом смысле
Был Лениным - Андрей Рублев.
Как по архангелам келейным
порхал огонь неукрощен.
И, может, на секунду Лениным
Был Лермонтов и Пугачев.
Но вот в стране узкоколейной,
шугнув испуганную шваль,
в Ульянова вселился Ленин,
так что пиджак трещал по швам!
Он диктовал его декреты.
Ульянов был его техредом.
Нацелен и лобаст, как линза,
он в гневный фокус собирал,
Что думал зал. И афоризмом
Обрушивал на этот зал.
И часто от бессонных планов,
упав лицом на кулаки,
Устало говорил Ульянов:
"Мне трудно, Ленин. Помоги!"
Когда он хаживал с ружьишком,
Он не был Лениным тогда,
А Ленин с профилем мужицким
Брал легендарно города!
Вносили тело в зал нетопленный,
А он - в тулупы, лбы, глаза,
Ушел в нахмуренные толпы,
Как партизан идет в леса...
Он строил, светел и двужилен,
страну в такие холода.
Не говорите : "Если б жил он!"
Вот если бы умер - что тогда?1
Индолог Алексей Пименов, обративший внимание на религиозную нагруженность поэзии Маяковского и Вознесенского, прочитал их в соответствии со своими профессиональными интересами. Он полагает, что здесь воспроизведение традиционного ведического верования в периодические воплощения безличностного Абсолюта на земле: "Итак, если Ульянов-Ленин - единица, то "товарищ Ленин" с его "долгой жизнью" - это и есть "мозг", "сила", "совесть" рабочего класса, т.е. главная ценность на Земле. Иными словами: это - высшее бытие. Абсолют в рождавшейся тогда религиозно-мифологической традиции большевизма. Абсолют, называемый Ленин-партия, по существу, не персонифицирован. Его границы во времени размыты. Не вечен ли он? Маяковский не доводит до конца этот мотив, но вывод напрашивается именно такой. Безличность Абсолюта не делает его, однако, отвлеченным и расплывчатым. Настаивая на ней, поэт, собственно говоря, стремится к тому, чтобы как можно ярче выразить его неисчерпаемость, его несводимость к какой-либо "единице", пусть самой выдающейся. Между прочим, и всезнание, способность "Землю всю охватывая разом, видеть то, что временем закрыто" - тоже получает дополнительное обоснование, оказавшись присущей не просто "герою", а субстанции, имеющей много дополняющих друг друга личин. Но ее-то, эту субстанцию, образуют, в нее сливаются пальцы "миллионопалой руки", "единицы", утратившие свою единичность в сомкнутом строю. Траур превращается во вспышку энтузиазма в тот момент, когда масса приходит в движение; и когда именно марш "железных батальонов пролетариата" (выражение реального, исторического Ленина) становится ответом на вопрос: кем его заменить? Его не надо никем заменять, он по-прежнему здесь, в "страшном рывке" Красной площади и в красном знамени, развевающемся над ней. Все скорбевшие и шедшие за гробом - они и есть вечно живой Ленин. Интересно, что очень сходную трактовку образа большевистского вождя можно встретить у поэтов - современников Маяковского, но чрезвычайно далеких от него и по политическим убеждениям, и по представлениям о задачах поэзии. Характерно, например, определение, данное Есениным: "Скажи, кто такое Ленин? Я тихо ответил: он - вы" (Есенин С. Сочинения в двух томах, т. 2. М, 1956. С. 177). Образ "безличного" Ленина мы встречаем и у собрата В. В. Маяковского по футуризму Вас. Каменского! ("Ленин - наше бессмертие" [ЦГАЛИ, фонд 14/97, опись 1])... Маяковский воспроизвел два важнейших момента, характеризующие представления о сакральном, присущие архаическим религиям; идею "всезнания" учителя и идею безличного Абсолюта... Поразительно, что, живописуя свой идеал, они, сами того не желая, совершенно бессознательно воспроизводили черты архаического религиозного мышления, важнейшие типологические особенности безоткровенных религий древнего Востока"2.
К этим наблюдениям стоит только добавить, что возможна и иная, уже не восточная, а западная и исторически более близкая параллель к приведенным поэтическим текстам. Это - гностицизм, проводящий четкое различие между Иисусом и Христом. Христос - Божественный дух, подселяющийся к душе Иисуса в минуту крещения в Иордане и оставляющий его перед распятием... Впрочем, сам гностицизм есть попытка языческого прочтения христианского сюжета; попытка перетолковать "новизну" Нового Завета в категориях архаики.
Можно также вспомнить творчество Андрея Платонова. В одной из его повестей коммуна назначает точную дату построения Коммунизма. И вот, когда в назначенный день рано утром главный герой выходит из своего барака, он замирает, пораженный и возмущенный. Поражен он тем, что Солнце всходит на Востоке! Как так - при коммунизме светило смеет всходить по старорежимному, по-царски?.. Это возмущение платоновского персонажа довольно точно передает поистине космический размах замыслов и чувств, надежд и верований, который был присущ народному восприятию большевизма. Большевизм воспринимался не как социальная программа, а как поистине космический переворот, то есть наделялся статусом религиозной мистерии, которая обладает магической силой перебрасывать адепта с одного плана бытия в другой, "из царства необходимости - в царство свободы"3.
Когда же энтузиазм религиозного переживания коммунизма угас, обнаружилось, что без крипторелигиозной идеи страна не смогла прожить более срока жизни одного поколения...
Впрочем, в конце 80-х гг. религиозный инстинкт нашей страны проявил себя невиданным образом. У нас родилась неслыханная на Земле религия - религия консумизма. Это форма религиозного инстинкта, которая исходит из того, что смысл жизни состоит в том, чтобы потреблять. Клич "будем есть вкуснее, больше, пикантнее" стал восприниматься с религиозным фанатизмом, даже надрывом. Интеллигенты бросились подсчитывать, "чьи пироги пышнее", именно пышность пирогов считая критерием "цивилизованности" и предельным смыслом общественной и человеческой жизни... На телеэкраны, наконец-то начавшие показывать картинки изобилия в западных супермаркетах, смотрели с восторгом не меньшим, чем дикари на своих идолов... В качестве самоочевидного довода, демонстрирующего преимущества одной религии над другой, приводились выкладки социологов о том, в странах какой религиозной традиции выше уровень материального потребления...
Наконец, в начале 90-х годов религиозный инстинкт, доселе загоняемый в подполье, был раскрепощен. И начал себя проявлять в самых простых, то есть - в самых архаичных формах.
2.ПОСТСОВЕТСКАЯ АРХАИКА
Примитивнейшая форма религиозности - "культ предков". Именно он является самым массовым культом в постсоветской России - о чем свидетельствуют нескончаемые вереницы автобусов, отправляемые городскими властями на пригородные кладбища в день Пасхи (и это при том, что церковные правила не предполагают никаких заупокойных молитв в десятидневном промежутке от Пасхи до Радоницы!).
Не менее архаичная форма религиозности - тотемизм, предполагающий зависимость человека от некиих зверушек (телезрителям тотемные верования знакомы по рекламному ролику: "Я - Белый Орел!"). Но разве не тотемизмом является повальный интерес к "восточным календарям", когда люди с гордостью свидетельствуют о себе: "Я - Крыса!" - "А я - Скорпион! Приятно познакомиться!"? Люди поистине не слышат, что они говорят. Нарасхват идут статьи, носящие прямо-таки неприличные названия - "Какое ты дерево?". Запредельного градуса эти языческие игрища достигают в предновогодние дни. Тут их масштаб таков, что впору проводить языковую реформу. И вместо традиционного "С новым годом" поздравлять: "С новым гадом!". Например: "Закончился Год Голубой Свиньи! Начинается Год Красной Крысы! С новым гадом вас, дорогие товарищи!".
Помнится, еще апостол Павел что-то говорил о людях, которые, "называя себя мудрыми, обезумели" и вместо Бога воздвигли подобия "птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся, и служили твари вместо Творца" (Рим. 1,23-25).
Еще одна форма религиозной архаики - это шаманизм. Но что же есть нынешний "кашпир во время чумака", как не форма шаманизма?
Так что надо отдавать себе отчет в том, что не столько православие пробуждается и набирает силу на просторах России, сколько архаика. Язычество.
Поставим хотя бы мысленный эксперимент. Представим, что средний "россиянин" оказался в ситуации важного жизненного выбора (менять квартиру или нет, переезжать в другой город или нет, сохранять семью или нет, менять ли место работы...). И вот он решил заручиться санкцией Небес на свой поступок. Вопрос: куда он пойдет за искомым благословением? Варианты ответа: 1) Обратится к православному священнику с просьбой дать совет и благословение; б) раскроет Библию, чтобы в ней попробовать найти ответ; 3) пойдет к гадалке; 4) раскроет гороскоп... Достаточно очевидно, что средний обыватель выберет последние два варианта. Это и означает, что живем мы в стране практикующего язычества4.
От абсолютного нуля нам теперь предстоит подниматься к вершине. Направление этого движения достаточно точно передано названием одной из книг прот. Александра Меня: "От магизма к единобожию". Только теперь это уже не вектор, описывающий движение далекой истории, но вектор предполагаемого будущего. Нескольким поколениям теперь предстоит проходить этот трудный путь от шаманизма к Заповедям Ветхого Завета. Затем еще нужно будет дорасти до Евангелия. Потом станут понятны Святые Отцы Православия...
3.РЕВОЛЮЦИЯ В ЯЗЫКЕ
Пожалуй, одним из самых очевидных свидетельств о глубине происшедшей религиозной катастрофы является язык. Каждый народ, каждая культура вырабатывает свой базовый лексикон основных духовно-нравственных понятий. Этот язык понятен всем, независимо от социального статуса и образовательного ценза. Смерд и князь, стоя в храме, одинаково понимали ключевые слова типа "грех", "покаяние", "заповедь", "молитва", "благодать", "спасение"...
Но сегодня в нашей стране происходит смена языка религиозной культуры. Базовые слова христианской, средиземноморской культуры уходят из нашей жизни. Они либо забываются5. Либо перетолковываются. Как, например, было перетолковано значение слова "покаяние" в знаменитом фильме Абуладзе (где оно оказалось приравнено к обличению грехов своих предков, для какового деяния в библейском языке есть вообще-то совершенно иной термин: хамство).
На место забытых и оболганных слов христианской традиции в обиход приходят другие. Страна заговорила на оккультном жаргоне: "карма", "нирвана", "эгрегор", "энергетика", "астрал" и т.п.
Однажды я общался с первоклашками в самой обычной, светской школе. Начал разговор с главного - с темы о смерти. Говорю: "Представьте, что в класс, где учатся маленькие гусеницы, пришла старшая гусеница и сказала: "Вам ведь уже доводилось видеть наших сестренок, гусениц, которые вдруг замирают, перестают двигаться, играться, прекращают листики жевать... Вы, наверно, думаете, что они умирают? Нет! Они живут. И даже более того - именно тогда, когда они лежат недвижно, у них растут крылышки и они превращаются в бабочку". Как вы думаете, эти маленькие гусеницы поверят такому рассказу?". Класс дружно кричит: "Нет!". - "Но ведь вы-то знаете, что и в самом деле из гусениц получаются бабочки?" - "Да!". - "Вот также и с человеком происходит. Когда человек лежит и ничего уже не может делать, то не думайте, что он и в самом деле совсем умер. Просто у его души отросли крылышки, и она улетела... Понятно?". Класс дружно и радостно соглашается... Но тут один малец тянет руку, вскакивает из-за парты и возглашает: "А я знаю, как это называется! Это астральное тело называется!"...
Вряд ли именно родители вложили это словечко в малыша. Скорее это из нью-эйджеровских мультфильмов и вообще из "эфира", который весь наполнен "астралом". Блюстители "отделения школы от Церкви" не впускают православие в школы; а итоге оккультный мусор заполняет их речь и их головы...
И так ведь отнюдь не только с детьми. Однажды после моей лекции в Институте переподготовки преподавателей при МГУ одна из слушательниц спросила меня: "Скажите, почему так бывает, что заходишь в один храм и понимаешь, что вот этому священнику не страшно исповедоваться. А в другом храме вот так же с первого взгляда становится ясно, что к этому священнику не то что на исповедь, а даже для беседы подходить не стоит?". Но не успел я открыть рот, как ее соседка уже дает свой ответ: "Ну, это понятно. У первого священника энергетика положительная, а у второго - отрицательная". И зал дружно ее поддержал... От изумления я среагировал резко: "Да вы понимаете, что означает такой ваш отклик? Это значит, что вы уже сектанты!". Аудитория, конечно, с этим не согласилась: "Ну, какие же мы сектанты! Мы ни на какие собрания не ходим, гуру не поклоняемся!".
И тут уже спокойнее пришлось пояснять: "При чем тут собрания! Вам ведь не нужно пояснять, что обратить человека в мою веру означает прежде всего навязать ему мой язык. Если он будет говорить моим языком, значит он уже будет смотреть на мир моими глазами. По точному выражению Витгенштейна, "Границы моего языка - это границы моего мира". Человек не видит того, обозначения чего нет в его лексиконе. Так что язык - это совсем не мелочь. Тот орган, которым человек смотрит на мир - это отнюдь не глаза. Человек смотрит на мир своим языком. То, для чего в моем языке нет слов, для меня не существует. Я не вижу того, что не могу поименовать. Хоть пять пар очков будь у меня на носу, но в лаборатории физика я ничего не увижу - ибо нет у меня в запасе тех слов, через которые я могу заметить его приборы. И то, что вы так охотно перешли на оккультный лексикон, означает, что именно он вам близок. А это, в свою очередь означает, что по сути ваше мировоззрение уже пропитано оккультизмом - может быть, даже не вполне сознательно для вас самих. Ведь сколько есть в русском языке слов для описания этой тайны доверительности! Отчего между душами мелькает искорка доверия и понимания? - Оттого, что встречный человек оказался человечным, открытым, душевным, духовным, глубоким, сердечным, располагающим... Сколько еще таких слов есть в нашем языке! Но зачем же все это многообразие сминать в одно, жаргонное и совершенно негуманитарное словечко - энергетика?!".
Слово очеловечивает мир, делает его из "мира в себе" в "мир для меня". Не случайно, что первая заповедь, данная Адаму - заповедь наречения имен. Не случайно, что переселенцы прежде всего дают имена местным рельефным реалиям. Горы, леса, ручьи должны перестать быть безымянными - только тогда среди них можно по человечески жить. Вообще задача религии - назвать имена, очеловечить мир, окружающий человека. Как? Человек очеловечивает мир, окультуривает его тем, что он видит в нем свои смыслы, узнает в нем себя самого, видит свои интересы, дает всему свои имена. Имена - это ориентиры. Ориентиры появляются там, где есть разнообразие. Через именование вещи перестают быть равными себе, они начинают различаться и отвечать на наши вопрошания... Для человека очень важно, чтобы мир перестал быть безымянным, чтобы в нем появились человеческие ориентиры. Важно, чтобы поток жизни, который проносится через нас, был соотнесен с нами.
Поэтому так важно следить за своим языком: слово наделяет реальностью то, что именует. Если мы будем говорить на оккультном жаргоне, то мир оккультных духов и энергий станет для нас реальностью и заслонит собою Бога Евангелия. Тут поистине - "от слов своих оправдаетесь и от слов своих осудитесь".
Типичный пример использования новояза для совершения религиозного переворота - это "Роза мира" Даниила Андреева.
Самое показательное в "Розе мира" Даниила Андреева - это ее язык. Назвать этот язык русским крайне затруднительно. Подобный язык - искусственный язык, перенасыщенный новоизобретенными терминами - обычен не для христианской (в т. ч. и русской) религиозной традиции,а для сектанской пропаганды. Искусственный "птичий" язык позволяет уйти от дискуссии и критики. Ведь будь у читателя хоть пять высших образований, но он все равно ни в одном университете не изучал слов, подобных "уицраору" и "затомису". И тут читатель оказывается перед выбором: или принять правила игры, предложенные проповедником и смотреть на мир его языком и его глазами, или отложить книгу в сторону. Но диалог и обсуждение уже невозможны. Как невозможна дискуссия на оруэлловском "новоязе".
Для чтения этой литературы нужно выучить новые термины, определить их один через другой, понять их связь между собой и тем самым уже принять правила предлагаемой оккультной игры. Человек еще не согласился стать оккультистом, а его уже понуждают мыслить именно в оккультных терминах. Дают специальный язык, который творит свой мир. В результате происходит перестройка сознания. И даже если она еще не произошла - человеку просто жалко своих сил потраченных на изучение этого волапюка, и потому он будет продолжать двигаться в этом направлении или сохранять хотя бы некоторую верность ему, не будет дистанциироваться или осуждать этот вариант оккультизма.
Также и с многотомьем Блаватской и Рерихов. Они наваливаются своей плотной грудой, окружают со всех сторон и понуждают мыслить в их терминах и по их законам. Так что то, что не вошло в эти книги или противоречит им - уже как бы и не существует, исчезает из поля зрения и из языка.
В отличие от оккультных трактатов, Евангелие написано на подчеркнуто народном языке. В нем нет ни одного "богословского" или философского термина. Царство Божие в нем уподобляется дрожжам. Отношения Церкви и Христа ("тайну глаголю") - отношениям жены и мужа. Язык Евангелия - это даже не литературный язык, а диалект койнэ. Евангелию нечего прятать. То, что оно открывает, само по себе слишком необычно: Бог пришел к людям.
И сравним эту евангельскую прозрачность с рядовой фразой из каббалистического трактата: "После рождения парцуфа Атик в катнут он сам делает зивуг на решимот 4,3 и рождает таким образом свой гадлут"6. Кто возьмется перевести это на язык людей?
Так вот, уже сам язык Д. Андреева замыкает его вне мира христианской традиции7. О "научности" и "проверяемости" построений Андреева можно судить по его интерпретации растерянности Сталина в начале первых военных дней и по его описанию всей Второй мировой войны: "Вождь испытывал страх за то, что этой минутой он дискредитировал себя в глазах Урпарпа: ею он вызвал в демоническом разуме Шаданакара сомнение: не хлюпик ли он?.. Ему всей своей мощью помогает Жругр и Великий Игва Друккарга пользуется его способностью к состоянию "хохха", чтобы вразумлять его и откорректировать его действия... Демиург и Синклит России прекратили свою траснфизическую борьбу с Друккаргом в тот момент, когда на эту подземную цитадель обрушились орды чужеземных игв их царства Клингзора. Как отражение этого, была прекращена и борьба с теми, кто руководил Российскою державою в Энрофе... К концу войны Жругра распирала неслыханная сила. Множество игв и раруггов пали в борьбе, но уицраор окреп так, как никогда еще не видели... В состоянии хохха Сталин многократно входил в Гаш-шарву, в Друккарг, где был виден не только великим игвам, но и некоторым другм. Издалека ему показывали Дигм. Он осторожно был проведен, как бы инкогнито, через некоторые участки Мудгабра и Юнукамна, созерцал чистилище и слои магм. Издали, извне и очень смутно он видел даже затомис России и однажды явился свидетелем того, как туда спустился, приняв просветленное тело, Иисус Христос"8.
Так что и по языку, и по аргументации, и по содержанию, и по источникам "Роза мира" Даниила Андреева - типичный пример сектантской литературы.
А то, что эта книга стала "культовой", означает, что неоязычество стало самой массовой религиозной формой сознания.
Этот диагноз не должен изумлять. Обвал религиозной культуры страны был настолько глубок, что совершенно понятно, что из этой вечной мерзлоты атеизма религиозное чувство не сможет сразу перепрыгнуть к высотам. Наша страна сегодня обречена на то, чтобы вкратце пройти всю религиозную историю человечества (надеюсь, что это будет вкратце).
4.МОГУТ ЛИ ВСЕ БЫТЬ ВЕРУЮЩИМИ?
Сейчас в истории России ставится небывалый эксперимент над тем, смогут ли христиане убедить в своей правоте целый народ без помощи полиции и государства.
Раньше христианство, как правило, продвигалось так: первые миссионеры начинали проповедь новому языческому народу. Их слушали - а потом кушали. Приезжали новые миссионеры. Их тоже кушали, но пробуждался первый интерес: а что это за люди такие, что дают себя кушать так безропотно? Проходили волны гонений - но постепенно число христиан достигало числа 10-15 % от общего числа населения... И тогда появлялся вождь (князь, царь, император), который ощущал себя христианином и заявлял: "Кто желает быть мне другом, приходи на Днепр креститься" (Это мягкий вариант, киевский; были и более жесткие - например,при христианизации германских племен).
А вот такого случая, чтобы все население страны было крещено по своему выбору, без подталкивания со стороны государства, мне не известно. Поэтому сегодняшняя ситуация значима прежде всего с богословско-антропологической точки зрения. Что такое христианство в мире людей? Действительно ли "душа человека по природе - христианка"? Христианство открыто для всех, или же его могут понять и принять только люди определенного склада?
Есть одна (весьма озадачивающая) параллель между евангельским утверждением и данными социологии. У социологов есть свои критерии для выявления числа реально религиозных людей: надо поставить вопрос о влиянии религиозных убеждений на повседневную жизнь человека. Влияет ли вера на его дела? В католических странах число прихожан подсчитывается по числу причастников в Великий Четверг (день воспоминания Тайной Вечери, то есть первого Причастия). Выясняется, ходит ли человек на исповедь и на мессу. В протестантских странах социологи спрашивают - читает ли человек Евангелие у себя дома или он слышит Библию только на воскресных собраниях...
Так вот, в советские времена социологи свидетельствовали, что процент верующих граждан атеистической державы составляет от 8 до 12 процентов. Во Франции опрос 1986 года показывает, что лишь 10% взрослого населения относятся к числу реально практикующих католиков (с регулярным посещением мессы). Причем практикующие католики составляют всего 13% от числа всех людей, заявивших о своей приверженности католичеству9. В протестантском мире ситуация аналогичная - "Если говорить об активных членах Церкви, то они составляют, возможно, около 10 % от всего населения"10.
Близость этих цифр заставляет предположить, что число людей, всерьез воспринимающих собственные религиозные убеждения, не зависит от конфессионального или политического климата в стране. 10-15 процентов людей способны разрешить своим убеждениям реально и постоянно влиять на свою жизнь. Это процент людей, которые всерьез живут так, как они это исповедуют. Они способны перестраивать свою судьбу в соответствии со своей верой. Остальные же не придают особого значения вопросам мировоззрения и готовы считать своей верой то, что им скажет власть (не обязательно государственная: это может быть авторитет масс-медиа, модных кинокумиров и т.п.).
Евангельская параллель очевидна: притча от талантах. Те, кто способен на личную религиозную жизнь, на личный религиозный выбор и на личное религиозное творчество, есть получившие "десять талантов". Это люди, изначально религиозно более одаренные, чем другие. Может быть, их сограждане более одарены в других областях (в музыке, в науке, в любви...), но талант веры особо ярок у этих 15 процентов.
Если религиозная одаренность сопрягается с одаренностью в области нравственной - получается святой (если нет - инквизитор). Если на религиозную и нравственную одаренность налагается одаренность эстетическая - миру является Андрей Рублев...
И как бы ни были талантливы в других областях остальные 85 процентов - но в религиозной сфере им суждена участь ведомых. На которую они, впрочем, довольно охотно соглашаются. Им говорят: "Вы атеисты" - и они соглашаются: "Да, в самом деле. Это попы нарочно от нас скрывали, что мы от обезьяны произошли". Затем им говорят: "да что ж вы забыли веру ваших отцов?! Мы же православные!" - и они опять согласны: "как же это мы слушали байки этих коммунистов и стали иванами, не помнящими родства!". Когда же им скажут: "Да что вы! Христианство - это иноземная религия, ее жиды нарочно придумали, чтобы нашу, исконно арийскую ведическую веру заменить, чтобы заставить нас, славян, вместо Крышеня-Кришны поклоняться ихнему Христу!" - толпа опять послушно возмутится: "Да сколько ж можно от нас прятать нашу родную экстрасенсорику и магию!".
Судьбы народов зависят в религиозной сфере от того выбора, что сделают 10-15 процентов религиозно самостоятельных граждан. А значит, миссионеру для обращения народа в свою веру не нужно обращать большинство населения. Достаточно оказаться в поле зрения тех, кто сам ищет религиозную истину, и не оттолкнуть их. А затем эти десять-пятнадцать процентов уже передадут свой опыт и свои убеждения остальным11...
Но вот тут и возникает главный вопрос пастырства и главный парадокс христианской жизни. Формы и нормы церковной жизни вырабатываются людьми, принадлежащими к религиозно одаренной, отзывчивой части человечества. Естественно, что они скраивали их по своему богатырскому размеру. Остальным она дается "на вырост". И как же найти меру между тем, к чему рвутся души одаренных и тем, что вместимо для тех, чья религиозная талантливость малоприметна?
Две крайности уже были в истории Церкви.
Одна - крайность монтанистов, донатистов, новациан. Они полагали, что Церковь должна самым серьезным и буквальным образом воспринять свою характеристику как "общины святых". Те, кто не могут понести всей высоты евангельских требований, должны быть раз и навсегда выведены из Церкви. В их замысле Церковь становится по сути монашеской общиной. В этом "движении ригористов, не вынесших исторической Церкви, нашла свое выражение тоска по первоначальной чистоте, по напряженности жизни первых христиан. Нельзя отрицать того, что уровень христианской жизни начинает понижаться в те годы. И все же победа Церкви над монтанизмом исторически - одна из величайших ее побед. Она была одержана в тот момент, когда перед Церковью стоял роковой вопрос: остаться кучкой "совершенных", отгородиться от всего, не способного это совершенство вынести, или же, не меняя ничего в последнем своем идеале, принять в себя "массу", вступить на путь медленного ее воспитания? Остаться вне мира, вне истории, или же принять ее, как свое поле для тяжелого и длинного труда?"12.
Но вскоре стала намечаться иная опасность. Как быть с теми, кто вроде бы уже находится в сфере влияния и ответственности Церкви, но не испытывает достаточно энтузиазма в достижении ее идеалов? Как быть с людьми, у которых "нет органа, которым верят"13?
И здесь легко встать на путь насилия: как бы ни было тебе непонятно, неприятно, тяжко то, что предлагают тебе церковные правила, ты обязан их исполнять. Иначе...14
И постепенно в общественном малорелигиозном большинстве копится протест против того, что они воспринимают как "навязывание". И тогда начинаются взрывы.
Итак, на пороге третьего тысячелетия христианской истории перед нами вновь встает вопрос: как Церковь может увлечь Евангелием большинство? Зажечь своей верой меньшинство - возможно. Добиться пассивного согласия большинства, используя для этого авторитет государства - тоже можно. А вот удастся ли нам это сделать без помощи светской власти? Вопрос открыт.
5.ПРОЩАНИЕ С МИФОМ О НАУКЕ
Но есть такие особенности современной жизни, которые дают основания православным с осторожным оптимизмом смотреть в свое будущее... Да, конечно, христианин должен черпать основания для оптимизма в своей вере. "Все упование мое на Тя возлагаю...". Но Господь нередко Свою волю осуществляет через перекомбинирование исторических факторов. Вспомним: от египетского рабства Господь спас Израиль "мышцею Своею". А от вавилонского плена? - Не ангелов послал Господь для облегчения положения Своей плененной Церкви, а персов... Чудо нельзя включать в свои земные рассчеты - "не искушай Господа Бога твоего" (Мф. 4,7). Не смея утверждать, что вот тогда-то, при таких обстоятельствах и с такой-то целью Господь явит нам нечто чрезвычайное, я пробую рассмотреть волю Промысла в житейских подробностях... Итак, что же в современном мире может способствовать росту Церкви Христовой? Когда-то Промысл призвал римлян опоясать мир кирпичными дорогами, по которым сначала шли римские легионы, почтальоны и чиновники, а затем пошли апостолы. Какие же дороги Промысл разворачивает под ногами современных миссионеров?
На наших глазах завершается эпоха Просвещения. Уходят два ее фундаментальных мифа: миф о Науке и миф о Прогрессе.
Ослабление мифа о Науке привело к затуханию конфликта между христианством и наукой.
Общественное сознание конца ХХ века стало более терпимым и более плюралистичным, нежели сто лет назад. Во всяком случае, язык естественнонаучной мысли, признававшийся единственно правомочным сто лет назад, теперь уже не считается таковым.
Во-первых потому, что ХХ век стал веком оформления иных, нежели математическая, научных парадигм. Родилась гуманитарная наука. Лингвистика, психология, история, социология, эпистемология показали, что возможно научное исследование мира людей, причем такое, которое будет вестись на языке именно людей, а не посредством математических формул и символов. И это открыло путь для нового интереса и нового понимания религиозной жизни, религиозного опыта людей.
Во-вторых, к концу ХХ века потерял очарование сциентистский миф. Этот миф полагал, что наука есть не только мерило всех человеческих действий, мыслей, чувств и фантазий, но и единственное средство к разрешению всех человеческих проблем (познавательных, социальных, психологических и т.п.). Этот сциентистский миф о всесилии науки уходит. Общество (в том числе научное сообщество) открывает, что одного языка недостаточно для того, чтобы описать все многообразие мира, в котором живет человек - даже если это язык науки. Рядом должны быть и иные языки. Иные объяснительные модели. Язык музыки и язык философии, язык поэзии и язык мифа...
Еще в начале века общераспространенным было убеждение, что даже этика должна быть научной15. Сегодня акцент скорее иной: наука должна быть нравственной. А, значит, наука может быть открытой для сопоставления с евангельским учением - но уже не для того, чтобы судить Евангелие по своим лекалам, а ради того, чтобы самой впустить в себя человеческое, нравственное измерение.
Исчезла необходимость в натужных усилиях по адаптации Библии к "последним научных данным". Можно просто говорить: "Это повествование означает то-то, и оно находится в такой-то смысловой связи вот с этим и сознательно контрастирует вот с таким-то утверждением и верованием".
Обе стороны осознают границы своей компетентности - спустя века восприняв мудрые слова кардинала Барония, повторенные Галилеем: "Намерение Священного Писания в том, чтобы научить нас тому, как идти на небо, а не тому, как идет небо"16. А, значит, резко снижается возможность вторжения в то пространство, которое подлежит осмыслению иным языком, и, соответственно, снижается возможность конфликта с хранителями иного языка.
Впрочем, и в былые времена не было конфликта Церкви и науки. Был (и будет) лишь конфликт Церкви со сциентизмом как с идеологией. Но хотя всерьез конфликта с наукой не было никогда, миф о конфликте христианства и науки был. Сегодня же есть основания к тому, чтобы этот миф изжить. Основание довольно простое: все познается в сравнении.
Пока христианство было единственным вненаучным, религиозным сектором общественной жизни, казалось, что оно находится в несовместимых отношениях с наукой. Но когда в конце ХХ века в массовое сознание стали активно вливаться нехристианские религиозные идеи, стало очевидно, что они несравнимо дальше отстоят от научных стандартов доказательности и рациональности, нежели христианское богословие.
Общественное сознание, отходя от сциентистской крайности, ударилось в крайность противоположную. Прежде оно склонно было забывать, что вера есть необходимый "экзистенциал" человеческой жизни. Теперь "верую!" ощетинилось против любых попыток вывести его на диалог с разумом.
Советское сознание твердо усвоило тезис о несовместимости разума и веры. И в былые годы обыватель делал из этого тезиса вполне четкий вывод: "Раз вера и знание несовместимы, я выбираю разум - и долой предрассудки!". Сегодня постсоветский обыватель делает свой выбор, исходя из всё того же убеждения. Только вот мода изменилась, и потому этот вывод звучит так: "Раз вера и разум несовместимы, я выбираю веру - и отстаньте от меня вы с вашей логикой!".
И потому впору вырабатывать у себя милицейскую интонацию: при встрече с проповедниками и авторами сенсационных открытий поставленным голосом строго так и спокойно спрашивать: "Гражданин! Предъявите Ваши аргументики!".
К моему сожалению, из нашего обихода ушло словечко, столь пугавшее меня в студенческие годы. Представляете, выступает студент-второкурсник на семинаре. При подготовке к докладу он прочитал полторы статьи на заданную тему, дополнил их всем неимоверным запасом своей эрудиции - и заливается соловьем, и открывает новые закономерности вселенной и истории, и идеи выдвигает столь ошеломляще новые, что даже Нильс Бор (с его афоризмом "Эта идея недостаточно безумна, чтобы быть истинной") не усомнился бы в их двухсотпроцентной истинности. Если бы студенту предоставили еще две минутки -- он бы несомненно открыл "всеобщую теорию всего"... И тут этот лысый доцент скучно смотрит на тебя поверх очков и унылым голосом говорит: "Обоснуйте, коллега...".
Какое там "обоснуйте!" - "А я так ощущаю!". "А мне вчера был голос!" -- "Да ведь так сказал сам Учитель!" "Хотите проверить? - Как выйдете в астрал, так сразу направо!".
Ушли в прошлое те времена, когда христианину надо было с опаской всматриваться в научные сферы. Сегодня и церковь, и науку теснит общий недуг нашего национального бытия: воинствующий оккультизм. Так мы оказались объединены неприязнью популярного оккультного проповедника В. Налимова: "Итак, наша задача - открыть путь Космическому сознанию. Этому мешает наша культура, в частности, такие ее составляющие, как устаревшая догматизированность религии, излишняя логизированность (а потому и механистичность) науки... В других работах я уже писал об ожидании космического вмешательства в земные дела: В нынешней планетарной ситуации можно надеяться на вмешательство космических сил... Марксистско-ленинское православие не изменит социальную ситуацию"17.
В мире, для которого характерно всеверие, проповедь веры только христианской - это призыв к различению, ограничению, дисциплине. То есть - призыв к ответственности и интеллектуальной работе. Во времена, в которые судьба разума выражается присловьем "Крыша едет не спеша, тихо шифером шурша...", схоластичность, строгость и логичность тео-логии - это контрфорс, укрепляющий стену рациональной традиции. Без этого контрфорса, снесенного еще в начале века, и всё здание европейского рационализма начало расползаться.
Символом того, что произошло с нами, для меня стал район Страстной площади. Когда-то здесь стоял Страстной монастырь. Его как "цитадель мракобесия и невежества" взорвали. Религию заменили Культурой. Площадь вместо Страстной стала Пушкинской. Вместо монастыря поставили кинотеатр "Россия". Напротив него открыли крупнейший магазин научной литературы в Москве - "Академкнигу".
Но начались демократические 90-е годы. Поскольку Культура элитарна -- она был изгнана с этих площадей. Привокзальная (по сути своей) забегаловка "Макдональдс" стала главной точкой притяжения всего района. Кинотеатр стал ночным клубом со стрип-шоу. У памятника Пушкину встала равновеликая ему рекламная пивная бутылка. А еще раньше книжный магазин закрылся на перестройку.
Когда же я зашел в него по окончании ремонта, то был сражен запахом, встретившим меня у дверей. Нет, это не был запах свежей краски. Это был запах горящего коровьего помета (из которого делаются "ароматические палочки" индийских культов). "Академкнига" превратилась в центр торговли амулетами, книжками по магии, колдовству и "эзотерике"...
Не "свободомыслие" приходит в массовом сознании на смену христианской догматике, а банальнейшее безмыслие. Если оставить свой религиозный инстинкт беспризорным, если кормить его чем попало и позволять ему питаться обрывками мод, сплетен и "эзотерик", то вырастет он в нечто странное, бессвязное и языческое. Эстетический вкус в человеке воспитывают. К логически-последовательному и взвешенному мышлению -- приучают. Искусству речи - обучают. Так почему же религиозное чувство современные интеллигенты оставляют без присмотра, без систематического образования и воспитания? Тот, кто не прилагает усилий к изучению православной мысли (мне, мол, не нужны догмы), оказывается в плену у безмыслия. Он подчиняет себя неуловимо-туманным и логически бессвязным собственным "ощущениям" и общепринятым "мнениям". Отказавшись от изучения многовековой традиции христианской мысли, он со своими хилыми познаниями из области "научного атеизма" оказывается один против легионов неоязыческих и сектантских проповедников.
От неверия мода бросается во всеверие, минуя трезвую середину Традиции.
Сегодня впору не зазывать в храмы, а осаживать входящих в них: Ты всерьез понимаешь, куда ты пришел и зачем? Ты знаешь, как твоя жизнь изменится, если ты станешь христианином? Ты готов вынести эти изменения? Именно богословие тут уместно - как способ соотнесения с предметом верования всей периферии, всех подробностей жизни человека. Богословие призвано спрашивать: в верном ли месте ты провел границу между твоей христианской верой и твоими взглядами по иным вопросам жизни? Иногда человек становится слишком мнительным, и тогда он склонен видеть соблазн и угрозу для своей веры, там, где их на самом деле нет. Но чаще происходит наоборот: человек слишком рано разводит христианство и жизнь, полагая, что вере нет дела до таких-то заповедников его души и привычек его жизни и речи.
Богословие напоминает, что думать надо и в мире религии. Мысль же есть различение. Различение предполагает умение выбирать. Выбор предполагает решимость сказать "нет" тому, что несовместимо с тем, чему уже сказано "да".
В первые же дни моей учебы в семинарии в нашем классе произошел весьма знаменательный разговор. При нашем знакомстве друг с другом, уясняя, "кто как дошел до жизни такой", мы вдруг обнаружили, что один из нас был комсомольцем... Нет, комсомольцами были мы все. Но в моем классе практически все шли одним и тем же путем: в 14 лет вступали в комсомол, в 17 - в институт, лет в 20 крестились, а после института шли в семинарию... Но один из бывших комсомольцев, как, оказалось, был поповичем. Это значит, что, будучи, в отличие от нас, с детства церковным человеком, он тем не менее вступил в организацию, мягко говоря, нецерковную. Но в ответ на мой возмущенный возглас: "Да как же ты посмел вступить в атеистическую организацию!" - он спокойно ответил: "А с чего это ты взял, что это атеистическая организация?". Я, конечно, тут же цитирую пункт 1 Устава ВЛКСМ: "Член ВЛКСМ обязан вести борьбу с религиозными предрассудками"... И что же я слышу в ответ? - "Правильно. Но ведь в этом же и состоит моя первейшая обязанность в качестве христианина!".
И по сути это глубоко верно: вера всегда включает в себя элемент борьбы с суевериями. Богословский разум всегда осаживает религиозно-фольклорные, магические и языческие "предрассудки".
Традиции мысли, позволяющие проверять "духовные ощущения", были устранены атеистическим воспитанием. А ведь эти традиции и так не были прочными в нашей стране. Россия была единственной европейской страной, в которой в состав университетов не входили факультеты теологии. Эта дистанция между богословием и университетами оказалась взаимно вредной. Без возможности постоянного общения, дискуссии, диалога, богословы нередко не замечали тех зон своей проповеди, которые становились все более проблематизируемыми в сознании светской интеллигенции. А университетская интеллигенция, будучи лишенной возможности частного, неофициального, повседневного контакта с богословами, оказалась поразительно беспомощной перед лицом сначала спиритических, а потом и атеистических брошюрок18. И вот в эту лакуну и пришли кафедры "научного атеизма", сегодня сменяемые кафедрами оккультизма (иногда называющего себя "валеологией"). И уже "заведующий лабораторией синергетики МГУ" в университетском издательстве издает книгу "Введение в современную магию"19.
А вроде бы образованные люди зачитываются "астрологическими прогнозами в стиле глобовских: "Десятый век - начало крестовых походов. Разрушительные войны, крещение Руси. Еще пятьсот лет назад - падение Рима, великое переселение народов. Еще пятьсот - эпоха Августа, и, наконец, еще пятьсот - появление Спасителя Христа. Нынешний парад планет начался в 1982 году... В 1996 году Уран войдет в знак Водолея, что будет означать новые реформы, новые повороты, новые имена и новое, если хотите, правление. Не исключено, что во главе государства станет женщина. После женщины-правителя в России ожидается еще один лидер, по размаху реформ подобный Петру I. В 97 или 98 году будет предпринята попытка вернуться назад, в прошлое, однако она не увенчается успехом. И наконец, 11 августа 1999 года произойдет первое зачатие эпохи Водолея, за которым последует рождение нового Спасителя мира Саушеанты, что ознаменует второе пришествие Христа. 11 августа - не случайно дата рождения Кашпировского. Появление господина Кашпировского обусловлено тем, что он вольно или невольно подготовит пришествие Спасителя мира... Роковым для США станет 44-й президент, во время правления которого развитие Америки пойдет по обратному пути (Буш - 41-й). Штаты снова расколются на два враждующих лагеря - Север и Юг. В XXI веке Европу ожидает черное нашествие, ибо в Африке произойдет мутация, при которой человек может заново превратиться в обезьяну. Остановят африканцев только народы России"20.
Ну ладно - того, что на деле случилось в 90-х годах, слушатели и публикаторы этих откровений не знали. Но в какое же место засунул свой разум журналист, пропустивший мимо ушей заверения астролога, о том, будто крестовые походы начались в десятом веке (вместо конца одиннадцатого), а Христос якобы родился за пятьсот лет до императора Августа, то есть в пятом веке до Рождества Христова?21
Итак, к началу XXI века вновь создались условия для стратегического союза Церкви и науки. Ведь самый простой путь к соединению - это обретение общего врага. Таким общим врагом ученых и священников является оккультизм (трудно подсчитать - кому достается больше бранных слов из уст Е. П. Блаватской - первым или вторым)22.
Когда-то (в Средние века и в начале Нового Времени) христианство буквально выпестовало рождение научной картины мира. Механицизм (а именно механицистской была первая научная картина мира) был нужен Церкви для того, чтобы изгнать из сознания людей остатки анимизма. Не желания духов и не капризы стихий ("природа не терпит пустоты") являются причиной событий, происходящих в мире, но безличностные законы, созданные Творцом и доступные математическому описанию. В XVIII веке наука подросла, и как всякий подросток, начала скандалить с матерью. Сейчас уже достаточно очевидно, что поводов для скандалов нет. Но есть повод для союза: пора осаживать не в меру буйные излияния религиозной фантазии.
6.ПРОЩАНИЕ С МИФОМ О ПРОГРЕССЕ
Вторая черта, присущая современному массовому сознанию, и делающая его более открытым для диалога с православием, состоит в существенных изменениях в восприятии времени. В разные эпохи человек по разному ориентируется во временном пространстве. Он по разному ощущает свое место в потоке времен. Например, в Древнем Междуречьи "Прошлое по аккадски - ум пани, дословно "дни лица/переда. Будущее - ахрату, образовано от корня со значением быть позади. Обращенность к прошлому свойственна культурам древности и средневековья. Психологический поворот "лицом к будущему" начался, очевидно, в середине I тысячелетия до н.э. под влиянием мессианских учений и эсхатологических ожиданий, благодаря которым и высшая значимость, и главное внимание людей были перенесены с прошлого на будущее"23.
Последние столетия европейской истории прошли под знаком мифа о Прогрессе. Религиозная жажда Грядущего Царства Божия сменилась верой в возможность самостоятельного удовлетворения человечеством своих сущностных потребностей (в том числе познавательных и экзистенциальных). В рамках истории, не выходя за ее пределы, не трансцендируя ее, "добьемся мы освобожденья своею собственной рукой". И каждый час, и каждое поколение приближают нас к этому конечному торжеству "идеалов демократии". Каждое поколение лучше предыдущих просто потому, что оно - новое, следующее. Чем современнее - тем умнее. Чем умнее - тем совершеннее. Чем совершеннее - тем нравственнее. И поэтому вектор, прочерченный от прошлого к будущему, в общих чертах совпадает с движением от невежества ко знанию, от зла к добру ("Из тени в свет перелетая").
И вот этот фундаментальный миф о Прогрессе на наших глазах рушится. Меняется ценностная окраска слов. Еще несколько лет назад такие слова, как "прогрессивный", "новый", "новейший", "модернистский", "авангардный", "современный" воспринимались как однозначно позитивные. Напротив, слова типа "консервативный", "традиционный", "архаичный", "древний", "старый" считались эпитетами, несущими в себе негативную характеристику. Сегодня же это уже явно не так.
Если бы лет десять назад, в пору горбачевской "модернизации социализма", я попробовал бы написать философскую книгу, которая стала бы рыночным бестселлером, и решил бы для этого приспособиться к господствующим общественным вкусам, я должен был для своей книги придумать название в стиле "Новейшие дискуссии в современной западной философии". Но если бы я пожелал написать столь же продаваемую книгу в последние годы ХХ века, то мне нужно было бы поискать иную тематику и иное название. Скажем - "О ритуалах и магии древнего Востока".
Изменение в восприятии времени видно даже из того, как люди критикуют православие. Еще в начале 90-х годов самый расхожий упрек в адрес православия, высказываемый нецерковными людьми, звучал так: "Ну, что вы ко мне пристали с этими вашими средневековыми догмами! Пора бы уже мыслить по современному! Вот берите пример с протестантов - какие они современные, динамичные, не то что вы, православные, застывшие в своей средневековой неподвижности". Но уже в конце 90-х годов дежурное блюдо антицерковного меню переменилось. Теперь все чаще приходится слышать: "Да как вы, христиане, можете претендовать на знание подлинного Учения! Вы же ведь слишком молоды для того, чтобы быть истинной Традицией" Вам всего-то две тысячи лет. А вот то ли дело древний буддизм и вообще мудрость древней Индии!"
О том, как в наше (как всегда, переходное) время двоятся идеалы, можно судить по заверениям оккультных сект. Одни те же издания, лекторы и кружки то рекомендуют себя в качестве "новейшего учения", гораздо более отвечающего современным запросам духа, нежели устаревшее христианство. А то говорят, что их оккультное учение, является истинным именно потому, что оно является древнейшим, и потому лучше сохранившим изначальные Знания, нежели недавно возникшее и все по-модернистски исказившее христианство. То нас приглашают на сеансы "нетрадиционной медицины", а то (по тому же адресу) на курсы "традиционного целительства"... Сознательно, или подсознательно, но пропагандисты оккультизма учитывают меняющиеся общественные симпатии, и потому ради достижения пропагандистского эффекта не стесняются бросать взаимно противоречивые рекламные лозунги.
Впрочем, сам оккультный бум конца ХХ столетия внес существенный вклад в разрушение мифа о Прогрессе. Неоязыческая попытка возродить до-христианское мышление, до-ново-заветный уклад религиозной жизни требовала преодолеть однозначность уравнений: "новое=хорошее", "старое=плохое". Но, преследуя свои цели, неоязыческая пропаганда, тем не менее поспособствовала созданию такого идеологического климата, в котором именно Православие чувствует себя более естественно, нежели в среде, верующей мифу о Прогрессе.
В 1996 г. в нескольких университетах Финляндии я встретил православных профессоров. Все они была этническими финнами, а, значит, урожденными лютеранами (православные в Финляндии, в основном, карелы или русские). И все они при моих расспросах говорили, что в православие они пришли через... Блаватскую.
Поскольку моему изумлению не было предела, я настаивал на подробностях. Логика их поисков оказалась такой:
Выросшие в лютеранстве, они не видели в религии источника вдохновения. Морализаторские проповеди, скудная литургика, отсутствие личного мистического опыта (и путей к нему) привели их к убеждению, что христианство - это лишь слова, слова, слова... И тут им в руки попалась Блаватская (или иная оккультная литература). И оказалось, что религия может быть не скучной.
С ними произошло то, что еще прежде испытал Герман Гессе (он рано познакомился с религиозным миром Индии, поскольку вырос в семье христианских миссионеров, работавших в Индии). Гессе так поясняет причины своего "паломничества на Восток": "Для моей жизни имело решающее значение, что христианство впервые предстало передо мной в своей особой, закоснелой, немощной и преходящей форме. Я имею в виду пиетистски окрашенный протестантизм... Но как бы ни судить о величии и благородстве христианства, которым жили мои родители, христианства, понятого как жертва и как служение, конфессиональные, отчасти сектантские формы, в которых оно предстало перед нами, детьми, очень рано стали казаться мне сомнительными и в сущности нестерпимыми. Многие изречения и стихи, которые произносились и распевались, уже тогда оскорбляли во мне поэта, и став чуть постарше, я не мог не заметить, как страдали люди, подобные моему отцу и деду, как их мучило то, что в отличие от католиков они не имели ни строгого вероучения, ни догмы, ни устоявшегося как следует ритуала, ни настоящей нормальной церкви. Что так называемой "протестантской" церкви, по сути, не существует, что она распадается на множество мелких местных церквей, что история этих церквей и их руководителей, протестантских князей, была ничуть не благороднее, чем история порицаемой папистской церкви, - все это с довольно ранней юности не составляло для меня секрета... Действительно, за все годы моей христианской юности у меня не было связано с церковью никаких религиозных переживаний. Домашние службы, уединенные молитвы, сам образ жизни моих родителей - все это находило пищу в Библии, но не в церкви, а воскресные богослужения, занятия для детей ничем меня не обогатили. Насколько привлекательней в сравнении с этими сладковатыми стихами, скучными пасторами и проповедями был мир индийской религии и поэзии. Здесь ничто меня не давило, здесь не было ни трезвых серых кафедр, ни пиетистских занятий Библией - здесь был простор для моей фантазии"25.
Вот так и финские лютеране предпочли уйти из мира пиетистских слов и "символов" в мир оккультных реальностей. Но, оказавшись в "пещерах и дебрях Индостана", они потихоньку начали там озираться, и заметили некую странность. Да, конечно, экзотики они повстречали очень много. Вот тут - чудеса, вон там леший бродит, а вот - русалка на ветвях сидит... Но одного там нет. Христа. А инерция протестантского христоцентричного воспитания все же была в них сильна. И со временем их начало беспокоить то, что вся эта красочная и чудообильная жизнь оккультистов проходит мимо евангельского Христа.
И тогда они снова начали искать христианство. Вернуться в прежнее лютеранство своего детства они уже не могли. Но и быть нехристианами не могли тоже. Они многому научились в своих восточных странствиях. Они поняли значение традиции. Они научились понимать язык жестов. Они оценили значение аскезы и монашества. Они убедились в реальной силе языческой магии и потому осознали, что и защищаться от нее тоже надо реальной силой Христовой благодати и церковных таинств, а не просто благочестивыми "воспоминаниями". В общем, им нужно было такое христианство, которое было бы "восточным". И именно его они и нашли в православии.
Они научились сидеть у ног гуру. А в православии встретили старцев. Они осознали значение непрерывной преемственности в передаче духовного опыта ("парамптора"), и в православии встретили Священное Предание. Они осознали, что религиозный опыт глубок и своеобразен, что он не сводим к опыту благотворительности, и что мир религии все же не сводится к миру морали. И перестали видеть "религиозных эгоистов" в монахах, которые уединенно молятся вместо того, чтобы заниматься "социальной диаконией". Они поняли, что даже поза и одежды влияют на внутренний мир йога. Что ж - о том же говорит и православие. Главное - они поняли, что европейскому потребителю и практическому атеисту конца ХХ века не стоит считать себя "общечеловеком". Мир людей разнообразнее и глубже. И потому строптивость православия, отказывающегося растворяться в "современности", заслуживает не осуждения, а как минимум понимания.
И в итоге они обрели "восточное христианство". Они поняли Православие и приняли его.
Так испарение мифа о Прогрессе делает современных людей более открытыми для православной проповеди. Истина не обязана быть нашей ровесницей. Более того, для своего вхождения в мир людей она может избрать не только мир "светлого будущего", но и мир прошлого.
Еще пример, подтверждающий серьезность историософских перемен. В корпусе гуманитарных факультетов МГУ весь первый этаж заставлен лотками с книгами. Преимущественно это научная литература по гуманитарным наукам. И вот однажды я спросил книготорговцев - какие книги по философии раскупают лучше всего. Ответ был неожиданным. Оказалось, очень хорошо разбирается современная западная философия (Лакан, Фуко, Деррида...). Довольно плохо идет русская религиозная философия "серебряного века". И быстро расходится литература по православной догматике, патристике, церковной истории и византинологии...
Это означает, что думающая часть студенчества довольно четко делится на две группы. Одна - это те, кто стремится "адаптироваться" к современности путем растворения в современном западном интеллектуальном мире. Это новое поколение "западников"25. Однако, немало и таких студентов, которых встреча с весьма агрессивной западной культурой, навязывающей свои стандарты во всех областях жизни, заставляет задуматься над тем, кто же мы такие, в чем наше своеобразие. В поисках ответа они, естественно, прежде всего обращаются к русской религиозной философии начала ХХ века. Но, поработав некоторое время с этими текстами, они начинают понимать, что русская религиозная философия не есть нечто вполне самостоятельное. Это всего лишь необычный цветок на древе традиции. И сами труды русских философов насыщены ссылками на эту традицию. Становится очевидно, что без знания этой традиции, т.е. есть без знания православия и святоотеческой письменности, нельзя работать в мире "русского религиозного ренессанса". Кроме того, традиция эта, оказывается, не является чисто книжной, равно как и не является умершей. И если самые выдающиеся философские умы России ХХ века смогли найти свой путь к этой архаичной традиции, то почему бы не попробовать пойти тем же путем и нам...
7.МИССИОНЕРСКАЯ НУЖДА В КОНСЕРВАТИЗМЕ
Когда модернизация оказывается более навязчивой и тотальной, чем традиция, то юношеский "протестантизм" начинает бунтовать против бунта. Все больше думающих молодых людей оскорбляются лозунгом, в котором за них сделали их выбор - мол, "Новое поколение выбирает пепси-колу".
Для подростка естественно быть протестантом. Для него естественно выбирать свой путь через отличение себя от веры и образа жизни отцов. Но сегодня те "отцы", что определяют стиль жизни и систему ценностей в постсоветском обществе - это люди, твердящие "реформы" и "модернизация". Естественно, что появляются студенты, в порядке протеста против традиции реформ уходящие на поиски традиционализма. И опять же именно православие с его "косностью", точнее - устойчивостью, негибкостью -оказывается для них более понятным: "Не стоит прогибаться под изменчивый мир: пусть лучше мир прогнется под нас!".
И вот уже оказывается, что именно молодежь склонна поддерживать архаичный язык нашего богослужения. "34,6% опрошенных москвичей считают, что было бы лучше, если бы богослужение велось на современном русском языке, 27,7% - против такого нововведения. Причем оказалось, что приверженцев существующей ныне формы богослужения больше среди молодежи и интеллигенции, а малограмотные и пожилые люди высказываются за службу на понятном языке"26.
Если же учесть, что опыт всевозможных реформ был слишком сокрушительным для России в ХХ веке, то становится понятной миссионерская нужда в церковном консерватизме. Для душевного здоровья народа, уставшего от затянувшихся перемен, необходимо, чтобы в общественной жизни была бы сфера, в которой все стабильно, неизменно. Нужен такой "заповедник", в который можно войти без страха встретиться с чем-то радикально новым. Человек должен уметь быть разным. И чем более захватывающ ветер перемен в социально-культурной жизни, тем важнее уметь перейти на иную скорость в другой сфере человеческого бытия. Обществу нужны зоны "застоя" -при условии, что оно все не является такой сплошной зоной.
Своей косностью Церковь дает возможность людям модернистской эпохи реализовать то право, которое не записано в "Декларации прав человека", но которое очень кстати провозгласила Марина Цветаева: "У меня есть право не быть собственным современником!"27. Человек входит в храм - и одна из тех радостей, что он может в нем встретить, состоит в осознании того, что он входит в мир, который создали его предки. Он радуется, что слышит и произносит те же слова, что и люди далеких столетий. Для сироты из модернистской цивилизации одно из самых радостных слов - "Боже отцов наших!"28.
И было бы немилосердно и миссионерски неумно разрушать то, что многими людьми воспринимается как отдушина - церковную традиционность29. Не только консервативность православия способствует сегодня успеху его миссии. Но и обратно, миссионерский успех 90-х годов привел к тому, что Церковь стала более консервативной: "В 50-80-е годы русское Православие представляло собой нечто гораздо более либеральное, чем мы видим ныне. Но без дебатов, без обличительства, без всякой агитации большинство новобращенных, которых никто не ориентировал политически, утвердились именно на консервативной позиции, восторжествовали именно традиционные взгляды! Церковь очень разрослась - не десятки, а даже сотни новых приходов по всей стране с молодыми пастырями во главе. Такое развитие вполне могло происходить иначе, вдохновляться другими, более "прогрессивными" лозунгами и идеями. Более того, на фоне горбачевской "перестройки" - явления по своей сути более чем либерального - модернистский вариант выглядел бы более логичным"30. Но Церковь молодых неофитов стала более консервативной...
Церковь не должна слишком адаптироваться к духу современности - иначе она утратит свое назначение. Религия дает человеку возможность бывать иным. Хотя бы на время помещать себя вне привычных социальных связей и забот. Опять скажу словами Цветаевой: "На том свету. Поймите: вещи, иначе освещенные, иначе увиденные. Пока будет жить это выражение в русском языке, будет жить и русский народ!".
На протяжении веков социальная роль церкви заключалась в растождествлении человека с его социальной ролью, в стремлении попробовать заставить человека быть другим. В одном из рассказов Солженицина говорится, что особенность русского пейзажа раньше была в том, что в России не было места, где не был бы слышен колокольный звон. С каждой колокольни можно было увидеть три-четыре колоколенки в соседних селах. Конечно же, крестьянин не мог быть на всех службах. Он работал. Но во время работы, когда он слышал звон, зовущий на службу, он поднимался, смотрел в сторону колокольного призыва, крестился и просил Небо благословить его труд. И вот то, что крестьянин хотя бы на минуту поднимался с колен и смотрел на небо, не давало ему окончательно опуститься на четвереньки.
Если на Западе авторитет религиозных организаций во многом зависит от того, насколько активно они вмешиваются в политику и дают свои оценки текущим событиям светской жизни, то в России наоборот. Если и есть у Церкви авторитет, то лишь потому, что она считается находящейся вне политической круговерти.
8.МИССИОНЕРСКИЕ ТЕХНОЛОГИИ
И еще в одной перспективе именно несоответствие православия "духу века сего" способно делать православие более привлекательным. В качестве примера возьмем проблему миссионерских технологий. Современная цивилизация технологична. И воспитанный ею человек также всюду ищет технологий. "Как выучить английский язык за 20 уроков?". "Как избавиться от запоя за 5 сеансов?". "Как самому построить дачный домик за один месяц?". "Как попасть в Царствие Божие в пять шагов". А православие нетехнологично. В отличие от современных сект, у нас нет готовой технологии, которую можно было бы предложить "клиенту". Поэтому мы проигрываем тем, у кого эти технологии есть.
Очень технологичен оккультизм: "Хочешь достичь просветления? - Вот тебе мантра, вот тебе гуру, вот тебе поза; иди и пой!". Вот как расхваливает преимущества нового язычества Урсула Лоренц, один из руководителей движения "Нью эйдж" в Москве: "Больше всего философия Нового Века взяла из восточных религий. Но ориентальный путь к вершинам духа и физической гармонии связан с отречением от всего, что составляет жизнь современного человека. А Нью Эйдж предлагает такую систему тренинга и работы над собой, которая позволяет достичь той же степени совершенства, не требуя никакого отказа от обычной жизни"31. Вот - важнейшее слагаемое успеха "новых религиозных движений" в "обществе потребления". Потребление без отказа, приобретение без отречения, плоды без труда.
По уверению оккультистки, пробуждение скрытых сил отныне, в эпоху, когда под влиянием "знака Водолея" облегчается общение между мирами, "достигается без усилий и каких-либо покаяния или постов, не говоря уже о жизни, полной самоотвержения со стороны искателя. Теперь не надо штудировать книги, не надо учить проповеди, не надо давать милостыню, не надо покорять горы, не надо проявлять инициативу. Ибо настало время наслаждения"32. Простенькие технологии типа ребефинга или ивановской "Детки" наполняют религиозный супермаркет технологичными рецептами "карма-колы" и "быстрорастворимой нирваны".
Весьма технологичен неопротестантизм. "Ты принимаешь Христа как личного Спасителя? Аллилуйя! Ты спасен! Распишись вот тут и поставь дату!". Неопротестант помнит, как его обратили. Он помнит, как к нему подошли, как обратились, в каком порядке задавали вопросы и какие библейские цитаты или аргументы приводили в ответ... А потому обращенный протестант и сам в состоянии вопроизводить эту миссионерскую технологию уже в своем общении с другими людьми.
Но в православии нет таких миссионерских технологий. Но в православии нет таких миссионерских технологий. Я сам теряюсь, когда от теоретических вопросов мои собеседники переходят к вопросам практическим. Однажды меня поставил в тупик самый простой вопрос: "Что мне сделать, чтобы стать православным?". Этот вопрос мне задал юноша после моей лекции в сибирском городе Ноябрьск. И я растерялся. Если бы он спросил меня об отношении к "Розе мира" или о характерных чертах церковного богословия третьего столетия, я бы ему ответил... А он спросил о самом важном... В Евангелии есть ответ Спасителя на аналогичный вопрос. Юноше, спросившему, что ему делать (делать, а не читать!) ради наследования жизни Вечной, Христос предложил оставить все и идти за Ним. Но я же не Христос... Тем не менее я предложил нечто схожее. У меня не было в те дни и получаса, чтобы поговорить с этиим юношей наедине. Но и одной минуты хватило, чтобы выяснить,что он только что окончил университет и приехал на Север искать работу. "Но если ты ищешь работу, значит сейчас ты безработный?" - "Да". - "Если ты безработный, значит у тебя есть свободное время?" - "Да" - "Тогда цепляйся за мою рясу и походи за мной на все лекции, что я буду читать здесь в ближайшие три дня... Может быть, ты что-то свое расслышишь...". На третий день прощаемся - и в полярной ночи я вдруг вижу, что он плачет... Значит - что-то расслышал. А вот что именно - я не знаю до сих пор.
А еще в пору моей учебы в семинарии довелось мне встретиться с молодым человеком, который уже собирался поступать в семинарию католическую. Он уже и ездил туда, и жил там, и рекомендации собирал... В конце концов он стал студентом нашей семинарии. И вот однажды я набираюсь наглости и спрашиваю его: "Скажи пожалуйста, можешь ты теперь мне рассказать, когда ты все же понял, что истина в Православии?". Задаю ему этот вопрос - а сам в уме лелею тщеславную мыслишку: вот сейчас он мне скажет: "А помнишь, ты мне такой аргумент привел...". В крайнем случае я предполагал ответ вроде: "А помнишь, ты мне дал такую-то книжку почитать, и вот там...". Но ответ оказался совершенно нежданным: "А ведь и в самом деле - такой момент был. Помнишь, мы гуляли с тобой по академическому садику. Аккурат проходили под окнами ректорского кабинета. Навстречу тебе шли твои одноклассники. Только что выпал свежий снег. И вдруг ты наклонился, слепил снежок и запустил в физиономию своему товарищу, а тот ответил тебе тем же самым.. И тут все во мне перевернулось, и я понял: вот она - настоящая христианская любовь, вот она, настоящая христианская свобода!".
Православная проповедь действительно нетехнологична. Но именно поэтому она может привлекать людей, которые боятся технологий. Ведь в обществе, пережившем десятилетия тоталитаризма, естественно, есть немало людей, в которых живет страх, присущий щенку из одного дивного советского мультфильма. Помните, тот щеночек всегда боялся - "А меня посчитали!". Эта осторожность перед миром технологий и номеров ("Над блочно-панельной Россией, как лагерный номер - луна", - пел Галич о тех годах) понуждает людей сторониться от той религиозной проповеди, которая откровенно технологична, и в своей откровенности не скрывает, что ее интересует лишь потребление некиим сообществом еще одной доверившейся души.
Православие молчит. Оно не зовет и не зазывает. И это тихое православие проповедует самой своей неслышностью, неагрессивностью.
То, что мы нетехнологичны, означает наш проигрыш технологичным сектам в одном, и победу в другом. Мы уступаем в массовости, во влиянии на сознание обывателей. Но оказываемся интересны людям, ценящим свободу и сложность. Ненавязчивое православие вызывает больше доверия у тех людей, которые стремятся защитить свое сознание от идеологической обработки, чем агрессивное миссионерское поведение протестантов.
Да, массовое сознание любит простые ответы. А православие нельзя вместить в простенький рецепт. В православии много сложностей, противоречий, неясных вопросов, споров... То, что сложно и неясно, может отпугнуть человека, непривыкшего к самостоятельному интеллектуальному труду. Но это же привлечет людей думающих. То, что пугает одних, вызывает доверие у других. А в результате в крупных городах православие превращается в религию интеллектуалов. Оно привлекательно для людей, у которых есть вкус к истории, вкус к мелочам, вкус к сложности.
Судя по московским храмам, у нас не крестят без рекомендации из деканата. Ведь у нас почти (и к сожалению) нет рабочих. Если мы сегодня зайдем в храм, то увидим, что в храме стоят только представители двух социальных групп: это бабушки и гуманитарная интеллигенция. Говоря языком социологии, в Москве конца 90-х годов ХХ века впервые за 150 лет исчезла корреляция между образовательным цензом и религиозностью. В течение многих (в том числе предреволюционных) десятилетий чем выше был уровень образования, тем меньше была религиозность. Но сегодня это уже не так.
Как на основании английского опыта еще несколько десятилетий назад сказал К. С. Льюис, "В наши дни очень трудно обратить необразованного человека, потому что ему все нипочем. Популярная наука, правила его узкого круга, политические штампы и т.п. заключили его в темницу искусственного мира, который он считает единственно возможным. Для него нет тайн. Он все знает. Человеку же культурному приходится видеть, что мир очень сложен и что окончательная истина, какой бы она ни была, обязана быть странной"33.
Православие с его сложностью можно принимать или просто в силу традиции (причем традиции не столько семейной, сколько возрастной; ведь те бабушки, который мы сегодня видим в храмах, это комсомолки пятидесятых, пришедшие в храм не по инерции семейного воспитания, а по возрастному инстинкту: "моя мама, выйдя на пенсию, пошла в храм, значит, и мне пора туда же"). Или же, напротив, в храм входят люди, готовые сказать вслед за Достоевского: "моя осанна прошла сквозь огонь, воды и медные трубы". Это люди, которые уже очень много пережили и передумали и выбрали именно сложность и неоднозначность православия, его культурно-историческую насыщенность. Ибо нужно иметь вкус к самостоятельной мысли, чтобы вопреки "Московскому комсомольцу" и рецептам знахарей войти в сложный и небеспроблемный мир православия.
Кстати, и отмечавшееся выше падение уровня образованности духовенства не касается крупнейших университетских городов страны, прежде всего Москвы и Санкт-Петербурга. В этих городах на служение Церкви приходит немало светски образованных людей. В клире Москвы, например, каждый десятый священнослужитель - выпускник МГУ (свыше 50 человек собираются в Татьянин день в Университетский храм). Наверное, нет такой научной специальности, представитель которой не надел бы рясу. А потому в Москве у меня есть право быть невеждой. На какой-нибудь встрече станет мне некий человек возражать - "Что вы тут несете?! Наука давно доказала несусветность этих ваших догматов". А я вежливенько так поинтересуюсь: "Простите, а о какой именно науке Вы говорите?". И в зависимости от его ответа пошлю его... Если он скажет, что ложность Библии доказала физика - пошлю его к прот. Владимиру Воробьеву, кандидату физ-мат. наук. Если он скажет, что Библию опровергла биология -пошлю его к свящ. Александру Борисову, кандидату биологических наук. Если он скажет, что медицина не обнаружила существования души, - направлю его к иером. Анатолию (Берестову), доктору медицинских наук. Скажет, что христианская мистика опровергута кибернетикой - пошлю к выпускнику факультета вычислительной математики и кибернетики МГУ свящ. Андрею Михайлову. Если он скажет, что изучение истории вскрыло несусветные зверства в истории христианской Церкви - я предложу ему поговорить с историком прот. Александром Салтыковым. Если ему мнится, что наша "духовность" разоблачена психологией - посоветую обратиться за помощью к свящ. Андрею Лоргусу, выпускнику психфака МГУ...34
В крупных городах проблема "диалога" Церкви и интеллигенции не стоит. Просто потому, что немалая часть интеллигенции уже в Церкви. Нет сегодня проблемы Церкви и интеллигенции. А есть проблема множественности позиций (плюрализма) в самой интеллигенции. А если учесть, что от настроений столичной интеллигенции очень во многом зависит судьба страны, можно сказать, что у русского православия в XXI веке есть пространство для роста.
9.ЯЗЫЧЕСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ КАК УСЛОВИЕ РОСТА ЦЕРКВИ
Еще одна надежда для православия связана с ростом угрозы ему. Ведь нарастающее язычество - это не только интеллектуальная мода. Это еще и реальная практика. Люди бросаются в "духовные" эксперименты, не считаясь с многовековым опытом Церкви. Им кажется, что все пути хороши, что в духовном мире нет ничего опасного. Ограничения, которые церковная традиция налагает на религиозную всеядность, им кажутся излишними и тяжкими. Что ж - в мирное время действительно тяжело носить бронежилет. Рыцарские латы в музее кажутся нелепыми - ведь гораздо удобнее бегать в кроссовках и в шортах... Но это иллюзия, естественная для мирного времени. Когда человек попадает в зону боевых действий и угроз - он начинает заново ценить полезность укрытий и доспехов. Стены, окружающие крепость, могут казаться стесняющими разрастание города и сужающими кругозор городских обывателей. Но появление очередной орды хорошо остужает стремления тех, кто хотел бы проложить парковое кольцо по периметру снесенных крепостных валов...
Вот и православие стало яснее, когда языческий энтузиазм вызвал к новой жизни тех духов, что питают язычество. Стало яснее - зачем существует Церковь. Тут мы встречается с проецированием т. н. апофатического богословия в область экклезиологии (учения о Церкви). Апофатическое богословие (отрицательная теология) приближает нас к пониманию тайны Бога через последовательный перебор и отрицание тех признаков, которые нельзя прилагать к Божеству: "Бог - это не то,.. не то,.. не то...".
Вот также сегодня начинает работать "апофатическая экклезиология". Мы начинаем понимать подлинное призвание Церкви, а потому осознаем недостаточность многих привычных формул. Оказывается, Церковь существует не для того, чтобы воспитывать "подрастающее поколение". Церковь существует не для укрепления державности и национального духа... Церковь существует не ради укрепления семьи или культурно-нравственного прогресса... Главная задача Церкви - спасать. Это очень серьезное утверждение. Ведь спасают там, где нельзя помочь. Спасают там, где мало только помочь... И если человек не чувствует угрозу, то ему непонятно, от чего же его норовят "спасти".
Но когда угрозы обозначились достаточно ясно - стало понятно защитное предназначение Церкви. Задача Церкви в том, чтобы сужать спектр религиозного опыта людей. Ее призвание в том, чтобы определенная часть этого спектра оставалась для нас незнакомой, чтобы она была нам известна лишь по книгам, но не по личному опыту.
Увы, этот, мягко говоря, пестрый опыт появился у современных людей. Что ж, диалектикой Промысла и этот прорыв может послужить на пользу: стало ясно, что стены догматов и канонов - не тюремные стены, а крепостные. Людям сейчас стало тяжелее жить, зато миссионерам - легче проповедовать.
Я не могу представить, как можно было заниматься проповедью о Христе сто лет назад. Представьте, был бы я миссионером той поры. И вот, скажем, в купе поезда Санктпетербург-Москва встречаюсь о "свободомыслящим" студентом. Он начинает отпускать шпильки в адрес "этого православия"35. Естественно, что собеседник настаивает, чтобы я объяснил ему, зачем нам нужен "этот ваш Христос". Я ему отвечаю, что Христос нас спас... А в ответ слышу: "Да от чего Он нас спас-то? Вот от двойки на экзамене Он разве меня спас? А от жандармской плетки на недавней маевке? А от выговора, что мне влепило университетское начальство? Так от чего Он меня спас-то?". Я ему пробую пояснить основы христианства (естественно, опираясь на семинарские учебники той поры)... Увы, как позже заметит митр. Антоний (Храповицкий), "Школьно-катехизическое (я никогда не назову его церковным) учение об искуплении дает повод врагам христианства к грубым, но трудноопровержимым издевательствам. Так, Толстой говорит: ваша вера учит, что все грехи за меня сделал Адам, и я почему-то должен за него расплачиваться, но зато все добродетели за меня исполнил Христос, и мне остается только расписаться в той и другой получке"36.
И вот, вспоминая школьные прописи, я произношу сакраментальную фразу: "Христос нас спас от первородного греха". И натыкаюсь на реакцию: "А этот ваш первородный грех - это что за глокая куздра такая? Кто его видел-то? Что это за страшилище такое? Сколько у него рогов, зубов, огнедышащих глав? Вы сами придумали какую-то угрозу, а теперь хвастаетесь, что вы же от нее нас и спасли! И все это ради того, чтобы народ держать в невежестве и деньги из него вышибать!". И в самом деле - как же мне было бы объяснить, от чего нас спас Христос...
А ведь это по милости Божией мы не знали ответа на этот вопрос. Нет, книжный ответ знали, но как-то не осознавали его ужасающей серьезности. В Константинову эпоху "симфонии" с Империей мы и в самом деле жили "как у Христа за пазухой". Линия фронта была отодвинута далеко от нашего быта, и только монахи (и то далеко не все) знали, со сколь страшным противником ведется их незримая духовная брань.
Так в мирное время офицеры кажутся "дармоедами". После 1945 года в СССР жили несколько поколений офиеров, никогда не бывших на войне. И в гражданском "общественном мнении" утвердилось пренебрежительное отношение к армии (естественно, подпитываемое "Голосом Америки") - вот, мол все деньги идут на армию, а народ живет в нищете, хотя и армия-то никому не нужна... Но в годы чеченской войны в прессе мне попалась одна цифра. Оказывается, согласно военной науке (и, увы, практике), время жизни танка во время боя - приблизительно 15 минут... Вот, значит, зачем живет офицер: все годы его учебы и службы - ради этих пятнадцати смертельных минут...
Россия вновь вступила в пору конфликтов (дай Бог, чтобы они были лишь региональными). И вновь стала ясна необходимость армии. И вновь осознается непреходящая справедливость формулы, предупреждающей, что тот народ, который не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую...
Но не только оборонный пояс СССР оказался взломан в конце ХХ века. Еще раньше взрывы, прогремевшие по всей стране, снесли ее мистическую ограду - храмы и монастыри, а главное - были взорваны души нескольких поколений людей, отлученных от молитвы и жизни во Христе. И, однако, как ни странно, время тотального атеизма было временем относительной религиозной безопасности. Атеист закрыт для Бога. Но, как правило, его душа задраена и от темного религиозного опыта. А вот когда в расхристанной стране начал пробуждаться религиозный инстинкт, и люди без всякой робости начали вторгаться в мир религии, сразу стала ясна их беззащитность. Пока человек сидит в окопе или в укрытии, ему нет дела до того, какие пули летают выше его головы. Но если он выпрыгивает из окопа без всякой боязни и даже без подозрения о существовании снайпера, то он очень рискует. Так атеизм всех прижимал к земле, всех держал в окопах - а потому и тяжких духовных повреждений было меньше, чем в эпоху "свободы совести".
И тем, кто получил первые ранения, стало ясно, что для путешествий в духовный мир действительно нужны средства защиты. Печальный опыт понудил их к согласию с призывом соблюдать технику религиозной безопасности. В наши храмы стали приходить испуганные люди. Их любопытство к опыту медитаций, йог, спиритических сеансов, гаданий и целительств вдруг обернулось ужасом.
... Однажды после моей публичной московской лекции подходит ко мне женщина и говорит: "Отец Андрей, Вы во время лекции пили чай. А вот этого делать не следует". Я подумал, что это опять Господь на меня какую-то кришнаитку наслал, и будет она теперь меня уверять, что чай и кофе - это наркотики, от них страдает энергетика и вообще портится карма... Исходя из этого предположения (помноженного на усталость) я посмотрел на собеседницу настолько недружелюбно, что она осеклась на полуслове: "Ой, простите, отец Андрей, я не представилась. Я - Жанна Бичевская. И мой совет - это совет певицы: чай сушит голосовые связки, и голос садится...". Затем же, когда мы познакомились поближе, певица рассказала мне о своем пути в Православие: "Все началось, как и обычно: оккультная литература. Блаватская, Рерихи, Вивекананда, Рамакришна... И вот однажды ночью читаю очередную оккультную книжку и натыкаюсь на вполне дежурный оккультный тезис - "путь вверх и путь вниз - один и тот же... Что вверху, то и внизу... добро и зло едины...". И вдруг меня объял такой ужас. Пришло осознание - ведь это же уравнивание Бога и диавола, это же по сути сатанизм!.. И от объявшего меня страха, я не могла находиться на месте, я бросилась вниз, к своему "жигуленку" и помчалась в Троице-Сергиеву Лавру исповедоваться и причащаться!".
На исходе ХХ века можно сомневаться в том, что существует Бог, но сомневаться в том, что существуют сатана уже нельзя... Сегодня в наших православных храмах очень много людей, которые приходят к нам не потому, что они Христа полюбили, а из страха. Но это великий и добрый страх. Это не страх от того, кто победит на следующих выборах, не страх от того, выплатят пенсию или нет, а страх от того, что люди попробовали войти в мир религии через черную дверь и обожглись. Они увидели, что дьявол - это реальность. Так вот, чем безбоязненнее люди входят в зону оккультного, тем чаще они понимают, из какого источника идет некогда возлюбленная ими безымянная "Сила" или "Энергия". Испытав же этот страх, они ищут защиты от него. И обращаются в Церковь. И теперь церковная жизнь становится для них понятнее.
Лишь один пример того, сколь значимы эти перемены. Еще десять лет назад православие было принято критиковать за "обрядоверие". Христианская философия в духе Бердяева - это интересно; евангельская мораль (особенно в переложении Льва Толстого) - замечательно; символика православной иконы, истолкованная Флоренским - просто здорово. Но вот зачем у вас так много обрядов? К чему все эти манипуляции со "святой водой" и "освященными просфорками"? Но сегодня стало гораздо понятнее, почему церковь призывает к освящению человеческого быта. Именно православные обряды, позволяющие окружить свою жизнь святыньками, исполняют защитную, а потому сегодня - и миссионерскую функцию.
Вот вполне типическая сценка. В храм приходит женщина и просит освятить ее квартиру. Представим, что ей попался либерально и философски мыслящий батюшка. "Освятить квартиру? Ну, зачем же сводить христианство к обрядам? Вы Евангелие читали?" - Да, читала когда-то... Но придите, освятите мне квартиру!". - "Так, может походите к нам на библейские чтения при нашем храме?" - "Да я ходила однажды... В тот раз Вы там как раз о терпимости и экуменизме рассказывали... Но, понимаете, мне нужно сейчас квартиру освятить". - "Ну что там у Вас с квартирой?" - "Да, знаете ли, что-то неладное стало у нас твориться... Мы тут Новый год встречали по восточному календарю. Ну, как водится, все подобрали по гороскопу, на славу отметили... Только вот после этого что-то тяжело в доме стало находиться. "Барабашка" какая-то завелась". - "Ну что, Вы, в самом деле, всяким суевериям доверяете. Вы почитайте что-нибудь о христианской философии. Кстати, вот новая книжка диакона Андрея Кураева вышла. Возьмите ее почитать" - "Батюшка, да я пробовала. Читала. Но Кураева эта барабашка не боится. Вы лучше со святой водой к нам зайдите!"...
Именно нынешний оккультно-магический бум позволяет людям понять, что религия - это не только "мысли о духовном". Это реальность. И в этой реальности идет война. И в ней есть потери37. Но, оказывается, православная традиция уже давно выработала средства защиты для этой войны. Именно поэтому рост неоязычества делает острее потребность в церковности.
Моя надежда не на всплеск миссионерской активности Православной Церкви. Моя надежда на "физиологию". Ну не может же не сработать элементарный рвотный рефлекс! Людей перекармливают оккультизмом. И во все большем количестве людей будет срабатывать чувство отвращения: "Ну сколько можно чушь нести! Побаловались в гороскопы - и ладно... но чтобы так настойчиво и с такой серьезностью рассуждать про магию и Шамбалу - это слишком!". Чем гуще миазмы оккультизма - тем отчетливее будет осознаваться освободительность правды, стоящей за словами Мандельштама: "Я христианства пью холодный горный воздух!".
Итак, к исходу тысячелетия своей христианской истории, Россия вновь оказалась языческой. Ничего непреодолимо-трагичного в этом нет. Христианство хорошо приспособлено для миссии в языческом обществе. Но очень многое зависит теперь от нас. Сможет ли Церковь трезво осознать свое новое положение и сделать из него надлежащие выводы? Создатель православной монашеской традиции преп. Антоний Великий очень неожиданно ответил на вопрос о том, что именно является главной добродетелью монаха. В качестве такой добродетели он назвал не пост, не молитву и даже не любовь, но - трезвость. Трезвость как умение верно оценивать себя, свои духовные состояния, свое положение, мотивы своих действий... И вот именно эта добродетель мне кажется наименее востребованной в современной церковной проповеди и публицистике.
В какой стране мы живем? Слишком часто приходится со страниц церковных изданий слышать несомненное: "Православная Россия... 85% населения нашей страны - православно-крещеные люди... Мы на нашей Святой Руси...". Крещеных действительно много... А вот сколько из них христиан? На Страстной Седмице в Москве причащается не больше 300 тысяч человек (если предположить, что в каждом храме подходят к Чаше в эти святые дни по тысяче человек; за средний я беру свой храм Иоанна Предтечи на Пресне). Но даже в этом случае число воцерковленных людей не превышает 4 процентов от населения Москвы. Да ведь будь в Москве 85% православных, разве была бы здесь почва для процветания тысяч "прорицательниц" и "целительниц"? Замечу, что Москва - самый, пожалуй, воцерковленный город России. Столь интенсивной и разнообразной духовной жизни, как здесь, нет нигде...
Почему так важно осознавать, живем ли мы в православной стране, в религиозно-нейтральной (чисто светской) или же в проязыченной? Да потому что от этого зависит образ церковной деятельности в этом обществе. Одно дело - если общество уже христианское. Оно согласно с основными нормами христианского учения и морали. Оно не всегда их соблюдает, но во всяком случае признает их нормативность. В этом случае монастырь выступает естественным пределом, идеалом церковной проповеди. Христос уже возглашен, известен. Теперь надо не узнавать о Христе, а возрастать во Христе. И это есть прежде всего монашеское призвание.
Но в обществе языческом нужно не столько уходить от мира, сколько идти в него. Тут даже монашество становится подспорьем в миссионерстве.
Если общество уже христианское, то Церкви принадлежит естественное право нравственно судить поведение его членов и лидеров, осуществляя свою оценку поведения своих чад именно с христианских позиций. Но если общество языческое, то надо быть очень осторожным, чтобы наши христианские оценки не показались непонятными, натянутыми, а то и прямо абсурдными. По верной мысли А. Б. Зубова, "Церкви следует вернуться к практике первых веков ее существования, когда христиане жили в еще не христианизированном государстве. Тогда они прилагали усилия не к тому, чтобы изменить, христианизировать законы государства (скажем, запретить гладиаторские бои, работорговлю, конкубинат, лупанары, мучительные казни, общие термы или театральное порно), но к тому, чтобы христиане избегали всех этих явлений, ситуаций и соблазнов. Святитель Киприан Карфагенский, например, советовал христианским девушкам и матронам не посещать общие бани, "дабы не становиться соблазном для глаз других", но ему, кажется, и в голову не могло прийти требовать от проконсула Африки закрыть термы Карфагена по моральным соображениям. Здесь очень кстати совет апостола Павла об отношении к блудникам и лихоимцам внешним и внутренним для Церкви (1 Кор. 5,9-13): "Не внутренних ли вы судите? Внешних же судит Бог"... Также как немыслимо представить себе епископа, примиряющего Домициана с Нервой, так же почти невозможно надеяться, что могут увенчаться успехом переговоры думских фракций и Президента благодаря посредничеству Патриарха"38.
Пикеты христиан против ТВ - помогают ли они сегодня расширению евангельского света в обществе? Или, напротив, вызывают у светских обывателей чувство недоумения и раздражения?
Пастырь может обличить своего духовного сына. Но к внешнему человеку далеко не всегда надо обращаться именно со словом осуждения. В житии преп. Макария Египетского есть случай, нередко нами сегодня забываемый. Однажды в дороге Макарий послал своего ученика идти впереди него. Когда тот прошел вперед, то встретил эллина. Это был жрец Падала, несущий большую вязанку дров. Послушник окликнул жреца со всем жаром неофита: "Эй ты, демон, куда бежишь?" Жрец, обидевшись, избил ученика Макария. Затем же он встретил и самого старца. Авва Макарий его приветствовал совершенно иначе: "Привет тебе, привет тебе, трудолюбец". Удивившись, жрец подошел к нему и сказал: "Что доброго ты увидел во мне, что почтил приветствием?" Сказал старец ему: "Я увидел тебя труждающимся, но ты не знаешь, что ты утруждал себя впустую". Жрец ответил: "Я тронут твоим приветствием и я знаю, что ты служишь великому Богу. Другой же злой монах, который встретил меня, оскорбил меня, и я избил его до смерти. Я не отпущу тебя, если ты не сделаешь меня монахом!" Так доброе слово преп. Макария обратило сердце эллинского жреца - и тот по крещении принял монашество39. Мы сегодня действуем скорее по образу не слишком мудрого макариева ученика, чем по образу самого Преподобного.
Надо просто смириться с Промыслом Божиим, которые дал нам жить не в христианское время и не в христианской стране. Надо радоваться тем немногим, что готовы слушать нас, а не тратить жизнь в негодованиях по поводу тех, кого наши слова оставляют равнодушными. Апостолам не заповедано пикитировать врата тех городов, в которых не желают слушать их проповеди. Им повелено в таких случаях просто идти в другие дома.
Представьте, что я приду к 13-летним девочкам-подросткам и начну им подробно рассказывать о том, что они будут испытывать во время беременности... Аллергия, головокружения, тошнота... Расскажу о тех ограничиниях, которые войдут в их жизнь в месяцы беременности. Затем опишу им переживания женщины во время родов. Наконец, поясню на примерах, как будет строиться их режим дня после рождения малыша, расскажу, что пеленки и стирки, кормления и массаж заменят видик и сплетни с подружками... Какой реакции я добьюсь у моих слушательниц? Они еще не знающие, что такое любовь, после столь впечатляющего рассказа о тех шипах, которые произрастают в мире любви, сделают слишком радикальный вывод. Полагаю, что после такой беседы они с ужасом посмотрят на своих одноклассников, и скажут со знанием дела: "Ну, мужики, мы и не знали, что вы такие сволочи!". Так в чем была бы моя ошибка? - Людям, которые еще не имели опыта любви, я рассказал о ее многообразии так, что у них напрочь исчезло желание когда бы то ни было входить в этот мир. А ведь потом, когда они дозреют до брака, знание о грядущих скорбях не сможет остановить их. Та любовь, что поселится в них, упрямо скажет: Да, пусть будет боль - если это боль произрастет от меня...
Вот в чем трагедия христианского пастырства: мы говорим о тех ограничениях, которые должна соблюдать душа, которая уже беременна во "внутреннем человеке". Христианин ощущает себя беременным. Он ощущает в себе биение Иной Жизни. Преп. Симеон говорит об этом чуде: "Содержащий все поселяется внутри человека, и человек становится как бы беременной женщиной". Или: "Человек сознательно носит в себе Бога. И, сжимая снаружи руки вокруг себя, этот человек ходит посреди нас, не знаемый всеми, кто его окружает... Мы, когда веруем от всей души и каемся, зачинаем в сердцах своих Бога Слово, как Дева. Он, имея в себе Христа младенца, будет считаться Его матерью, как Он, неложный, обещал: "Мать Моя и братья и друзья, вот они!"40.
А мы нередко лишь имитируем беременность. Не нося внутри Христа, делаем вид, что духовный плод в нас уже есть. И более того - от других требуем такого же поведения. Раз положено беременной сторониться от таких-то яств, то и мы тоже будем всех считать беременными и потому будем всем запрещать этот вид пищи... А в итоге среди тех, кого мы сочли беременными, кому мы предписали жить по правилам беременности, но которые никогда и не ощущали в себе Иной Жизни, рано или поздно рождается протест. "Да отстаньте вы от нас с вашими условностями и ограничениями!". Если мы, не сказав о Христе, сразу начали говорить о постах и аскетике, то в итоге в сознании наших слушателей (язычников, которых мы почему-то сочли за христиан) сложится представление, будто православие - это одно огромное "Низ-з-з-з-я!!!".
Или скажу иначе. Представим, что у меня урок не с девочками, а с мальчиками. И я должен рассказать ребятам о правилах дорожного движения. Я требую от них наизусть знать весь дорожный кодекс, а назавтра грожу им экзаменом. Будут ли мои ученики стремиться к исполнению правил, изложенных им в столь навязчивой форме. Ведь пока у них нет своей машины, рассказы о том, кто кому должен уступать дорогу и как надлежит перестраиваться в ходе движения, им не слишком интересны. Но когда у них появится свой автомобиль - то они поймут, что правила дорожного движения написаны не только для того, чтобы гаишники брали взятки. Каждое из этих правил написано болью и кровью людей. Но чтобы понять их смысл - надо жить в движении. Вот также и правила церковной жизни. Они рассчитаны на тех, кто движется, кто осознал цель своего движения и теперь старается не повредить свое средство передвижения.
Итак, в мире, в котором люди еще не знают о Христе, не знают, зачем надо стремиться жить во Христе, важно верно выбирать темы для бесед. К интонации назидательно-обличающей стоит обращаться лишь в последнюю очередь41.
10.ВОЗВРАЩЕНИЕ В ГОРОД
Еще одна черта современного мира, которую необходимо заметить и трезво учесть - это радикальное изменение нашей "социальной базы". Христианство перестало быть крестьянской религией. Оно вернулось в города. Именно - вернулось. Христианство начиналось как городское движение. В составе Нового Завета нет послания, адресованного "На деревню, дедушке". Послания Павла направлены к крупнейшим городским общинам - в Рим, Коринф, Фессалоники, Эфес... В течение целого ряда столетий христианство оставалось в городах и мало затрагивало быт и верования сельских жителей. Именно в ту эпоху слово "селянин" приобрело значение "язычник" (это значение слова paganus фиксируется в кодексах византийских императоров Юстиниана и Феодосия, а также в церковной литературе). И уже в этом значении paganus пришло в русский язык и стало звучать как "поганый".
Но в конце концов христианство совершило свой второй величайший миссионерский прорыв (первым прорывом был выход за рамки Израиля; обращение к "язычникам"). Оно смогло стать понятным и любимым жителям лесов и деревень. И на Руси селяне даже стали именовать себя "христианами" ("крестьянами").
Церковь вобрала в себя (воцерковила) их быт, их заботы, их календарь. Любая крестьянская работа оказалась связана с памятью о том или ином святом православной традиции. Любое крестьянское дело имело благословение и соответствующую молитву. Городских интеллигентов XIX-XX веков это сближение церковного обряда и крестьянского быта даже смешило и раздражало. Вы только посмотрите - чем вместо духовно-нравственного просвещения занимается эта наша православная церковь - в ее требниках есть "Чин молитвен на копание кладезя", "Чин благословения вина и елея и меда или инаго пития, или яди коея-либо, в ней же приключися животну некоему скверну впасти", "Чин саждения винограда", "Чин благословения сеяния", "Чин благословения гумна или житницы", "Чин благословения стад овчих или иных скотов", "Чин благословения начатков новых овощей"...
Наличие таких молитв и обрядов не свидетельство примитивизации Церкви, но свидетельство ее пастырской здравости. Она смогла осознать заботы крестьянина и начала молиться о том, о чем естественно молиться именно ему.
Но вот сейчас нам пора задуматься над тем, что для большинства населения и огромной части наших прихожан эти нужды выглядят чужыми. Русская деревня по сути уничтожена. Остатки сельских жителей хранят верность скорее колхозному, чем православному укладу жизни и мысли. Так не пора ли православию заговорить на языке горожан?
Не отменяя прежних обрядов (пока есть люди, в жизни которых есть те потребности, для освящения которых составлены упомянутые требы), надо церковный круг молитв дополнить молитвой о нуждах горожан. Почему только крестьянину дозволено приносить плоды своего труда в храм и благодарить Бога за них? Я надеюсь, что в следующем столетии появятся у нас иные молитвы - "Чин благодарственного пения за первый проведенный урок"; "Благодарственный молебен за первую публикацию"; "Благодарственное пение за первого недорезанного пациента"... Есть у нас молитвы на избавление от нашествия саранчи. Почему бы не составить "Чин молебного пения на избавление от компьютерных вирусов"?
В общем, новизна нового тысячелетия не так уж нова для православной традиции. Мы уже жили в городской цивилизации поздней Римской империи. Мы уже жили в состязании с языческими философами. Мы уже жили в мире повального колдовства. Все это было в нашей истории. Было на самой ее заре. И вот повторяется вновь. И само это сходство таит в себе вызов и угрозу. Если сегодняшний день так похож на начало, то впору задаться пастернаковским вопросом: "какое ж, милые, у вас тысячелетье на дворе"? Ведь на начало свойственно походить... концу. Точка Омега возвращает нас к точке Альфа... Мы вернулись к началу. Не означает ли это, что приблизился Конец? Круг завершен...
Что это - очередной виток спирали, или последняя остановка? Христианину надо быть внутренне готовым к тому, что это Конец. Но нужно делать все от нас зависящее, чтобы продолжение последовало... Если уж и суждено истории продолжиться, то нам следует вести себя так, чтобы христиане последующих поколений не бросали нам упрек: "Христианами конца ХХ века овладели апокалиптические настроения. Они выбежали из истории, из культуры, из общества. Они боялись будущего, а не строили его. И потому нам так тяжело сейчас".
Будущее у нас есть. Оно очень трудное. Но даже самый трудный путь - это все же не тупик.
|
